массы отделилась фигура и пошла ему навстречу. На ней была длинная шуба с поднятым, как у русской княгини, воротником, а шапки не было, несмотря на минус пятнадцать. В лице появилось что-то незнакомое, и, приближаясь к ней, он подумал о разбившейся кофейной чашке, которую очень аккуратно склеили.
Он её обнял. Они долго стояли и молчали.
– Я больше не уеду, – пробормотал Мартин, уткнувшись в её волосы. Он не знал, правда это или нет, но чувствовал, что это правильные слова.
– О’кей, – ответила Сесилия. – Хорошо.
Факультет психологии, прямоугольный колосс из красного кирпича, олицетворял борьбу между честолюбием и самоуничтожением, это был архитектурный образ внутреннего конфликта обитающих здесь студентов. Центром и доминантой здания служил широкий просторный светлый двор, но аудитории были тесными и душными. На огромных окнах висели специально заказанные шторы с узором, вытканным из букв psi, но в критически тесной столовой явно не хватало микроволновок. Ни одного работающего ксерокса при обилии живописи и прочих произведений искусства.
Сидя в одном из этих маломерных классов, Ракель Берг тщетно пыталась сосредоточиться на мелькающих на экране слайдах о психометрических тестах. Кто-то поднял руку и поинтересовался, будет ли это на экзамене. Ещё кто-то спросил, нельзя ли разослать всем презентацию по почте. Та, которая спрашивала об экзамене, снова подняла руку, чтобы рассказать, что у директора социального дома для пожилых, где она работает, явно имеются все черты психопата. Тетрадь Ракели осталась чистой.
Вместо учёбы, Ракель занялась поиском сведений об авторе Ein Jahr. Маленькая статья в «Википедии» сообщала, что Франке родился в Мюнхене, живёт в Берлине и написал четыре романа, дебютировав в 90-х. Последний, Ein Jahr der Liebe, вызвал наибольший интерес. Насколько поняла Ракель, успех книги оказался неожиданным и имел эффект снежного кома. Звезда Филипа Франке уже закатывалась, вернее, она, в принципе, не восходила, и никакой PR-кампании у Ein Jahr, соответственно, не было. Книга вышла без шума – несколько упоминаний в кратких газетных обзорах, и всё. Но через пару месяцев что-то произошло. Роман отметили многие задающие тон критики, Франке хвалили за «мощную прозу, за описание любви, приговорённой к неминуемой смерти», и так далее. Известный журнал взял у автора большое интервью, его номинировали на литературную премию и показали по телевизору в канун рождественской ярмарки, книгу включили в пару рейтингов лучших романов года. В прессе постоянно повторялось словосочетание «успешный роман».
Кликнув на поиск по картинкам, Ракель увидела подборку фотографий неулыбчивого вихрастого мужчины лет сорока – сорока пяти. В определённом смысле, он хорошо выглядел – как старый добрый знакомый. На более ранних снимках Франке был моложе и жизнерадостнее. Улыбаясь на камеру, в красном шарфе и твидовом пальто в ёлочку он стоял на фоне какой-то старой стены. В ролике на «Ютубе», записанном на прошлогодней Франкфуртской книжной ярмарке, он десять минут говорил о теме воссоединения Германии в современном немецком романе. Звучный голос, точные ясные формулировки.
Ракель с трудом могла представить, что существует какая-то связь между матерью, какой она её помнила, и человеком на чёрно-белом пресс-портрете. Мужчина средних лет, принимающий серьёзный вид, невольно опускается до смешного, хоть сам этого не осознаёт. У Густава есть несколько действительно удачных официальных снимков, где его лицо расслабленно, открыто и полностью избавлено от маски, которую надевают люди под прицелом объектива. Густава снимал его приятель фотограф. Ракель даже как-то встречалась с ним на вернисаже в Берлине, и её тогда поразил его подход к делу, он как будто осторожно исследовал фасад в поисках трещин, где скрыто некрасивое и потаённое. Когда он был рядом, ей казалось, что за ней наблюдают, но не оценивают. Фотограф Филипа Франке так явно не умел. Снимки получились закрытыми, плоскими и статичными. И, только услышав голос и увидев мимику писателя, Ракель начала улавливать личность. Пристальный взгляд, полная сосредоточенность, тяжело дышит, когда думает, морщится, когда произносит слова, кажущиеся ему недостаточными. Шутки полны едкой самоиронии, и внезапная смущённая улыбка.
Стулья вокруг заскрипели, начался перерыв.
Ракель собрала вещи и вышла из здания. Она бесцельно бродила по улицам, и с каждой встречной афишной тумбы на неё смотрели глаза Сесилии. У Васа Виктория случайно вышла на проезжую часть и чуть не угодила под трамвай. Город внезапно показался очень маленьким. Пойти некуда, а сидеть на месте невозможно. Миновав Васастан и Йоханнеберг, она оказалась у Нэкрусдаммен, где и расположилась под мшистым дубом. Постелила на землю пальто и легла на спину. Под кроной витала золотистая дымка, трава была тёплой, на кустах рододендрона набухли готовые лопнуть бутоны, из лещины доносилось жужжание шмелей и птичий щебет. Это, отметила про себя Ракель, первый случай, когда она прогуливает лекцию. Это вообще первый прогул в её жизни.
Она закрыла глаза, и реальность исчезла. Она думала о Филипе Франке, думала о матери. Если роман Филипа имеет хоть малейшее отношение к действительности, то ей это даст лишь брата по несчастью: Сесилия Берг приехала на гастроли в жизнь Филипа Франке, чтобы ярко выступить и безвозвратно исчезнуть. А образовавшуюся пустоту заполнили тоска и отчаяние, и всё вокруг изменилось. Представляя женщину, которую мог встретить Филип, Ракель видела перед собой тридцатилетнюю Сесилию, но сейчас ей уже больше сорока пяти.
Человеческая память обманчива, в этом на удивление едины представители всех психологических школ. История жизни индивида – это трясина фрагментарных воспоминаний, рассказов, услышанных от других, бессознательного желания обращать внимание то на одно, то на другое. Переживания и события забываются, придумываются, накладываются друг на друга и искажаются. Сесилия всегда принадлежала прошлому и обитала на недоступной и величественной территории, откуда Ракель выслали. Сесилия была тенью, проходившей сквозь все воспоминания, её очертания проступали на мгновение, чтобы вновь ускользнуть в недосягаемую даль. Самой чёткой главой прошлого оказалось долгое лето в загородном доме, видимо, как-то связанное с рождением Элиса. Редкое, странное время, полное событий, отличающихся от нормальных, что, собственно, и обеспечило ему особое место в детских воспоминаниях. Происходившее тогда Ракель едва понимала. Только ей казалось, что она вот-вот уловит суть, как картинка ускользала, чтобы спустя какое-то время снова мелькнуть перед глазами. Все взрослые были заняты, и Ракели одним махом пришлось превратиться из Ребёнка в Большую Девочку, что дало ей целый ряд привилегий. Она могла одна играть в лесу, позже ложиться спать и ездить на велосипеде по аллее. Ей доверили самой следить за временем и вручили старые наручные часы, которые папа нашёл в подвале, с помощью молотка и гвоздя он сделал новое отверстие
