Шоу Бернард
О'Флаэрти, кавалер ордена Виктории
Бернард Шоу
О'Флаэрти, кавалер ордена Виктории
Воспоминание о 1915 годе.
Памфлет о воинской повинности
Ирландская усадьба; фасад окруженного парком дома.
Солнечный день; лето 1915 года. Белое крыльцо выходит
прямо на подъездную аллею, дверь сбоку, в центре окно
Крыльцо обращено на восток; дверь с северной стороны По
другую сторону крыльца дерево. На дереве поет дрозд Под
окном садовая скамья и два чугунных стула. Издалека
доносятся последние такты гимна "Боже, храни короля",
потом троекратное ура. Оркестр начинает играть
"Типерери", звуки постепенно удаляются и замирают. С
северной стороны появляется рядовой О'Флаэрти, кавалер
ордена Виктории. Он устало идет по аллее и в изнеможении
опускается на садовую скамью. Дрозд, взяв тревожную
ноту, улетает. Слышен приближающийся стук копыт.
Голос джентльмена. Тим! Эй, Тим!
Слышно, как всадник спешивается.
Голос работника. Да, ваша честь? Голос джентльмена. Отведи-ка лошадь в конюшню. Голос работника. Слушаю, ваша честь! Но! Пшла. Пшла.
Лошадь уводят.
Входит генерал сэр Пирс Мэдиган, пожилой баронет. На нем
военная форма цвета хаки. Он преисполнен воинского
энтузиазма. О'Флаэрти встает и вытягивается перед ним.
Сэp Пирс. Нет, нет, О'Флаэрти, сейчас это лишнее! Ты ведь у меня в гостях.
Помни, хоть я и генерал и за плечами у меня сорок лет службы, твой
маленький крест ставит тебя выше в списке славных. О'Флаэрти (принимая более свободную позу). Благодарю вас, сэр Пирс, только
не хотел бы я, чтобы люди думали, будто наш баронет позволяет
обыкновенному солдату. вроде меня, садиться при нем без разрешения. Сэр Пирс, Ну, ты ведь не совсем обыкновенный солдат. О'Флаэрти, вернее,
совсем не обыкновенный, и я горжусь, что сегодня ты у меня в гостях. О'Флаэрти. Как же, сэр, понимаю. Вам и не то еще приходится спускать теперь
таким, как я, чтобы навербовать побольше солдат. Вся знать здоровается
со мной за руку, и все твердят, что гордятся знакомством со мной:
точь-в-точь как сказал король, когда прикалывал мне крест. И
провалиться мне на этом месте, сэр, королева сказала мне: "Я слышала,
вы родились в поместье генерала Мэдигана, и сам генерал Мэдиган
рассказывал, что вы всегда были гордостью вашего селения". "Ей-богу,
мэм, - говорю я, - знай только генерал, сколько его кроликов я выловил,
и сколько его лососей я выудил, и сколько его коров я выдоил тайком, уж
он наверняка сделал бы меня за браконьерство гордостью нашей тюрьмы". Сэр Пирс (смеясь). Можешь и впредь не стесняться, мой мальчик. Садись же!
(Насильно усаживает его на садовую скамью.) Садись и отдыхай - ты ведь
в отпуску. (Сам опускается на чугунный стул - тот, что дальше от
двери.) О'Флаэрти. В отпуску, говорите! Да я не пожалел бы и пяти шиллингов, только
бы снова очутиться в окопах и малость отдохнуть в тишине и покое. Вот
уж не знал, что значит трудиться в поте лица, пока не взялся за эту
вербовку. Подумать только, день-деньской на ногах, пожимаешь руки,
произносишь речи или того хуже - слушаешь их сам! Кричишь "ура" королю
и родине и салютуешь флагу, пока рука не онемеет! Слушаешь, как играют
"Боже, храни короля" и "Типерери", да еще слезу из себя выжимаешь, - ну
прямо солдатик с картинки! Вконец измотали, я даже сон потерял. Честное
слово, сэр Пирс, мне и "Типерери" эту никогда не доводилось слышать,
пока я не воротился из Фландрии, зато теперь она до того мне надоела,
что раз вечером, когда какой-то ни в чем не повинный мальчонка
вытянулся передо мной на улице, отдал честь и начал насвистывать
"Типерери", я отвесил ему хорошую оплеуху, да простит мне господь. Сэр Пирс (умиротворяюще). Да, да, я тебя понимаю, прекрасно понимаю. Такие
вещи действительно очень надоедают. Я и сам порой дьявольски устаю во
время парадов. Но, видишь ли, с другой стороны, все это дает известное
удовлетворение. Ведь это наш король и наша родина, не так ли? О'Флаэрти. Конечно, сэр, как вам не называть ее вашей родиной, когда здесь
ваше поместье. Ну а у меня ни черта здесь не было и нет. А что касается
короля, да хранит его бог, так мать спустила бы с меня шкуру, назови я
своим королем кого-нибудь, кроме Парнела. Сэр Пирс (встает, потрясенный). Твоя мать! Что за вздор, О'Флаэрти! Она
глубоко предана королю. Всегда была глубоко предана. Если кто-нибудь в
королевской семье заболевает, она всякий раз при встрече со мной
справляется о здоровье больного и так беспокоится, словно речь идет о
тебе - ее единственном сыне. О'Флаэрти. Что ж, она моя мать, сэр, и не мне говорить о ней худо. Но, по
правде говоря, второй такой смутьянки, как она, не сыскать до самого
креста из Моунастербойса. Она всегда была первейшей бунтовщицей и
стояла за фениев и заставляла меня, бедного невинного ребенка, утром и
вечером молиться святому Патрику, чтобы он очистил Ирландию от
англичан, как когда-то - от змей. И удивлены же вы, наверно, сэр Пирс,
всем, что я сейчас рассказал! Сэр Пирс (не в силах оставаться на месте, отходит на несколько шагов).
