- Вы это всерьез? - спросил он удивленно и, как мне почудилось, даже испуганно.
- А что? Почему вас это удивляет? Мне кажется, эта мысль напрашивается сама собой. Когда я обдумываю такую возможность, я исхожу вовсе не из силы вашего движения, а из нашей слабости. Или, если угодно, из утраты нами естественных устоев. Я вижу, что пропасть между привычным и истинным расширяется. И нет между ними ничего, кроме убийственной для нас растерянности, которую христиане, с моей точки зрения, весьма умело используют. Не сочтите мои слова за хулу. Но ведь мы с вами встретились не для того, чтобы удовольствоваться констатацией отдельных и слишком очевидных недостатков. Возьмем для примера хотя бы конкретный случай с моей женой.
- Эта мысль ужасна, - сказал он, не пытаясь скрыть испуга.
- Что же тут ужасного? Ведь вас должно радовать, что ваш противник так высоко оценивает перспективы христиан?
- Противник?..
- Ну, хорошо, я неудачно выразился, извините. Скажем так: тот, кто думает иначе.
- Речь не о нас, а о вас, о вас лично.
- Ах, оставим это. Вы же прекрасно знаете, что речь не обо мне. Не нам с вами решать, насколько оправданны те меры, которые я принимаю по долгу службы. Это решит история. Что до меня лично, то у меня нет никаких сомнений насчет того, как мне надлежит поступать. Я, так сказать, не меньше христиан уверен в правоте своего дела. Пользуясь вашим же выражением, я скажу, что собираюсь действовать так, как требует от меня истина, и все.
- Да, понимаю.
- Выражение не мое, как я только что подчеркнул. И на мой взгляд, ваши люди пользуются им излишне часто, извините. Словно это какая-то модная новинка для домашнего обихода. По опыту знаю, что истина перестает быть истиной, как только о ней начинают кричать на всех углах.
- Да, понимаю.
- А я не понимаю, чего вы так испугались.
- Своего бессилия, - прошептал он.
- Ну, хорошо, значит, мы оба признались в своем бессилии. Но мы совсем ушли от вопроса, который я хотел вам задать. В трактатах христиан то и дело читаешь, что они не стремятся к обладанию властью. Основатель вашего вероучения будто бы сказал, что его царство не от мира сего. Что бы ни подразумевалось под иным миром, мысль сама по себе не нова. Вы изучали философию и знаете это лучше меня. Но, как вы сами выразились, это предмет весьма отвлеченный, так сказать, чистая теория. Философам и фантазерам легко рассуждать о мире ином, они не несут ответственности за порядок в этом. А мы - извините, что я включаю и себя в это "мы", - мы, стремящиеся мыслить логично и трезво, ясно осознаем, что речь идет просто-напросто о власти. И это по-человечески вполне понятно и естественно. Короче, ныне существующему порядку объявлена война ради другого, нового и никому пока не известного. Спорить об оправданности этой тенденции я не собираюсь, но здесь-то и коренится мой вопрос: у меня в голове не укладывается и даже задевает за живое, как это такой человек, как вы, может всерьез полагать, будто какой-то небывалый доселе порядок можно создать и сохранить вообще без веры в богов...
- Мы ведь не хотели спорить о религии, - вставил он.
- Конечно, нет, ни один римлянин не станет этого делать. Но полное отрицание могущества богов - вот чего мы не можем вынести. Оставим пока в стороне высокие материи и возьмем просто в качестве примера обыденный случай с моей женой. Такие конкретные примеры из повседневной жизни значат подчас больше, чем пышные философии.
- Да, понимаю. В эту последнюю минуту, так сказать, то есть перед самым моим отъездом...
- Вы не хотите ответить на мой вопрос?
- Я не могу на него ответить. То, что я мог бы сказать, написано в книгах и для вас всего лишь отвлеченная теория. Но в эту минуту... Нет, с верующим человеком я не могу спорить о вере. Я совершенно бессилен.
- Что вы все отговариваетесь своим бессилием! Предоставим эту пустую фразу рядовым христианам, вам она не к лицу. Я сказал, что мог бы быть вашим сыном, и сказано это было всерьез. Я очень хотел бы услышать из уст отца, как он представляет себе новое устройство мира.
- Я бессилен, ибо вижу... Да, вот именно, ясно вижу, что вы не нуждаетесь в чьей-либо помощи...
- Оставим мою особу в покое, - нетерпеливо перебил я его. - Мы уклоняемся от темы.
- Нет, не уклоняемся. Она ужасна, эта тема, ужасна для меня. Сейчас, в эту последнюю минуту... Легче вынести ссылку или казнь, чем собственное бессилие.
