Игорь Гриньков - Периферия, или Провинциальный русско-калмыцкий роман

В «Песне второй» богатырь Хонгор, прежде чем приступить к поединку с врагом, «…с места поднявшись в своем углу, семьдесят и один раз … наполнил пиалу. Семьдесят и один раз опорожнил он пиалу — семьдесят и один человек поднимают ее с трудом… …От выпитой араки нутро согрелось у него. Десять пальцев белых его сжались в гневные кулаки. Сердце забилось в клетке грудной, — зверь заметался в чаще лесной. Рвутся десять отваг из груди!…»

Из той же «Песни второй» «…ханская дочь и ее жених принялись искать джангарчи* (певца „Джангара“). Забрался в угол укромный он, сидел там тихий и скромный он. Увидев мальчика-джангарчи, вытащили, как находку его, выставили на середку его. Справа гордый сидел жених с тысячей воинов своих. Слева сидела ханская дочь и триста краснощеких девиц, лучистых, верблюдооких девиц. Мальчику поднесли они араку три раза подряд, и тот запел, как поют искони…»

В «Песне третей» богатырь Санал «…семьдесят раз осушил пиалу с благодатным питьем, — семьдесят и один человек поднимают ее с трудом. Пред богатырством предстал Санал, оглядел он густую толпу. Жилы надулись на мощном лбу, стали с нагайку величиной. Лев разъяренный в чаще лесной — сердце забилось в клетке грудной, десять отваг закипело в груди — хлынут наружу того и жди!…»

В той же песне «…прибыл в ханскую ставку посол. Он у подножья стяга сошел. Сталью из лучших сталей согнул стройные, тонкие ноги коня. Двери серебряные толкнул, распахнулись они, звеня. И во дворец вступил не спеша. Видит: сидит Зарин Зан-тайша с полчищами батырей, в блеске золота и тополей, в ожидании бранной грозы, в изобилии черной арзы…»

В «Песне шестой» о подвигах богатыря Савра Тяжелорукого, после удачной битвы: «…Поскакали вихря быстрей шесть тысяч двенадцать богатырей с прославленным Джангаром во главе к шатроподобной своей бумбулве. Расселись эти семь кругов в счастье великом и в торжестве в честь разгрома могучих врагов. Расселись бойцы, отваги полны, а чаши бурлили, влаги полны, разливались озера арзы, радующей взоры арзы…»

«Седьмая песня» — о победе буйного Хонгора Алого Льва. «…Полную чашу налейте Алому Льву! Хонгор стоял богатырских кругов посреди, и наполняли черной арзой, говорят, Хонгорову чашу семьдесят раз подряд. Десять отваг закипело в его груди. Десять перстов прижал он к ладоням стальным…»

А вот «Песнь одиннадцатая «О поражении свирепого хана шулмусов» Шара Гюргю: «…Тут виночерпий, Менген Герел — исполин, в бочку с арзой опустил огромный кувшин… …Круглые исполинские чаши певцов восемьдесят не могло бы поднять бойцов. Но сдадкопевцы чаши свои без труда только двумя перстами держали всегда!.. …Жаркие, желтые лбы хмельных смельчаков, жажду свою утолявших черной арзой, снова проделали песенных пять кругов… …Так пировали семьдесят ханов Богдо и тридцать пять стальных великанов Богдо. От изобилия арзы и дыхания весны сваливались исполины в темные сны, спали тогда, не на ложах покоясь, они: друг другу на ноги головы положив, образовали железный пояс они…»

И это не все, квинтэссенция, так сказать!

Я, понимаю, гиперболы, уважаемый Олег Николаевич, свойственные эпическим произведениям. Но, так сказать, просматривается и тенденция. С генетикой не поспоришь. Одним словом, нашим братьям калмыкам пробку достаточно лизнуть, чтобы их не потянуло на ратные подвиги!

«Чешет наизусть, без запинки и со ссылками, не всякий диссертант на такое способен», — с оттенком уважения подумал Олег, но возразил:

— У всех народов в эпосах и былинах богатыри, чтобы поднять свой боевой дух и укрепить силы, пьют алкоголь в разных видах. Чем вам не «окопные» сто грамм, Михаил Иванович?

Хотя, не раз бывая на калмыцких свадьбах, наутро выслушивал извинения устроителей брачных церемоний:

— Извините, что драки не было!

«Насладившись» своеобразным литературным диспутом, притомившиеся собеседники откинулись на спинки кресел. Но Ворожейкину что-то не давало покоя, и он начал издалека:

— Вам, друг мой, Олег Николаевич, позвольте называть вас так, в столицах легче, чем нам в провинции. Там талант на виду, во всем блеске (Олег неопределенно хмыкнул), а нам в провинции приходится гораздо сложнее. Иной и чувствует в себе способность выразиться изящно, да посоветоваться не с кем, кто помечен искрой Божьей, а уж, чтобы напечататься, и говорить нечего. Кругом куркули, а не меценаты!

