Тео попросил водителя остановиться у паба — безымянного, поскольку вывеску разбили. “Тупик незнакомцев” — вполне бы подошло название. Я взглянул на Тео. Он сказал:
— Здесь есть пинбол.
Сигнальный огонек на стоянке нервно помаргивал в облаках нашего дыхания. Я боялся, мне хотелось вернуться в машину и поехать домой, но Тео посмотрел на меня так, словно читал мои мысли.
— Не какое-нибудь там старье. Самые новомодные модели.
Дядя Грегори осел в Австралии после того, как уволился из КВС. Отчасти из-за солнца, но еще из-за прекрасного обслуживания в Королевской больнице Аделаиды. Его пенсия по инвалидности позволяла ему не работать на асбестовом заводе, но он не любил сидеть без дела. К тому же работа покрывала расходы на поездки в Англию.
Под конец своего пребывания в КВС дядя Грегори летал штурманом на пятиместном бомбардировщике “Канберра”. Его пилотом был полковник Ральф Лейн, в 1957 году он стал третьим пилотом в истории КВС, получившим орден “За особые заслуги” в мирное время. Лейн умер в 1964 году: свалился с лестницы дома, который он построил на холмах за Шепердз-Отелем — городишком близ Монреаля. Несмотря на то что Лейн был слеп почти семь лет, поговаривали, что его падение — самоубийство.
Дядя Грегори отправился на похороны в Шепердз-Отель. Народу было много. В тот год он пропустил мотогонки.
В феврале проректорше наконец удалось залучить Джулиана в свой кабинет. Ей не терпелось поговорить о вандализме и краже собственности, принадлежавшей, собственно говоря, медицинскому факультету. Она имела в виду труп индуса. Имелась еще маленькая проблема с виварием Центра исследований табака Лонг-Эштон, где шестнадцать макак за одну ночь причинили ущерб на восемьдесят пять тысяч фунтов. Джулиану недвусмысленно напомнили об аудио-кабинете с кондиционерами, недавно оборудованном на деньги Королевской сигаретной компании “Бьюкэнен” в подвале университетской библиотеки.
Проректорша в курсе прекрасной академической успеваемости Карра и его недавнего избрания председателем союза, но не может переоценить своего недовольства подобным бессмысленным и ребяческим поведением. Посему ей не остается ничего иного, кроме как списать все на химический дисбаланс в мозгу Карра, вызванный клиническими испытаниями, на которые он подрядился от лица своего факультета.
Успешное, несмотря на кое-какие малоприятные побочные эффекты, завершение Карром лекарственного курса принимается во внимание, равно как и его внимание к желанию университета сохранять в таких делах конфиденциальность. А посему он прощается с вынесением строгого выговора и предупреждением, что дальнейшие выходки будут наказываться не в пример более сурово.
Сегодня Уолтер так счастлив, что порой дает своей трубке потухнуть. Я смотрю, как он играет и выигрывает в домино у Джонси Пола и старого Бена Брэдли. Похоже, Клуб начинается заново, за исключением того, что я не могу позволить себе совершенно неописуемую радость, даваемую сигаретой, которую можно выкурить, когда захочу.
Джонси Пол выглядит почти ровесником Уолтера, но во время войны он что-то делал с подлодками и потому должен быть моложе. По настоянию врача он курит самые слабые “Эл-энд-Би”, все же отрывая при этом фильтр. Он рассказывает старому Бену Брэдли, что если любой из многочисленных кораблей, завозящих радиоактивные отходы в британские порты, затонет, рак выкосит прибрежное население на долгие годы.
— А еще пугают какими-то там жалкими сигаретками.
— Домино, — говорит Уолтер и сдает костяшки.
Старому Бену Брэдли всего пятьдесят три. Его зовут старым Беном, потому что четырнадцать лет назад его первый сын Бен стал профессиональным игроком и начал играть за Лигу регби в “Халл Кингстон Роверз”. В прошлом году все семейство Брэдли сидело в ложе в Уэмбли и смотрело финал Кубка “Силк Кат Челлендж”. “Роверз” были не в форме и проиграли.
Прямо сейчас я завидую трубке Уолтера. Завидую “Эл-энд-Би” без фильтра Джонси Пола и “Джей-пи-эс” старого Бена Брэдли. Прямо сейчас я завидую всем, везде и во всем, что, конечно, глупо, но именно это я чувствую.
Люси постепенно выматывала меня, мое сопротивление иссякало. Иногда она намеренно меня провоцировала, уходя в соседнюю комнату покурить с Джулианом. Я слышал за стеной их голоса, прерывавшиеся молчанием на время, достаточное для затяжки или быстрого поцелуя. Я спрашивал Люси, о чем они говорят.
