с храпом копытом он бьет, это зов.
Сразу безумием стала тревога,
конюхи лезут на камни ограды,
Слейпнир к любовным играм готов.
Уши прижал он, губа над зубами
вздернута яростно, шумно вдыхает
Слейпнир удушливый запах кобыл;
прыгнул к одной он, вздыбился к небу
и на покорную с неба обрушил
многопудовый грохочущий пыл.
Ржанье любовное в горы несется!
Вот уже снова он с топотом грозным
мчится к кобылам - пожар и тайфун.
челку, закрывшую лоб, точно нежность.
резко откинул, колотит копытом:
он здесь - единственный, их здесь - табун!
Вновь, пламенея, вздымается Слейпнир,
стиснул копытами трепет кобылий;
искры из камня посыпались: прочь!
И тонконогие ржут жеребята
каждому хочется стать вот таким же,
как громовержец, как Слейпнир, точь-в-точь!
Ну, а пока он исходит любовью,
волны покоя нисходят на стадо;
кончен безумный трепещущий гон.
Здесь повелитель, кобылы спокойны,
сладость неспешно в крови их струится,
царственный, верными он окружен.
Только бесстыжей соловой кобыле
мнится, что слаще сперва поломаться,
вверх по откосу шалунья спешит.
Слейпнир, охваченный бешеным гневом,
с храпом бросается следом за дерзкой,
снег разлетается из-под копыт!
До крови он ей кусает загривок,
с жалобным ржаньем она по уклону
вниз возвращается; побеждены
все до единой, и он победитель,
грива как знамя, он ржет на просторе
средь необъятной горной весны!
Ниже пасется косяк его верный,
он плодоносен, как пашни в долинах,
где несказанно горят зеленя.
С теми же чувствами предки глядели
с этих уступов на тучные нивы,
ждавшие жатвы в сиянии дня.
Их он всей плотью! Древние силы
кровь будоражат - синяя пропасть,
мгла золотая, сверканье озер!
Вот о чем ржет он: светлые братья,
Снехетта, Кнютсхё, это ваш Слейпнир!
Ты меня помнишь, бескрайний простор?
(Перевод Юрия Вронского)
Насколько отличается выраженное в этом стихотворении чувство упоения радостью жизни от той скорби, которую выразил Нурдаль Григ в пьесе "Поражение", того чувства, которое он испытывал, стремясь разделить трагические судьбы мира.
И все же каким, в сущности, искренним и позитивным было мироощущение молодого поэта, выраженное в этом стихотворении. Оба аспекта восприятия окружающего мира, любви к жизни соединились впоследствии воедино в военных стихах Грига, которые стали последним, что создал поэт.
Нурдаль Григ был одним из тех, кто участвовал в вывозе из Норвегии золотого запаса Норвежского банка, плавание проходило под градом немецких бомб, когда был полностью разбомблен Ондальнес. Таким образом, имя поэта оказалось неразрывно связанным с событиями войны. После разгрома норвежских войск Григ попал в Англию. Он ощущал в себе пламенную решимость сражаться дальше. Здесь он продолжил свое военное образование, стал фенриком, а потом капитаном.
Пришло время всеобщего восхищения талантом Грига, он воодушевлял людей.
Мы помним его стихи, чуждые высокопарных слов, восхищаемся ими. Они останутся с нами навсегда. Одни из них принадлежат к лучшим образцам творчества поэта, их отличает тонкая образность, другие созданы более скупыми средствами, быть может, даже упрощенно, несут на себе печать определенного момента. Многие из них написаны в память о ком-то, к примеру, блистательный нерукотворный памятник Вигго Ханстеену, казненному фашистами в 1941 году. В них звучат лучшие мотивы сборника "Норвегия в наших сердцах", в них нашло также отражение мироощущение поэта, наиболее глубоко выраженное в драме "Поражение". Военная лирика Нурдаля Грига - его творческий итог. Многие из стихов, созданных им тогда, стали новыми патриотическими песнями, они передавались из уст в уста, обрели свою жизнь в сознании народа:
17 МАЯ 1940 ГОДА
Над рощами Эйдсволла наше знамя
Не реет, но в этот час
Свобода, одна свобода
Дороже всего для нас.