Я, вот, от потребности душевной пописываю вирши (при этом Ворожейкин покраснел и вспотел еще сильнее), а годятся ли они для литературы, не ведаю. Извиняюсь великодушно, многоуважаемый Олег Николаевич, что нагружаю вас излишней работой, но не сочтите за труд!

Тут Михаил Иванович взмок совершенно, извлек их сейфа серый скоросшиватель с крупной надписью «Стихи. Михаил Ворожейкин» и слегка подрагивающей рукой подал Зеленскому.

— Пытаюсь выразить свое мироощущение, так сказать, нащупать смысл жизни, — совсем уже скороговоркой протараторил Михаил Иванович.

— Ну, и как со смыслом? — спросил Олег.

— Жизни? Как-то не очень! — признался Ворожейкин.

— Не переживайте, Михаил Иванович! И у крупных писателей и поэтов, которые брались за эту тему, тоже не все ладно получалось, — утешил его Олег.

Скоросшиватель тянул минимум на полкило. Завязки были аккуратно завязаны претенциозным бантиком. Олег развязал тесемки, вынул несколько листов наугад. Он мельком увидел то, что и предполагал. Красоты Маныча; вечерний закат, перечеркнутый косяком летящих журавлей; цветущая степь; улыбчивые механизаторы, радостные оттого, что пашут на арендатора. Одним словом, банальщина-водица, не разбавленная даже кисленьким сиропчиком дарования. Но труд — есть труд.

Поэтому Олег с величайшей серьезностью принял скоросшиватель от потирающего ручку об ручку, взволнованного Ворожейкина, и добавил:

— Манускрипт слишком объемист. В палату его нести нельзя, растащат. Давайте, Михаил Иванович, мы будем разбирать три-четыре стихотворения в день здесь у вас в кабинете?

Восторгу Ворожейкина не было предела…

Под вечер Олега окликнул санитар:

— Зеленский, к Вам посетительница!

У Олега екнуло сердце: «Неужели это она?».

В столовой, где одновременно принимали и посетителей за неимением другого места, робко сидела на деревянной исколупанной скамье Герля в серебристой шубке, так изящно гармонировавшей с грубой лавкой в стиле «а ля рюс». Вокруг нее на столе громоздились свертки и пакеты. В углу выздоравливающие больные и шныри в обносках мыли в двух лоханях миски, кружки и ложки. Жирная вода разлеталась в разные стороны, не попадая, к счастью, на стол Герел. Видимо, обстановка этого места, не худшего — пищеблока, угнетала ее настолько, что она и представить себе не могла, что же там, наверху. Голова Герли была слегка опущена, а когда она подняла ее на Олега, то на ее пушистых ресницах дрожали слезы. В душе Зеленского боролись два чувства, но он решил завершить то, что задумал. Олег уселся рядом, сдвинув локтями привезенную еду, Герля при этом даже вздрогнула. Зеленский бесцеремонно посмотрел в ее заплаканные, покрасневшие глаза.

Нет, тогда в них другое выражение было. Не мог же он ошибиться? Ну, а сон? Недаром, один друг-театрал утверждал, что во всех женщинах таятся актрисы, только не каждая догадывается об этом.

Она хотела его о чем-то спросить, но Зеленский довольно грубо прервал ее:

— Спасибо за визит и харч, но разве доктор не велел тебе не приезжать ко мне?

— Ворожейкин позвонил мне. Как я могла к тебе не приехать, когда ты находишься в этом ужасном заведении, да еще твой настрой меня очень тревожит? Я приехала бы еще раньше, но ты спал под капельницами.

— Баста! Больше твоих визитов не будет, а если и приедешь по собственной инициативе, то я к тебе просто не выйду; здесь закрытая система. Считай, что за лекарства, бензин, сигареты и билет на Элисту я взял у тебя в долг, а остальные деньги забери у Ворожейкина. Ему, кстати, тоже было бы неплохо побывать здесь в качестве пациента, слегка подлечиться. И, вообще, нам придется прервать наши прекрасные отношения, Герел!

— Почему?

— Ты сама знаешь, почему? Я видел это в твоих глазах!

— И что же ты там увидел?

— Это бесполезно объяснять. Это надо просто увидеть!

— Олежка, это болезненное состояние, оно пройдет, Михаил Иванович сказал.

— Ах, Михаил Иванович сказал! Он-то большой дока в этом вопросе! То во мне водка говорит, то — болезнь. Тебе не кажется, Герлюша, что ты могла подыскать себе друга помоложе, не отягощенного алкоголизмом и другими сопутствующими недугами?

Я тебе очень благодарен за самоотверженную, трехлетнюю любовь, которую я не заслуживаю, но мы должны расстаться. Зачем тебе пожилой алкоголик, когда вокруг столько хороших, перспективных молодых людей? — Олег пошел ва-банк.

— Ты неординарный, талантливый человек, честный, наивный по-своему, но не подлый и беззащитный, потому что талантлив. И, кроме того, я тебя люблю! — возразила Герля.