Удивлен! Слишком мягко сказано, О'Флаэрти. Я потрясен до глубины души.
(Поворачивается к нему.) Ты... ты не шутишь? О'Флаэрти. Если бы вас вырастила моя мать, сэр, вы бы знали, что с ней шутки
плохи. Все это истинная правда, сэр, но я не стал бы говорить об этом,
да только ума не приложу, как мне выпутаться из дурацкого положения,
когда моя мать явится сегодня смотреть на сына-героя. Ведь она все
время думала, что я сражаюсь против англичан. Сэр Пирс. Как прикажешь понимать тебя, О'Флаэрти? Неужели ты решился на
чудовищную ложь и сказал матери, что сражаешься в немецкой армии? О'Флаэрти. Я всегда говорил ей правду, ничего кроме правды, как под
присягой. Я сказал ей, что иду драться за французов и русских. А что же
еще делать французам и русским, как не драться с англичанами? Кто этого
не понимает! Вот как было дело, сэр. И бедняжка поцеловала меня, а
после весь день расхаживала по дому и пела дребезжащим голосом, что
французы вышли в море оранжистам всем на горе, как предсказывала Шон
Ван Вохт. Сэр Пирс (снова садится, подавленный обуревающими его чувствами). Да... кто
бы мог подумать! Невероятно! Как ты полагаешь, что с ней будет, когда
она узнает правду? О'Флаэрти. Она не должна узнать правду, сэр. И не потому, что не посмотрит
на мою хваленую силу и храбрость и отколотит меня до полусмерти. Просто
я люблю ее и не могу разбить ей сердце. Вам, поди, трудно поверить.
сэр, что взрослый мужчина любит так свою мать, которая драла его с тех
пор, как он себя помнит, и до тех пор, пока не стала слишком старой,
чтобы гоняться за ним. Но я люблю ее, сэр, и не стыжусь в этом
признаться. И опять же, разве я получил бы этот крест, если бы не моя
мать? Сэр Пирс. Твоя мать! При чем здесь она? О'Флаэрти. Да ведь это она меня так воспитала, сэр, что я больше боюсь
убежать, чем драться. От природы я боязливый: когда меня обижали
мальчишки, я всегда норовил зареветь и удрать. Но мать, не жалея сил,
лупила меня, чтобы я не позорил род О'Флаэрти, и под конец я готов был
драться хоть с самим чертом, только бы она не подумала, что я струсил.
Так я и понял, сэр, что воевать куда легче, чем оно кажется, что другие
боятся меня не меньше, чем я их, и что стоит мне подольше продержаться,
как они падают духом и пускаются наутек. Вот я и сделался храбрецом.
Ей-богу, сэр Пирс, если бы немецкую армию воспитывала моя мать, кайзер
обедал бы сегодня в парадном зале Бэкингэмского дворца, а король Георг
чистил бы в чулане его ботфорты. Сэр Пирс. Но мне все это не по душе, О'Флаэрти. Нельзя же, чтобы ты и дальше
обманывал мать. Нельзя! О'Флаэрти. Это почему же нельзя, сэр? Плохо вы знаете, на что способен
любящий сын! Вы, верно, не раз замечали, сэр, как я горазд врать? Сэр Пирс. Ну, во время вербовки кому не случалось увлекаться. Я и сам порой
склонен несколько преувеличивать. В конце концов, все делается во имя
короля и родины. Но позволю себе заметить, О'Флаэрти, история о том,
как ты один бился с кайзером и двенадцатью великанами из прусской
гвардии, звучала бы куда убедительнее в более скромной редакции.
Разумеется, я не прошу тебя совсем отказаться от твоей версии; вне
всякого сомнения, она пользуется огромным успехом. И все же истина есть
истина. Не кажется ли тебе, что можно навербовать не меньше солдат,
сведя число гвардейцев, скажем, до полудюжины? О'Флаэрти. Вам не так привычно врать, как мне, сэр. Я еще в родительском
доме наловчился. Когда я был молодой и глупый, спасал свою шкуру, а
когда вырос и поумнел - старался щадить мать. Вот так и повелось, что
