Рауль Мир-Хайдаров
«Горный король и другие»
Вторая очередь медно-обогатительного комбината с просторным электролитным залом площадью в целый гектар и комплексом сернокислотных цехов строилась рядом с действующими корпусами, а очистные сооружения, на которые его направили, находились далеко в степи. «Ну и махина!» — думал он, шагая по выжженной земле к месту работы.
В дальнем углу огромного котлована запыленные ЗИЛы поочередно опрокидывали в широкий лоток бетон. На дне котлована, где шум глубинных вибраторов перекрывал любые другие звуки, работали бетонщики.
Кутуев прошел в сторону работающих, не решаясь спуститься вниз, насчитал семь широкополых самодельных сомбреро из камыша и пять пропитанных потом и прибитых пылью живописных тюрбанов. «Буду тринадцатым», — подумал он, пытаясь угадать бригадира. «Наверное, тот — коренастый, в сапогах», — решил он и спустился по шаткой стремянке в котлован.
Мужчина в кирзовых сапогах выключил вибратор, вытер лицо и руки поясным платком, протянул руку:
— Мусаев.
Кутуев подал руку и почувствовал, как обожгла ее жесткая, пылающая ладонь.
— Работал глубинным вибратором? — спросил бригадир, прочитав его направление.
— Приходилось.
— Тем лучше, вот возьми мой — хороший, отлаженный, — он протянул отполированную до блеска рукоять. — Я следующей машиной поеду на бетонный завод. Заодно получу новый. Ну, в добрый час! — И, хлопнув новичка по плечу, Мусаев тяжело зашагал к стремянке.
Кутуев включил вибратор, опустив его в тяжелый вязкий бетон. Рубашка вскоре промокла насквозь. Он остановил вибратор, стянул ее и обвязал вокруг пояса. Его незагорелое тело привлекло внимание остальных. Оторвавшись от работы, они глазели на новичка. Словно не замечая любопытных взглядов, он продолжал водить уплотнитель вверх — вниз, вверх — вниз…
Вскоре заныли плечи, поясница, занемели кисти, но когда он оглядывался по сторонам и видел, как сильные загорелые руки, словно играючи, легко поднимали и опускали тяжелый инструмент, снова принимался за работу. Соленый пот застилал глаза, непокрытую голову нещадно палило солнце, но он терпел, дожидаясь, когда же, наконец, объявят перекур.
— Выключай! — крикнул кто-то ему прямо в ухо.
Вытирая тщательно выбритую голову, на опалубке стоял невысокий пожилой узбек.
— Не горячись, сынок, оставь. Пойдем в холодок — перекур. Рубашку надень — сгоришь. Солнце наше жаркое.
В тени высокой опалубки, кто на чем, расположилась бригада. Вскоре зашумел большой прокопченный чайник, и пиалы с кок-чаем пошли по рукам. Вглядываясь в усталые загорелые лица, вслушиваясь в житейский разговор о видах на хлопок, о сроках сдачи объекта, о красной меди, что даст электролитный цех, Кутуев решил: с такой бригадой он сработается.
В этот утопающий в зелени узбекский город, раскинувшийся у отрогов рудоносных гор, на Всесоюзную ударную стройку Шариф Кутуев прибыл из Татарии по путевке комсомола.
В штабе стройки тоненькая девушка с необыкновенно серьезным лицом спросила:
— Какую профессию хотели бы получить?
Кутуев, не поняв и не решаясь переспросить, молчал.
Девушка, принимая затянувшееся молчание за раздумье, начала перечислять профессии:
— Каменщика, штукатура… маляра, моториста…
— Ах, вот вы о чем, — сказал он, доставая целлофановый пакет, и на стол посыпались разноцветные книжечки — удостоверения шофера, тракториста, комбайнера…
— Вообще-то, каменные и бетонные работы мне тоже знакомы, на стройке все приходилось делать: строить дома и коровники, тянуть водопровод и освещение…
— Здорово! — сказала серьезная девушка. — Работу можем предложить по каждой вашей специальности, кроме комбайнера. Но у нас не хватает бетонщиков. Работа тяжелая, бетонирование минусовых отметок под палящим солнцем. Особенно не хватает людей на очистных сооружениях. Может, пойдете?
Ему почему-то вдруг стало жаль ее, такую строгую, серьезную, на чьи хрупкие плечи легли далеко не девичьи заботы.
— Почему не пойти, если надо. Да и посылал комсомол на стройку, а не на прогулку.
Так Шариф Кутуев оказался в бригаде Мусаева.
Каждое утро, шагая в людском потоке, вливающемся в проходную, Шариф поглядывал в сторону рудоприемника. Там к началу смены в широкие ворота обогатительной фабрики, тяжело урча, въезжали двадцатипятитонные и сорокатонные БелАЗы, КрАЗы, чешские «татры», груженные медной рудой.
