Кончилась война, прошел сорок пятый год, начался сорок шестой, нас перевезли в Москву, режим тот же. Многие стали просить о демобилизации, в том числе и я. В апреле месяце демобилизовали в высоком чине полковника (никогда не участвовавшего в войне), мне в это время было 46 лет, Кире 44 года. На машине привезли домой.
Приехал взволнованный, открыла соседка по коммуналке, милая старушка Мария Петровна; увидев полковника, не узнала, но потом дала ключи от комнаты и все время порывалась что-то сказать, тревожно глядя на меня. Зажег свет, все было как прежде, но в углу стояла детская кроватка, лежали детские вещи и игрушки. Пытался осмыслить, но услышал звук открываемой входной двери, детский голосок, слова Марии Петровны: «Он приехал». Кира что-то ответила и вошла в комнату, пропуская впереди себя девочку лет трех.
Бросился к жене со словами: «Кира!» Перед этим, сидя у стола, молился, благодаря Господа, что дома и встречу Киру. Словно защищая от меня девочку, прижав к себе и смотря расширенными глазами, не сказала, а простонала: «Это моя дочь! Моя!» – «Кира! – повторил я, – Кира!» – «Это моя дочь! Ты понял? Моя!» «Девочка родилась без меня, Кира вышла замуж», – промелькнула мысль. «Ты вышла замуж?» – «Нет, не вышла, но это моя дочь». Я замолчал, не осознавая, что должен делать и говорить.
Собрав всю свою волю, сдерживая волной нарастающее раздражение, разочарование и гнев, подошел, взял на руки девочку и спросил: «Как тебя зовут?» – «Катя!» – и доверчиво потянулась ко мне. Доброе личико, глаза, весь ее облик являл сходство с Кирой. Девочка спросила: «Ты папа? Мама рассказывала о тебе».
«Одеться и уйти, – мелькнула мысль, – и больше никогда не видеть Киру, не встречаться». Но она – жена, о. Арсений благословил нас, я соединен с ней таинством брака; бросить, оставить одну с ребенком? Где же моя вера? Этому учил о. Арсений? Да! Кира совершила ошибку, предала меня, нарушила законы веры, заповедь. Я угнетен, раздавлен, но имею ли право судить, наказывать, накладывать трудности на жизнь ранее любимого человека? – И ответил сам себе: «Нет, не имею, я и сейчас люблю свою жену Киру». Опустил Катю на пол, подошел к жене, сказав: «Давай помолимся Богу и Пресвятой Богородице». Горько заплакав, она сказала: «Прости меня, я виновата перед тобой, Господом, о. Арсением. Знаю – совершила смертный грех. Все тебе расскажу. Скажи: что нам троим сейчас делать? Скажи!» Взяв ее за локоть, повел к иконам; молитвы читал я, Кира все время плакала. Всю ночь просидел в кресле, молился и думал, думал. Кира уложила Катю, не раздеваясь легла на кровать, под утро тревожно уснула.
Кто из людей не совершает ошибок? И мне ли, человеку, судить мою Киру? Мысленно представил, что решил бы о. Арсений, если бы мне пришлось спросить его, и ответил сам себе: остаться с Кирой, Катей, заботиться о них, никогда не оставлять, возродить отношения духовного единения, общность молитвы, никогда, никогда не расспрашивать о случившемся, ни единым словом, и никогда не попрекнуть происшедшим, сделать так, словно этого и не было, и вместе воспитывать Катю. Но полностью отстранить любую физическую близость с Кирой, жить вместе братом и сестрой и воспитывать Катю. Потом понял, что это решение унизило жену, – через много лет сказал мне об этом о. Арсений.
Не стал говорить о своем решении Кире, остался, и стали мы жить так, как будто ничего не произошло. Было странно одно: мои родители и сестра Надежда никогда не сказали ни одного плохого слова о Кире и не осудили, по-прежнему относились хорошо и любили ее и Катю. Мать Киры – Елизавета Андреевна – осудила дочь, но я промолчал.
Конечно, пришлось уехать из комнаты на Большой Молчановке в другой район; обмен был трудный: с доплатами, переплатами, но в результате мы получили две комнаты в трехкомнатной квартире. В третьей комнате жила молодая учительница Александра Викторовна Шилова с сыном Сережей, на один год старше нашей Кати.
Прожили год, однажды в три часа ночи пришли трое: мы решили, что за нами, но они произвели тщательный обыск у Александры Викторовны и увели ее. Мальчик остался в ее комнате. Месяца три Сережа жил с нами, решили усыновить. Пошел в райотдел, спросил, можно ли усыновить. Ответили – нет. Прошло еще три месяца, сказали, что отправят в детский дом для «врагов народа». Пошел в третий раз, дали бумагу в отдел опеки, поволынили и оформили. Мы знали, что усыновление незаконно, мать жива, но в райотделе обмолвились: осуждена на десять лет без права переписки, потому и дали согласие. Семья наша теперь состояла из четырех человек.
