И поскольку солнце уже село и никто больше не вызывался оспорить у него победу, Отвергнутый Рыцарь был провозглашен победителем, и он подъехал к ложе герцогини, чтобы получить от нее золотую цепь, причитавшуюся в награду за первенство. И когда герцогиня надевала на него цепь, он поднял забрало поднял и бросил один-единственный взгляд на леди Фатиму, сидевшую рядом с нею.
- Романэ де Финь-Шампань! - вскричала та и упала в обморок. Барон де Синебрад услышал ее, пресмыкаясь, раненый, в ныли, и своей поруганной честью, поломанными ребрами и распаленной яростью поклялся отомстить. Так вышло, что леди Фатима, приехавшая на турнир царицей, возвратилась к себе в замок узницей.
(Поскольку на страницах нашего журнала невозможно привести этот замечательный роман целиком, довольно будет, если мы вкратце упомянем здесь, что после полутора томов, в которых с восхитительной красочностью описываются картины природы и муки несчастной супруги барона, содержащейся в темнице на хлебе и воде, барон де Синебрад вознамеривается наконец обречь свою супругу смерти от руки палача.)
* * *
За две минуты до того, как должен был пробить полдень, злодей-барон взошел на эшафот, чтобы проверить, все ли приготовлено к предстоящей ужасной церемонии.
Плаха была готова, мерзкий свершитель мести, весь в черном и с маской на лице, уже держал в руке сверкающую секиру. Барон попробовал лезвие пальцем и спросил ужасного рубильщика, верная ли у него рука. Кивок был ответом кровавого слуги. Рыдающие домочадцы и дружинники отпрянули с дрожью. Не было там ни одного человека, который бы не любил и не оплакивал прекрасную госпожу.
Бледную, бледную как полотно, вывели ее на свет из темницы. На все злобные расспросы супруга она давала один ответ: "Я невиновна". Он угрожал ей смертью - она отвечала: "Вы мой господин. Жизнь и смерть моя в ваших руках". Многие ли жены в наше время обладают столь ангельской кротостью?! Она растрогала все сердца, кроме лишь сердца безжалостного Синебрада. Даже леди Бланш (Фатимина кузина), на которой он пообещал жениться после кончины нынешней неверной супруги, молила о пощаде своей родственнице и о разводе; но Синебрад поклялся, что она умрет.
- Неужто не будет милосердия, сэр? - спросил капеллан, который ее исповедывал.
- ...милосердия! - подхватила рыдающая камеристка.
- Разве я не говорила, что готова умереть за моего господина? промолвила прекрасная дама, склонясь перед плахой.
Сэр Рауль де Синебрад ухватил ее длинные локоны цвета воронова крыла.
- А ну, давай! - рявкнул он и топнул ногой. - Руби, тебе говорят!
Палач, который знал свое дело, приблизился и занес убийственное оружие; ослепительное лезвие пропело в воздухе и одним могучим молниеносным ударом отсекло напрочь голову злобному, кровожадному и безжалостному барону де Синебраду!
Так он пал жертвой собственной ревности; и нетрудно вообразить волнение прекрасной Фатимы, когда палач, отбросив маску, упал перед ней на колени, явив ей столь знакомые черты Романэ де Финь-Шампаня.
"Фил Фогарти,
или
Повесть о Доблестном Раздесятом полку"
Роман Гарри Ролвера
I
Флеши были наши. Мы овладели первой амбразурой после двухчасовой драки и расположились теперь со всем комфортом, какой допускали обстоятельства. Джек Дела-мер, Том Деланси, Джерри Блейк, доктор и я сидели под плашкоутом, а наши слуги на скорую руку сервировали нам ужин на дне двуколки. Правда, Камбасерес от меня ушел - надо же было упустить его прямо из рук! - но его добыча досталась мне; в маршальских кобурах была обнаружена холодная курица и болонская чесночная колбаса, а в ранце французского солдата, чей труп валялся на переднем скате бруствера, мы нашли буханку хлеба - трехсуточный рацион бедняги. Взамен соли у нас имелся порох; и, уж конечно, где доктор, там непременно сыщется (у него в санитарном ящике) бутылка доброго коньяку. Мы сели и славно, по-солдатски закусили. Доктор нарвал сочных плодов с росших поблизости лимонных деревьев - на них ходили в свою последнюю отчаянную атаку карабинеры и 24-й, - а пунш мы сварили в каске Джека Деламера.
- Ей-богу, в ней никогда прежде не было так много толку, - сострил доктор, разливая пунш, и мы все покатились со смеху, кроме того гвардейца, который сидел злой, как турок на крестинах.
- Buvez en, - сказал старый костоправ пленному французу, - са vous fera du bien, mon vieux coq! {Пейте. Это пойдет вам на пользу, старина! (франц.).}
И полковник, которому только что кончили перевязывать раны, с жадностью схватил протянутую чашу и осушил ее за здоровье угощающих.