— О сигаретах.
— А чем занимаетесь?
— Курим.
Если я упорствовал, она опять уходила в соседнюю комнату. Я нервничал. Тонкими пальцами она извлекала каждую “Мальборо” из пачки, словно приз, который всегда одинаков и всегда приносит удовлетворение. Она спокойно закуривала каждую сигарету, а я метался между средствами самообороны: горами статистики, присланной моей матерью; мерзким вкусом “Эмбасси Ригал” мисс Брайант; смертью дяди Грегори в 48 лет; платой за материнскую любовь.
Но что толку быть во всеоружии, когда Люси говорила только на дымчатом языке “Привет, малышка”, который легко понять. Она играла роль средневековой принцессы, которую можно завоевать и выиграть, а выкурить сигарету — то же самое, что раньше переплыть озеро, залезть на гору, пристукнуть дракона. Она обрабатывала меня, чтобы я поверил, будто сигареты в одночасье могут изменить все, будто для того, чтобы в итоге оказаться с девушкой и собственным тапером, нужно всего лишь курить, как Хамфри Богарт.
Я уже гадал, не изменились ли сигареты со времен мисс Брайант. Потому что как в противном случае Люси Хинтон, Джулиан Карр и 33 % населения (!), о которых я никогда прежде не думал, научились курить, явно получая от этого удовольствие?
От паба мы двинулись через захламленный пустырь к пятиэтажке посреди трущоб. Тео вручил мне одну хозяйственную сумку, и меня поразила ее легкость. Я все озирался, высматривая разбойников и грабителей, но, видимо, было слишком холодно. На всякий случай я продолжал озираться.
Как ни странно, в пабе оказалось довольно весело. Тео обладал незримой, но убедительной неуязвимостью чуточку странного, необычного человека. С ним я чувствовал себя в безопасности и держался к нему поближе. Мы сыграли в пинбол, и длинные пряди его седых волос дрожали, когда он пытался загнать свой шарик в нужные коридоры, почти всегда успешно. Он обыграл меня на двести девятнадцать миллионов очков.
В доме мы поднялись в обшарпанном лифте на четвертый этаж. Там тянулся коридор: пронумерованные двери и матовые окна между ними. Перед самой дальней дверью стояла очередь из трех-четырех женщин, и мы с Тео подошли к ним. Тео сказал мне вполголоса: “Называй меня доктором Барклаем”.
Он поздоровался со всеми женщинами и представил меня как своего нового помощника. Никто не обратил особого внимания. Затем он достал ключ из кармана пальто, открыл дверь под номером сорок семь и пригласил всех внутрь.
Я так и не понял, зачем Джулиан это сделал. Вряд ли он нуждался в деньгах.
Он серьезно посмотрел на меня, чуть выпятив квадратную челюсть.
— Это дело принципа. В противном случае лекарства испытывали бы на животных, а это совершенно бессмысленно.
— Опять из-за принуждения?
— Нет. Из-за того, что кролики не покупают мужские противозачаточные пилюли. Если хочешь поучаствовать в испытаниях, я это устрою.
— Нет уж, спасибо, Джулиан.
— За десятинедельный курс заработаешь до полутора тысяч фунтов.
— Нет, Джулиан, не стоит.
— Я знаю, ты на мели. С полутора тысячами фунтов ты мог бы съездить куда-нибудь вместе с Люси на каникулы. Свозил бы ее на Карибы.
— Мы никуда не едем вместе на каникулы. К тому же мы всего лишь хорошие друзья.
— А семейная история безумия? В семье были случаи рака?
— Джулиан, я не собираюсь этим заниматься. Посмотри, что стало с тобой.
— Аллергии нет? Никаких проблем с выпивкой. Солиден и надежен. Идеальный кандидат. Послушай, если тебе вдруг понадобятся деньги, просто подумай о животных, которых ты спасешь.
Я всегда мог определить, какое из писем матери для нее важнее, по количеству восклицательных знаков, причем каждый прямо-таки кричал со страницы. В одном письме я насчитал их тридцать семь штук, плюс четыре статьи о курении, что тоже рекорд.
Плохие новости заключались в том, что 15–20 % всех смертей в Англии оказались связаны с курением.
Недавно открыли новую опасность — ампутацию конечностей, вызванную сосудистыми заболеваниями.
Упоминались болезнь Бюргера, хронически повышенное слюноотделение и закупорка легких. Бензопирен. Невидимый холокост ежегодно уносил жизни ста тысяч человек. По крайней мере, можно утверждать, что дети, регулярно посещающие церковные службы, меньше предрасположены к курению. Так говорилось в одной из статей.
