— Ах, Боже мой!.. Он мне непременно теперь приснится… Знаешь, Поль? Я буду бояться спать.
— Положи с собой моську… Не так страшно!
— Моську?! — негодующе воскликнула Лили. — Oh, que c'est bête!..[15] Вы совсем уж поглупели, мой милый муж!
Солнце спряталось в тучи, покрывавшие запад.
— Скорей!.. Скорей! — торопила Лили кучера. — Я опоздаю на открытие аллегри… Я не могу манкировать… Я попечительница школы…
У дома она уже позабыла о мертвеце и побежала переодеваться.
— Наташа… Агаша… Живей! — как серебряный колокольчик звенел её голос по всему дому, вызывая озабоченную беготню и суету прислуги.
Через полчаса она выбежала из будуара в бальном туалете, в дорогой накидке на плечах, сверкая красотой, брильянтами и улыбкой, на ходу завёртывая голову в кружево, которое Наташа озабоченно набросила ей на плечи.
У Вроцкого сердце ёкнуло, когда он увидал Лили в этом туалете.
— Vous êtes agaçante… Vous êtes adorable[16], - шептал он, подсаживая Лили в карету и страстно сжимая её локоть.
И сам он не знал в эту минуту, в какую из сестёр он влюблён больше.
— А вы, Жорж, следом за мной, с Нелли… Она будет копаться, по обыкновению… Да ей и не к спеху… Я вам пришлю карету… Мне вас некогда ждать!.. Sans adieux![17]
Лили небрежно кивнула головкой, и карета загрохотала, увозя попечительницу.
Вроцкий с четверть часа побегал по зале, возбуждённо крутя усы, потом пошёл переодеться во фрачную пару. Когда он явился к Литовцевым (жил он от них в двух шагах, на той же улице), чары Лили уже побледнели… Вроцкий решил вернуться к своей «чистой любви», как мысленно он называл Нелли… К тому же, он никогда не забывал, что с «чистой» любовью сопряжены для него и материальные выгоды.
— Анна Николавна… Вы готовы? — спросил Вроцкий через дверь, останавливаясь у комнаты Нелли.
Ему никто не ответил. Он заглянул в скважину замка. В комнате было темно.
— Анна Николавна, — повторил Вроцкий, нежно понижая голос.
До слуха его донеслись глухие, сдавленные рыдания.
— Отворите, Нелли! — крикнул Вроцкий, как власть имеющий, гремя замком. — Я здесь. C'est moi![18] Ваш Жорж…
— Уйдите… Оставьте! — расслышал он с трудом вымученные фразы.
«Так и знал!.. Это месть Елизаветы Николавны… Она проболталась о моём ухаживании, а Нелли ревнует… Как бы вправду не entre deux chaises par terre![19]»
Растерянный Жорж обернулся и очутился перед Литовцевым.
И Господь его знает, откуда он только взялся, да ещё в эту минуту!.. Жоржу даже жутко стало, когда он вгляделся в лицо доктора. Оно было темнее ночи.
— Плачет… — кинул Жорж Литовцеву.
К великому изумлению Вроцкого, у этого чудака-доктора глаза сверкнули радостью. Вот уж всё-то не по-людски!
— Пусть плачет!.. Пусть!.. Тем лучше… Хорошие это слёзы… И не вам её утешить…
— Но почему же?.. Позвольте… Она ошибается, — испуганно перебил Жорж, забывший в эту минуту обо всём на свете, кроме того, что Нелли может ускользнуть из его рук. — Поверьте, что моя любовь совершенно искренна…
— В этом я не смею сомневаться, — дерзко усмехнулся Литовцев и посмотрел на Вроцкого с такой откровенной ненавистью, что тот потерял окончательно почву под ногами.
— Помилуйте!.. Это нелепо даже… Мало ли за кем наш брат-холостяк ухаживает! — он вдруг испуганно осёкся. — А главное — и оправданий моих не хочет выслушать… Будьте моим адвокатом, Павел Александрыч… У меня честные намерения…
Лицо Литовцева опять потемнело.
— О, это меня не касается! Я сватом быть не берусь… Скажите всё сами завтра… А теперь… оставьте её, Вроцкий!.. Вы не поймёте её слёз.
— Но почему же? Позвольте… это слишком…
— Почему? — перебил Литовцев, круто оборачиваясь, и на бледных щеках его вдруг зажглись два ярких пятна.
— Слушайте, Вроцкий… Знаете, кто плачет там, в розовой комнатке? Прежней Нелли, наивной, бесстрастной девочки, теперь уже нет… Это плачет проснувшаяся мысль… Это плачет богатая женская душа, рвущаяся к свету, к правде… Кто знает?.. Пройдёт лет пять-шесть, и это милое дитя забудет свой чудный порыв… Полюбит пошляка… Кто знает?.. Научится сплетничать, лицемерить, лгать, холодно пройдёт мимо чужого горя… Или озлобится от личных неудач… И сердце её сожмётся и засохнет от жизненного холода… Так пусть же плачет она теперь!.. Хорошие эти минуты… Быть может, лучшие в её жизни!