Как непостижимы превратности военной удачи! Всего лишь полчаса назад мы с ним вели смертный поединок, и он, наш теперешний пленник, уже торжествовал надо мной победу. Я как раз занят был с Камбасересом, которого сбил с лошади и готовился скрутить, как вдруг почувствовал укол сзади, к счастью, пришедшийся в кожаную гусарскую ташку; в следующее мгновенье геркулесова длань сдавила мне горло - я очутился на земле - пленник мой бежал - а надо мной, с обнаженной шпагой в вытянутой руке, стоял, сверкая очами, великан в форме полковника Артуазских частей.
- Rends toi, coquin! {Сдавайся, мошенник! (франц.).} - говорит он.
- Allez au Diable {Иди к черту (франц.).}, - говорю я. - Фогарти не сдаются.
Я вспомнил мою бедную матушку и сестер, вспомнил наш старый дом в Киллалу - кончик клинка был уже у меня между зубов - мысленно, на последнем дыхании произнес молитву, закрыл глаза - но в это время удача переменилась, и приклад мушкета, которым орудовал Ланти Кланси, вышиб шпагу и перешиб державшую ее руку.
- Тонамундиаль набоклиш! - выругался француз на чистейшем ирландском языке. Хорошо, что я успел совладать с приступом хохота и вовремя остановить Ланти, иначе честный малый проломил бы моему доблестному противнику череп. А ведь мы с ним после этой драки стали сердечными друзьями, как и полагается людям храбрым и благородным.
Штурм бреши был назначен на час заката, и, как поступают в таких случаях настоящие вояки, мы решили оставшееся время провести в свое удовольствие. Каналья-доктор взял себе печенку и крылышко, второе крылышко мы отдали нашему гостю - пленному; негодники Джек Деламер и Том Деланси захватили ножки - а мне бедному, увы, пришлось довольствоваться остатками спинки и гузкой, которая у нас именуется - "Кардинальский нос".
- Ну-с, как вы находите нос его преосвященства? - спросил Джерри Блейк.
- Он же не мог оставить кардинала с носом! - воскликнул неисправимый остряк-доктор, и мы все прямо-таки взвыли от смеха.
- De mortuis nil nisi bonum {О мертвых - ничего, кроме хорошего (лат.).}, - проговорил Джек, воздев к нему объеденную кость куриной ноги.
- Маловато, но зато, ей-богу, нам не угрожает куриная слепота, - сказал я. - Ладно, ребята, споем-ка добрую песню.
- Идет, - сказал Том Деланси и исполнил нижеследующую балладу собственного сочинения:
Послушайте, ребята, душевно вас прошу,
Вот только кружку пива за Нэнси осушу.
Досталась эта кружка мне, братцы, от дружка,
Поэтому она мне, как память, дорога.
Был малый, каких мало, наш Том Распей-Галлон,
Где пьянка, где гулянка, там всюду первый - он.
Такой он был пьянчуга, любого перепьет,
Ни в чем не подкачает, нигде не подведет.
Однажды, как обычно, он на крыльце сидел
И в кружку с добрым пивом задумчиво глядел.
Вдруг, здрасьте! Смерть с косою грозит ему в лицо:
"Эй, честный Томас, пробил час, кончай свое пивцо!"
Так стал сырой землею, стал глиной друг мой Том,
Из глины вышла кружка, и мы за Нэнси пьем.
- Вздор! - сказал доктор. - Я это уже слышал. А вот вам, ребята, кое-что новенькое.
И старый костоправ запел звучным южно-ирландским тенором:
Наш Ларри О'Тул
Любил разгул,
Немало он скул
Свернул.
Караул!
Наш доблестный Ларри О'Тул.
Он был одноглаз,
Но сиял, как алмаз.
Единственный глаз
И не раз
Красоток сражал
Наповал,
Уж он в этом толк понимал.
Всех больше он пил,
Девицам был мил,
А сколько слупил
Еды!
Пуды.
Но вовсе не пил воды.
Такой уж он был,
Его я любил,
А нынче он в бозе почил,
Навеки уснул,
На небо махнул
Приятель мой Ларри О'Тул. {*}
{* Перевод Э. Линецкой.}
Я заметил, что глаза французского полковника засверкали при звуках наречия его родины; но мы были слишком хорошо воспитаны, чтобы показывать, что видим его волнение.
Солнце опускалось за горы, когда мы допели наши песни, и все стали с волнением дожидаться условного сигнала - ракеты из штаб-квартиры сэра Вивиана Стерви, долженствующей возвестить возобновление военных действий. Она взвилась в небо, как раз когда из-за горизонта выплыла во всем серебряном великолепии полная луна, и, прежде чем обгорелая трубка, шипя, упала к ногам генерала Пиктона и сэра Лоури Кола, стоявших на посту во главе обоих штурмующих отрядов, все девятьсот девяносто девять орудий наших батарей уже открыли огонь, и в ответ грянула могучая канонада из форта.
