Дилан Томас - Под сенью молочного леса (сборник рассказов)

Дилан ТОМАС

Под сенью молочного леса

Дилан Томас (Dylan Thomas) (1914-1953) - английский поэт, писатель, драматург. Он рано ушел из жизни, не оставив большого творческого наследия: немногим более 100 стихотворений, около 50 авторских листов прозы, и множество незаконченных произведений. Он был невероятно популярен в Англии и Америке, так как символизировал новую волну в литературе, некое "буйное возрождение". Для американской молодежи поэт вообще стал культовой фигурой.

В сборнике опубликованы рассказы, написанные Диланом Томасом в разные годы, и самое восхитительное явление в его творчестве - пьеса "Под сенью Молочного леса", в которой описан маленький уэльский городок. Это искрящееся юмором, привлекающее удивительным лиризмом произведение, написанное рукой большого мастера.

СОДЕРЖАНИЕ:

РАССКАЗЫ

В гостях у дедушки. Перевод Т. Литвиновой

Удивительный Коклюшка. Перевод Н. Волжиной

После ярмарки. Перевод М. Кореневой

Дерево. Перевод М. Кореневой

Посетитель. Перевод О. Волгиной

Пылающий младенец. Перевод Э. Новиковой

Сады. Перевод О. Волгиной

Мышь и женщина. Перевод О. Волгиной

Конский хохот. Перевод Э. Новиковой

Морская даль. Перевод О. Волгиной

Шестерка святых. Перевод Э. Новиковой

Пролог к приключению. Перевод Э. Новиковой

Карта любви. Перевод Ю. Комова

Дойти до начала. Перевод О. Волгиной

Эпизод из неоконченного произведения. Перевод О. Волгиной

Школа ведьм. Перевод О. Волгиной

Платье. Перевод М. Кореневой

Сорочка. Перевод Э. Новиковой

Воспоминания о Рождестве. Перевод М. Кореневой

Возвращение. Перевод О. Волгиной

Идущие следом. Перевод О. Волгиной

Рассказ. Перевод А. Парина

ПОД СЕНЬЮ МОЛОЧНОГО ЛЕСА

(Пьеса для голосов). Перевод Ю. Комова

В ГОСТЯХ У ДЕДУШКИ

Я очнулся среди ночи от сна, в котором хлопали бичи, извивались длинные, как змеи, лассо, а стремительные кони мчали путников через горный перевал и бешено скакали на ветру по поросшей кактусами прерии.

- Н-но! Пошел! - кричал в соседней комнате старик и прищелкивал языком.

Я гостил у дедушки впервые. Когда я забирался к себе на кровать, половицы скрипели, как мыши, а за деревянным плинтусом поскрипывали настоящие мыши, и казалось, где-то рядом шагает взад и вперед еще один, невидимый гость.

Ночь была по-летнему тепла, но на окнах хлопали занавески, а снаружи по стеклу стучали ветви деревьев. Я натянул одеяло на голову и снова с ревом и гиканьем помчался по своему книжному миру.

- Н-но, красавицы! - громко и молодо кричал дедушка. Звонкие подковы цокали у него под языком, в его спальне раскинулись широкие луга. Я решил проведать его, посмотреть, не устроил ли он пожара - мать предупреждала меня о его обыкновении раскуривать трубку под одеялом и наказывала, чуть только я услышу запах гари, тотчас к нему бежать.

Я пошел на цыпочках к деду. В темноте я цеплялся за мебель, с грохотом уронил подсвечник. У дедушки горел свет, и я испугался.

- Но! - закричал дедушка, когда я открыл дверь, и казалось, что это изо всей мочи в рупор ревет бык.

Дед сидел прямо, не касаясь спиной подушек, и раскачивался из стороны в сторону, словно кровать его неслась по весь опор по изрытой ухабами дороге. Обеими руками он стискивал бахрому от покрывала, как будто натягивал вожжи. Невидимые кони, казалось, прятались в тени ночного столика, на котором горела свеча. Одет он был в белую ночную сорочку из фланели и в красный жилет с большими - с грецкий орех - медными пуговицами. В его бороде дымилась и тлела набитая с верхом трубка, словно горящая копна сена, поддетая на палку. Дед увидел меня, руки его выпустили вожжи и легли поверх одеяла, спокойные и голубые, кровать перестала подскакивать на ухабах, цоканье копыт замерло, и кони мягко остановились.

- Дедушка, у вас ничего не случилось? - спросил я, хоть и видел сам, что никакого пожара нет, что постели своей он не поджег. Из черной стены ночи обрывком стеганого одеяла, из которого там и сям торчали клочья козьей шерсти, проступало лицо деда, озаренное светом свечи. Он безгневно уставился на меня, дохнул в трубку так, что во все стороны полетели искры, а в чубуке послышался влажный свист. И вдруг гаркнул:

- Не морочь голову!

Потом, помолчав, лукаво спросил:

- А у тебя, брат, оказывается, бывают кошмары, а?

- Да нет, - ответил я.

- А вот и бывают!

Я сказал, что проснулся оттого, что слышал, будто кто-то погоняет лошадей.