Я но мог понять, что с ним. Может, я что-то не так сказал. По всей видимости, он не лгал, признаваясь в бессилии; это не было позой. Но что он подразумевал под "последней минутой"? Я отнюдь не жаждал убедиться в его бессилии. Я на самом деле хотел услышать его мнение.
- Ну что ж, нет так нет, - сказал я, - оставим в покое религию. Напрасно я о ней заговорил. История учит, что государства, народы и религии сменяют друг друга, хотя поначалу каждая система считает себя вечной. И что бывают переходные периоды. Они отличаются неустойчивостью во всем. Вероятно, мы живем в один из таких периодов. Современникам трудно судить о своем времени. Но и в переходные периоды люди как-то живут и, в общем, хотят жить. Этому тоже учит история, равно как и тому, что сами эти периоды преходящи. Я хочу этим сказать: системы конечны, а жизнь бесконечна. И бесконечен человек. Но главное... Видите, я избегаю слова "боги", потому что в трактатах христиан утверждается, что наших богов нет. Да разве дело в словах? Они тоже не вечны, как и все исходящее из человеческих уст, но главное - вечны те, чьей волей мы существуем, вечны бессмертные.
- Понимаю, - тихо сказал он.
- Вам тоже придется с ними считаться, по крайней мере когда-нибудь. Вам прядется сообразовывать устройство своей системы с волей бессмертных, хотите вы того или нет. В противном случае вы просто погубите и природу, и жизнь, и человека. Бессмертные умеют ждать. Тысячу лет или две тысячи. Того, что мы зовем историей, на самом деле нет. Разве это не счастье также и для вас, мой досточтимый отец, - ждать вместе с ними?
- Да, понимаю.
- Что вы все повторяете "понимаю" да "понимаю"? Это не ответ.
- Отчего же. Это правда данной минуты. Ужасная правда.
- А почему "ужасная"? Правда всегда естественна и самодостаточна.
- Да, понимаю. Простите. Я явственно вижу. Я вижу бессмертных за вами и вокруг вас, вижу, как они радуются своему бессмертию, потому что есть вы, вверяющий себя их молчанию. Моей ничтожной и преходящей молитве не справиться с ними. Я могу лишь смиренно склониться перед вами. Прошу вас, позвольте мне теперь уйти.
Он с трудом встал с кресла и на самом деле склонился предо мной. Мне это было крайне неприятно. Я счел излишним его удерживать. Ведь все уже было сказано. Поэтому я тоже поклонился, поблагодарил за беседу, которой он меня удостоил, и проводил его до дверей.
Вот и все о нашем с ним разговоре. Остается лишь сделать практические выводы - как для меня лично, так и для государства. В какой мере на ход моих рассуждений влияет тревожная обстановка в моем собственном доме, которую я, вероятно, не совсем обоснованно переношу на общее положение дел, пусть решает кто-нибудь еще. Я не могу отделить одно от другого.
Сначала о том, что касается государства и мер, которые надлежит принять. Полагаю, что в этом отношении могу поделиться некоторым опытом, который окажется полезным для моих преемников.
Мы имеем дело с массовым движением, исходящим из провинций, с перегруппировкой общественных сил, которую остановить невозможно. Она бы неизбежно произошла, даже если бы но было христиан, которые, в сущности, лишь более умело используют тенденции своего времени, чем другие недовольные. Повторяй мы хоть сто раз, что мятежные народные массы не созрели для того, чтобы взять на себя ответственность за судьбы мира, это ничего не изменит в главном: они ощущают себя угнетенными ничтожным меньшинством - Римом.
На эту перегруппировку общественных сил, в которой мы и сами участвуем, у нас обращают слишком мало внимания. Назову только один факт: кто из нас ясно осознает значение того, что наши нынешние императоры уже не потомки древних римских родов, а выходцы из провинций, и что они занимают свое место не по праву рождения, а выдвигаются армией за личные качества. Это можно только приветствовать; нет ничего отвратительнее тупого аристократа, единственное достоинство которого заключается в длинной череде предков. Однако не следует заблуждаться относительно того, что мы, таким образом, отрекаемся от идеи непреложности нашей власти и со своей стороны способствуем ломке тех самых традиций, на которые ополчаются массы.
Что нас меньшинство, само по себе в порядке вещей. И христианам, по тактическим соображениям опирающимся ныне на массы, через какое-то время, может быть, тоже придется не иначе как жесточайшим террором и тупым догматизмом подавить волю этих масс, то есть самих себя разоблачить. Однако до этого пока не дошло.
