— Ну, племянничек! В твои годы я бы уж не упустил случая поцеловать таких красоток, как До и Фло, да еще родственниц к тому же! Да-да, миледи Уорингтон, не упустил бы! Эге! А покраснел-то наш молодец, а не эти проказницы. Уж наверное... пожалуй, им это не внове. Хе-хе!
— Папенька! — восклицают девы.
— Сэр Майлз! — произносит величественно маменька.
— Ну-ну, — говорит папа, — велика беда поцелуйчик. Влепил его, и молчок, а, племянник?
По-видимому, пока шел обмен вышеуказанными короткими фразами, безобидная поцелуйная операция была все-таки произведена и краснеющий кузен Гарри прикоснулся губами к атласным щечкам кузины Флоры и кузины Доры. Он в сопровождении дяди спускается вниз, а маменька тем временем, по обыкновению возводя очи к потолку, увещевает девочек:
— Какими бесценными качествами наделен ваш бедный милый кузен! Какая острота ума в соединении с простодушием, и какие прекрасные манеры, хотя я и невысоко ставлю суетную светскость! Как грустно было бы думать, что подобный сосуд может безвозвратно погибнуть! Мы должны спасти его, голубки мои. Мы должны отвадить его от дурных друзей и этих ужасных Каслвудов... но я не стану говорить плохо о моих ближних. Однако я буду уповать, я буду молиться о его освобождении из тенет зла! — И леди Уорингтон решительно вперяет взгляд в лепной карниз, а девицы тем временем печально смотрят на дверь, за которой только что скрылся их интересный кузен.
Дядя во что бы то ни стало хочет проводить его до самого низа лестницы. Он с теплейшей любовью восклицает:
— Да благословит тебя бог, мой мальчик!
Он жмет Гарри руку и повторяет свое полезное пожелание у самого порога. Дверь за Гарри закрывается, по свет из прихожей успел озарить лицо мистера Уорингтона, и два джентльмена, стоявшие на тротуаре напротив, быстро переходят улицу. Один из них достает из кармана лист бумаги, кладет ладонь на плечо мистера Уорингтона и объявляет, что он арестован. Вблизи поджидает извозчичий экипаж, и бедный Гарри отправляется ночевать на Чансери-лейн.
Только подумать, что виргинского принца хлопнул по спине оборванный служитель бейлифа, что сын госпожи Эсмонд очутился в каталажке на Кэрситор-стрит! Я не хотел бы в эту ночь поменяться местом с молодым повесой! Не пощадим же его теперь, когда он сбит с ног, мои возлюбленные юные друзья. Представим себе муки раскаяния, не дающие ему сомкнуть глаз на жалкой подушке, гнусные шуточки других, закоснелых обитателей этого места, которые в соседней каморке предаются пьянству, его ярость, жгучий стыд и растерянность. И повторяю, мои любезные юные джентльмены, не жалейте его ведь вы-то никогда не сорили деньгами, не позволяли себе никаких шалостей и проказ, не расплачивались за них стыдом и раскаянием.
Цепи и неволя
Да, когда Гарри оказался под замком в этой жалкой кутузке, он искрение сожалел о своем беспутстве и легкомыслии и преисполнялся неистовым гневом при мысли об унизительном аресте, которому его подвергли, но он не сомневался, что томиться тут ему придется недолго. Ведь у него столько друзей, и трудность заключается лишь в том, к кому из них обратиться. Мистер Дрейпер, агент его матушки, всегда столь угодливый и предупредительный, добрый дядюшка баронет, любящий его, как сына, просивший, чтобы он считал его дом своим родным домом, кузен Каслвуд, выигравший у него столько денег, благородные друзья, с которыми он провел столько приятных часов в кофейне -Уайта, добрейшая тетушка Бернштейн, — Гарри не сомневался, что каждый из них поспешит к нему на помощь, хотя родственники, конечно, не преминут пожурить его за легкомыслие. Главным было другое — проделать все без излишнего шума, ибо мистер Уорингтон хотел, чтобы как можно меньше людей знало о том, что столь важная особа, как он, была подвергнута такой унизительной и вульгарной процедуре, как арест.
"Какой шум, несомненно, наделал мой арест в клубе! — размышлял Гарри. Уж конечно, мистер Селвин не поскупится на шуточки по поводу моей беды, чтоб ему пусто было! За столом только об этом и будут говорить! Марч расстроится из-за нашего с ним пари. И то сказать, если я проиграю, то уплатить будет нелегко. Все они так и взвоют от радости, что Дикарь, как они меня прозвали, попал под арест. Как я опять смогу появиться в свете? Кого мне попросить о помощи? Нет, — решил он со свойственной ему простодушной проницательностью, — я пока не стану посылать ни к родным, ни к моим благородным друзьям к Уайту, а посоветуюсь прежде с Сэмпсоном. Он много раз попадал в такие переделки и сумеет дать мне дельный совет".