Ночь спустилась жаркая, безветренная, одуряющая как и день. На горизонте вздымались и теснились грозовые тучи, медленно расползаясь по небу и причудливо меняя очертания… Казалось, гигантская зловещая птица расправляет крылья, готовясь подняться и лететь… Цветы в саду пахли сильнее и жадно раскрывали чашечки, как бы умирая от истомы… Птицы смолкли в тревожном ожидании… Из городского сада, где после аллегри шёл бал на открытом воздухе, летели звуки оркестра.
Нелли, в смятом платье, с растрёпанной косой, с опухшим от слёз лицом, сидела на подоконнике. Она была потрясена. Жизнь для неё уже не была прекрасной женщиной, с загадочной улыбкой на устах… Маска спала, и девушка увидала плачущее, страшное лицо… Лёжа там, немой и бесстрастный, этот чужой ей самоубийца дал ей первый жизненный урок, сказал ей своё последнее слово.
«Таких несчастных — миллионы», — говорил Литовцев. Эти цифры подавляли девушку. Она силилась представить их себе и не могла.
Что делать? Как помочь? Нелли сознавала своё бессилие, своё невежество, она вспоминала своё институтское неведение добра и зла. И ей было больно… Боже мой!.. Учиться столько лет… Изучить великих классиков музыки, все тонкости салонного рукоделия, знать все ухищрения французского синтаксиса, знать, в каком году родился и когда умер Готфрид Бульонский — и не знать, что рядом страдают и гибнут люди!
Зачем обманывали её? Неужели они тоже не знали? Как можно жить рядом с этим миллионом, и совсем-совсем не знать о нём?
«Или, зная, не думать?..» — словно, подсказал кто-то.
Сердце Нелли сжалось. Блестящая умница, дорогая Лили спустилась с пьедестала, на котором гордо стояла до сих пор. И это первое разочарование было тяжело.
«Она танцует… Забыла»… Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов… Жизнью пользуйся, живущий… Это сказал Вроцкий там, в коляске, когда они возвращались домой… Как мог ей нравиться этот человек? «Ведь, нынче ещё… Все мы гадкие, все»… — шептала она с отвращением.
«Поль!..» Сердце её вдруг застучало… Да, он непохож на других! Он укажет ей, как сбросить с себя эту давящую тяжесть миллиона… Ах! Как много надо учиться, как много узнать!.. Он звал её в больницу… Краска стыда залила лицо Нелли… Лили не пустила её… Она тоже желала ей добра по-своему, как те люди, которые уверяли её, что жизнь — вечный праздник…
Проснувшаяся мысль работала лихорадочно… Девушке вспомнились многие мелочи из отношений Литовцева к знакомым, к прислуге, к больным. И все эти мелочи, раньше ускользавшие от её сознания, теперь, в связи с ярким впечатлением последней сцены у трупа, окружали Литовцева как бы ореолом нравственной красоты… «Какое счастье иметь такого учителя, такого друга!» И чем больше Нелли думала о нём, тем жарче разгоралась в её душе тихо тлевшая до тех пор искра первого чистого чувства, где всё — вера, подвиг, экстаз…
Часы летели незаметно. Нелли сидела по-прежнему на окне, закинув голову и закрыв глаза. Она теперь старалась припомнить прошлое в институте и дать ему настоящую оценку… Теперь ей казались понятными её взрывы тоски, её беспричинные слёзы, в самый разгар чужого веселья… Это было как бы предчувствие грядущих страданий, как бы провидение той изнанки жизни, которую старательно прятали от неё… Да, теперь ей всё ясно! Она спала, и настало пробуждение…
И казалось ей: вот вышла она из ярко освещённой бальной залы в холод и мрак суровой ночи… Мгла обступила её отовсюду… Дорога чуть заметно мерцает вдали… Какая даль!.. Какая тьма!.. Но идти надо, потому что настоящая жизнь там, впереди, а не в бальной зале… Смело глядит она в загадочный лик будущего, и нет страха в её душе… Она знает, что её ждут новые горести, новые разочарования… Пусть! Из чаши скорби, которую пьёт человечество, и она выпьет свою долю… И если в страдании с другими и за других заключается ответ на тоскующие запросы её души, пусть!.. Она готова на это… Так легче жить.
Под окном выросла чья-то тень. Нелли вздрогнула. Перед ней стоял Вроцкий, убежавший с бала и как вор прокравшийся в сад, рассчитывая на эту встречу. Ещё раз потерпев на балу решительный отпор у Лили в своём «преступном» чувстве к ней, он возвращался с раскаянием и умилением к своей «чистой» любви.
— Нелли… Это я, Жорж… — страстно шептал он.
— Пустите… Егор Дмитрич!
— Я люблю тебя! Клянусь, тебя одну любил всегда!
— Пустите, говорят вам!.. Уйдите!.. Я… ошиблась… Я… Ей-Богу же, я не люблю вас ни капельки!