- А я что говорю? - сказал он. - Не набивай брюхо на ночь, вот что. Слыханное ли дело, чтобы в спальне, - и вдруг лошади?

Пошарив под подушкой, он извлек оттуда небольшой звенящий мешочек и не спеша развязал тесемки. Вложив в мою руку золотую монету, он сказал:

- Купи себе пирожное.

Я сказал "спасибо" и пожелал ему спокойной ночи.

Как только я закрыл за собой дверь моей комнаты, из-за стены послышался громкий, веселый голос деда:

- Н-но! Погоняй!

И - скрип раскачивающейся кровати.

До самого утра мне снились огненные кони, скачущие по степи, усеянной столиками и шифоньерками, и огромные клочковатые люди, размахивающие горящими простынями вместо кнута.

Когда я спустился к завтраку, дедушка уже сидел за столом, одетый во все черное.

- Какой нынче ночью поднялся ветер! - сказал он и пересел в свое кресло подле камина, где стал по своему обыкновению катать из глины шарики и кидать их в огонь.

Днем перед обедом он пошел гулять и взял меня с собой. Мы прошли деревню Джонстаун и вышли в открытое поле на ланстефанскую дорогу.

Навстречу шел человек с охотничьей собакой.

- Какое утро, мистер Томас! - сказал он.

Такой же тощий, как его гончая, он исчез в зеленом перелеске, в который, как гласили прибитые к деревьям объявления, он не должен был входить.

- Вон он как тебя величает, - сказал дедушка, - мистер!

Мы шли мимо маленьких домиков, и люди, стоявшие возле своих калиток, поздравляли дедушку с погожим днем.

Мы шли лесом, и вспугнутые птицы, ломая крыльями ветви деревьев, взлетали на их верхушки.

- Кабы ты услышал этих самых пичужек ночью, - кричал дед, заглушая своим голосом довольное воркование горлиц и испуганный всплеск их крыльев, ты бы, верно, разбудил меня и сказал, что на деревьях водятся кони!

Он кричал, как кричат друг другу люди с одного конца поля на другой.

Дед устал, и назад мы побрели медленно. Навстречу из запретного леса вышел тощий человек с собакой. Через его руку нежно, как девичья рука в меховой шубке, свешивался заяц.

За день до моего отъезда дедушка решил прокатить меня до Ланстефана в двуколке, в которую был запряжен коротенький слабосильный мерин. Можно было подумать, что дедушка правит бизоном - так туго натягивал он вожжи, так свирепо щелкал длинным кнутом, так крепко бранился, сгоняя с дороги играющих мальчишек, так широко расставлял свои обтянутые гетрами ноги, так отчаянно проклинал дьявольскую силу и буйство своей хлипкой лошаденки.

- Держись, брат! - кричал он всякий раз, как мы огибали угол, и, взмокший от пота, принимался что-то подтягивать, перехлестывать, дергать, размахивая кнутом, словно резиновой саблей. Когда же мерин с грехом пополам переваливал за угол, дедушка поворачивался ко мне и, радостно вздыхая, говорил:

- Ну, брат, одолели!

Мы вползли в гору, на которой стояла деревня Ланстефан.

Дед остановил лошадку у ворот трактира "Эдвинсфорд", вылез, похлопал ее по носу, дал ей кусок сахару и сказал:

- Эх, Джим, трудновато тебе, брат, возить таких молодцов!

Он выпил кружку крепкого пива, угостил меня лимонадом, извлек золотую монету из своего звонкого мешочка и подал ее миссис Эдвинсфорд. Она спросила, как он себя чувствует, и он ответил, что в Лангедоке дышится легче, чем здесь, тамошний воздух, сказал он, ржавые трубы и те прочистит. Мы пошли взглянуть на кладбище и на море, посидели в ланстефанском лесу, постояли на помосте, воздвигнутом в самой середине его, - сюда в праздник Иванова дня съезжались певцы, и здесь из года в год совершалась церемония избрания деревенского дурака в мэры Ланстефана.

Возле кладбища дед остановился и показал на чугунную решетку, из-за которой выглядывали изваяния ангелов и убогие деревянные кресты.

- Нет никакого смысла здесь лежать, - сказал он.

Мы помчались домой; Джим снова превратился в бизона.

В мое последнее утро у дедушки я проснулся поздно, и снилось мне, будто парусники с яркими разноцветными парусами, длинные, как линейные корабли, плывут по ланстефанскому заливу, а в лесу вслед уплывающим матросам на каком-то непонятном валлийском наречии поет хор ангелов, облаченных в длинные мантии бардов и жилетки с медными пуговицами.

Дедушку я уже не застал, когда спустился завтракать. Он вставал рано. Я пошел в поле пострелять из своей новой рогатки речных чаек да галок, что ютились в саду священника. Дул теплый летний ветер. Утренний туман, поднявшись с земли, плыл между деревьев, а где-то наверху, над туманом, шумели невидимые птицы. Мир встал вверх тормашками, и камни из моей рогатки, легко пробивая туман и ветер, летели, как град, падающий с земли на небо. Ни одна птица так и не упала к моим ногам в это утро.