И вот, когда наконец занялась невыносимо кедленная заря (Гарри казалось, что солнце в это утро попросту забыло заглянуть на Кэрситор-стрит) и обитатели узилища начали пробуждаться, мистер Уорингтон отправил гонца в Лонг-Акр к своему другу, оповещая капеллана о том, что с ним произошло, и взывая к его преподобию о совете и утешении.
Разумеется, мистер Уорингтон не подозревал, что его послание к капеллану было равносильно просьбе: "Я упал в львиный ров. Милый друг, сойди ко мне туда". Гарри, вероятно, полагал, что Сэмпсон уже вышел из затруднительного положения, или же — что еще более вероятно — он был настолько поглощен своими собственными делами и бедами, что уже не мог думать о положении других людей. После ухода посланца узник почувствовал некоторое облегчение и даже потребовал завтрак, который и был ему незамедлительно подан. Слуга, принесший ему утреннюю трапезу, осведомился, закажет ли он обед или не сядет за стол супруги бейлифа с другими джентльменами. Нет. Мистер Уорингтон не пожелал заказывать себе обеда, не сомневаясь, что покинет это место задолго до обеденного часа, о чем и сообщил мажордому, который прислуживал ему в этой угрюмой харчевне. Тот удалился, без сомнения, думая про себя, что мало кто из молодых джентльменов, попавших сюда, не утверждал того же.
— Ну, если ваша честь все ж таки останется тут, так в два часа будет неплохая говядина с морковью, — сказал этот скептик и закрыл дверь, оставив мистера Гарри наедине с его тягостными размышлениями.
Посланец Гарри вернулся с ответом мистера Сэмпсона, заверявшего своего патрона, что он явится к нему, как только будет возможно. Но пробило десять часов, затем одиннадцать, наступил полдень, а Сэмпсона все не было. Сэмпсон все не шел, но в двенадцать Гамбо принес в саквояже одежду своего господина и с горестными воплями бросился к ногам Гарри, заверяя его в своей верности. Он хоть сейчас умрет, снова продаст себя в рабство, ну, что угодно сделает, лишь бы выручить своего возлюбленного массу Гарри из этой беды. Гарри был растроган такими изъявлениями преданности и приказал Гамбо встать, потому что тот все еще валялся на полу, обнимая колени хозяина.
— Ну, будет, будет! Подай мне одеться да держи язык за зубами. Никому ни слова о том, что со мной случилось, понял? — строго приказал мистер Уорингтон.
— Да, никому, никогда, хозяин! — торжественно произнес Гамбо и занялся туалетом молодого человека, который очень в этом нуждался после своего внезапного пленения и тягостной ночи. И вот Гамбо напудрил волосы мистера Уорингтона и помог ему одеться с таким тщанием,
словно он собирался тотчас сесть в портшез и отбыть на прием во дворец.
Бесспорно, мистер Гамбо сделал все, на что только способны любовь и услужливость, ибо он благоговел перед хозяином и был к нему нежно привязан. Но во власти Гамбо было далеко не все. Он не мог изменить того, что уже произошло, и не мог не лгать и не оправдываться, когда речь заходила о вещах ему неприятных.
По правде говоря, мистер Гамбо, хотя и клялся молчать об аресте своего господина, никак не мог бы сдержать такую клятву. Хотя его сердце разрывалось от горя, он был не в силах удержать свой язык, привыкший без устали болтать, хвастать, шутить и лгать, и уже успел оповестить о прискорбном происшествии большое число своих знакомых, главным образом джентльменов в ливреях со шнуром и галунами. Мы были свидетелями того, как он сообщил горестную новость слугам полковника Ламберта и лорда Ротема, и он известил о ней в своем лакейском клубе, который посещали служители самых важных вельмож. Затем он снизошел до кружечки эля в комнате дворецкого сэра Майлза Уорингтона, где повторил и приукрасил свою повесть. После чего отправился к слугам госпожи Бернштейн, среди которых у него было немало приятелей, и поведал им о своем горе, а поскольку в этот вечер ему не надо было исполнять своих обычных обязанностей, он заглянул еще в дом лорда Каслвуда и рассказал домочадцам его сиятельства о том, что случилось раньше вечером. Вот почему, когда Гамбо в ответ на приказание хозяина прижимает руку к сердцу и, проливая потоки слез, клятвенно заверяет его: "Нет, хозяин, никогда, никому!" — мы располагаем достаточным количеством фактов, чтобы оценить, в какой мере возможно полагаться на правдивость этого преданного слуги.