Вырос Шариф в большой трудовой семье и к любой профессии относился с уважением. Но парни в высоких кабинах могучих машин казались ему штурманами необыкновенных кораблей, водителями могучих танков, и когда они небрежно сходили с высот на землю, ему чудилось, что не тяжелая дверь хлопнула, а громыхнула крышка бронированного люка.
В перерыв, если удавалось быстро пообедать в чайхане, он не задерживался у теннисных столов, а спешил на приемный пункт обогатительной фабрики.
Громадные самосвалы, доверху груженные рудой, загонялись на автоматический опрокидыватель, и два стержня домкрата, словно две богатырские руки, легко поднимали закрепленную машину, ставили ее почти вертикально.
Все оставшееся время перерыва Кутуев, тяжело вздыхая, завороженно смотрел, как, точно развернув неуклюжие машины, въезжали ребята на узкие полосы опрокидывателя или, мягко съехав, прежде чем исчезнуть за высокой оградой, на полном ходу вдруг лихо тормозили, пропуская идущую навстречу махину с грузом, а через секунды моторы уже ревели на шоссе к рудникам.
Многих шоферов он знал по именам, особенно нравились ему два демобилизованных солдата, еще носившие ладную армейскую форму. Они работали в колонне недавно, но уже задавали там тон. Они и приметили Шарифа, часто появлявшегося в обеденный перерыв на разгрузке.
— Что, парень, нравится машина? — спросил чернявый Калхаз, любовно поглаживая никелированного медведя на радиаторе.
Шариф спросил что-то про мотор.
— Да ты, оказывается, свой брат — шофер! — воскликнул Сергей, старший в компании. — Второй класс, говоришь? Приходи в колонну, составим протекцию.
— Не могу. Сейчас не могу, вот сдадим компрессорную, тогда, наверное, — говорил Кутуев, и перед его глазами вставало озабоченное лицо девушки из штаба. Ему казалось, что она тотчас же узнает, что он ушел из бригады, узнает и огорчится.
Ранней весной сдали, наконец, компрессорную и перешли на градирню электролитного цеха. Однажды к перерыву у них кончился бетон. Шариф не спеша пообедал в чайхане, выстоял в очереди на теннис. Проиграв первую же партию — играли на вылет, побрел на обогатительную фабрику.
Сергей, разгрузившись, отвел в сторону серебристую «татру» и щедро поливал ее мощной струей воды.
— Чего это ты средь бела дня форс наводишь? — спросил Кутуев, протягивая Сергею руку.
— А ты что в рабочее время разгуливаешь? — ответил вопросом Сергей, с улыбкой поглядывая на часы.
— Шабаш. Бетон вышел.
— Тогда влезай в машину, узнаешь почему, — сказал Сергей, выключая воду.
Кутуев забрался на высокое сиденье; поролоновые подушки слегка пружинили под ним.
— Ну что, трогаем? — спросил Сергей, захлопывая дверцу кабины, и машина легко взяла с места.
«Татра» выскочила на бетонку и, рассекая накаленный воздух, понеслась в горы. Водители приветствовали друг друга взмахом руки из кабины, а чаще — гудком сирены. Шарифу нравилось, когда Сергей, нажимая на сигнал, делал это одновременно с несущейся навстречу машиной — два звука сливались в один, высокий и резкий.
Для Кутуева нынешняя весна была первой на узбекской земле. Со дня его приезда миновали лето, осень, зима, — честно говоря, он и не заметил, как они пролетели. Бригаду переводили с одного пускового объекта на другой, и в сутолоке рабочих дел и житейских забот смешались все времена года.
Сергей вдруг сбавил скорость, и машина медленно пошла на затяжной подъем. И тут выросший в селе Кутуев почувствовал знакомый теплый запах разогретой земли. Машина неожиданно съехала в поле и остановилась. Сергей спрыгнул первым.
— Смотри, Шариф, какая красотища! — сказал он, оглядываясь вокруг.
Высокие холмы и ложбинки меж ними зеленели нежной травкой, а среди них, как рассыпанные горячие угли, пламенели тонкошеие маки. Огромное степное пространство, пронизанное солнцем, пряный воздух вольной земли дурманили голову. Высоко в небе заливался невидимый жаворонок, приветствуя солнечный день. Лилась, лилась над миром величальная, ликующая песня маленькой птахи, и сердце Кутуева защемило — вспомнил весну в своем селе… Не такую, может быть, пышную и раздольную, но такую же светлую и пряную.
— Смотри и запоминай, через две недели все выгорит, и никто тебе не поверит, что такая краса была кругом, скажут, мираж привиделся. Скоротечна весна в этих краях…