Квартира из трех комнат стала полностью нашей, соседей не было, мы спокойно молились. Приходили священники и совершали литургию, собиралось обыкновенно пять-шесть, реже семь человек, больше собирать боялись.
Внешне были мужем и женой, любили друг друга и постоянно занимались Катей и Сережей, рассказывали сказки, короткие, но интересные пересказы житий святых, мучеников, подвижников. Были две бесконечных сказки. У Киры – черный котенок Светик, ловкий, умный, сильный, постоянно попадавший в беду, но всегда побеждавший и помогавший всем окружающим. У меня героями бесконечной сказки были Волк и Лиса, вечно старавшиеся победить друг друга. Когда бы Кира или я ни пришли, раздавался двойной крик: «Папа, мама, сказку!» Не дай Бог не рассказать – обида.
Книги доставали у знакомых или у Татьяны Ниловны, работавшей в библиотеке им. Ленина старшим научным сотрудником; выносили их тайно и через неделю возвращали. Это были апокрифы о детских годах Иисуса Христа, Божией Матери, Николае Чудотворце. Ребята особенно любили эти повести и рассказы. С восьми лет они сами погрузились в мир книг, которые подбирали дедушки, бабушки, Надежда и Кира. Кира по-прежнему занималась делами общины, но в меньших размерах, работала микробиологом, я преподавал в МВТУ и работал в «ящике». Катя и Сергей учились хорошо, без нажима готовили уроки, молились самостоятельно и с нами, постоянно занимались друг с другом, ходили неразлучной парой, осмысленно подбирали друзей и, самое главное, росли глубоко верующими людьми. Детей любили совершенно одинаково, никого не выделяли, они понимали это, но Катя больше тянулась ко мне, а Сережа – к Кире.
Были мы дружны и счастливы, дети соединяли нас, но невидимая черта разделяла Киру и меня. Через два года после приезда я потерял над собой контроль. Было Рождество, устроена елка, розданы детям подарки. Передаю Кире свой подарок, радостно поздравляю и вдруг схватываю ее за плечи, целую лицо, губы, глаза, шею. Теплые руки Киры охватили меня, прижавшись ко мне и целуя, произнесла несколько раз: «Юра! Юра!» – крепче охватывая мою голову.
Сняв руки с шеи, почти оттолкнув ее, отошел и смог только сказать: «Прости! Я забылся!» Сказав эти слова, понял свою неискренность, ложь, ведь я до самозабвения любил Киру и должен был помнить: она моя жена и благословил от имени Господа нас о. Арсений, а я свою гордость поставил выше любви и всепрощения.
Боже мой, как же она рыдала, повторяя: «Юра! Юра! Прости!» Ужас охватил меня, мне было жалко, больно, что я обидел Киру, но невысказанное, не до конца осознанное чувство не давало возможности разорвать невидимую разделявшую нас преграду.
Я взял Киру за локоть и стал вслух читать молитвы перед иконой Владимирской Божией Матери, а Кира рыдала и никак не могла остановиться. Закончив молиться, положил ей руки на плечи, усадил рядом с собой на диван, обнял, прижал к себе и стал молча и тихо проводить рукой по ее голове, плечам и рукам, осознав всю свою неправоту, жестокость, безудержное зазнайство и гордость, опустился перед ней на колени и, обняв, сказал: «Бога ради, прости меня, я не прав, надуманной отстраненности больше не будет – ты знаешь, я люблю тебя. Все мое поведение было результатом ложной гордости, и не этому учил нас с тобой о. Арсений».
Поднял, поставил перед собой и много раз расцеловал. Все прошло, рухнуло, осталась вера в Господа, соединяющая нас, дети – центр земной жизни, и любовь, скрепляемая верой и милостью Божией. Я был неправ и виноват перед Кирой, забыв благословение духовного отца, забыв, что она – моя жена, доставлял мучение Кире и самому себе, сейчас это исчезло.
Никогда я не говорил, не спрашивал Киру, что толкнуло ее в годы войны совершить ложный шаг и родить ребенка. Однажды, через несколько лет она внезапно сказала: «Юрий! Все, чему учил о. Арсений, все, чему посвятила жизнь: вере, Богу, тебе, мужу, – пало в одно мгновение бездумно, подло. Это случилось единожды, гнусно, противно, безвольно; поняла – будет ребенок, уничтожить его нельзя, это убийство, огромный смертный грех перед Господом. Даже если бы не было ребенка – все равно призналась бы тебе в неверности; хотя это тоже смертный грех, но не убийство ребенка, Ангел Хранитель дается ему еще до рождения». Больше об этом никогда не говорили.
В 1958 г. из лагеря после 18 лет заключения возвратился о. Арсений. Дети выросли, Кате 15 лет, Сергею 16 лет. Мне было пятьдесят восемь, Кире – пятьдесят шесть лет, но она была такой же красивой и стройной, на вид можно было дать не более сорока. У нее всегда была особенность выглядеть на пятнадцать-шестнадцать лет моложе.