Над всей страной вздымаются песни,
Победные песни встают.
Со стиснутыми губами,
Под игом - люди поют.
Жизнь и свобода неразделимы
Нам это пришлось узнать.
Свобода нужна, как воздух,
И можно ли не дышать?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мы одолели землю и море,
Трудясь для нашей страны.
И к каждой поросли жизни
Всегда мы были нежны.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
(Перевод Д. Самойлова)
Эти стихи вселяли надежду в сердца людей. А с 22 июня 1941 года весь мир, все те, кто не был слеп, поняли, что немцам ни за что не выиграть войну; оккупированные страны ощутили и предчувствие победы, и надежду на освобождение. В это время так нужна была поэзия, поднимающая боевой дух, убедительная патриотическая лирика. В словах:
И к каждой поросли жизни
Всегда мы были нежны
проявилось присущее норвежцам уважение к человеческой жизни, которое столь велико, сколь мала наша страна. Главное в стихах Грига - призыв к действию. Но важно и то, что поэт так и не утратил трепетной застенчивости влюбленного в своих чувствах к родине и потому в своей патриотической лирике смог найти тон, близкий сердцу норвежцев. Людям так нужны были верные слова, чтобы их собственные мысли и чувства обрели смысл. Для борцов норвежского движения Сопротивления он стал как бы маяком, одиноко стоящим на берегу, но светящим далеко в море для всех.
Одно из своих прекраснейших стихотворений Нурдаль Григ посвятил Дании. Для норвежцев мысль о Дании всегда связана с весной, ведь оттуда она приходит в Норвегию. Но та весна, которую воспевает Григ здесь, - не просто весна, ее принесли участники датского движения Сопротивления.
А с моря в Данию идет
весна тревожная. И вот
забил родник мятежный.
Земному гнету вопреки
он разорвал корней силки
и напоил надежду.
Мы делу Севера верны.
Все те, кто этой ждал весны,
нелегким шли путем.
Свободу обретя в борьбе,
мы завтра выстроим себе
прекрасный мирный дом!
(Перевод Н. Киямовой)
А потом, как пение чудом уцелевшей птицы, вылетевшей невредимой из воронки от разорвавшегося снаряда, стихотворение "Герд", посвященное жене, делившей с ним горе и радость в эти трудные годы:
Бомбы выли близко,
Тлел огонь, синея,
Шел я коридором,
Полным темноты.
Шел к тебе, к любимой,
В поисках тревожных,
Издали я слышал:
Тихо пела ты.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ты крылом казалась чайки,
Чайки над волнами,
Вереском, растущим
На холме крутом,
Песней птиц весенней,
Зимней тишью леса...
Для меня была ты
Чистым родником.
(Перевод А. Ахматовой)
Есть, конечно, люди, готовые жертвовать собой ради других. Для Нурдаля Грига жажда самопожертвования явилась в жизни главным, качественным мерилом всего. Этот активный, жизнелюбивый поэт, очень счастливый человек, много раз переживал момент своей смерти в воображении и нашел для этого словесное выражение. Море, важнейшая тема его творчества, навевало порой эту мысль. Вот как он размышлял об этом, стоя на пустынном берегу:
О грозное море! Тебя не понять.
Ты к берегу гонишь грохочущий вал
затем, чтоб надменно вернуть его вспять...
Но в буре покой я познал.
С луны опрокинулся столп меловой,
разбился о пенистый гребень волны.
Красу этой ночи над бездной морской
Предвечный узрит, но не мы.
Здесь буйствуют краски, то светом, то тьмой,
то пламенем вспыхнет неверная твердь.
Но мы - вне игры. За прилива чертой
стоим и глядим на ревущую смерть.
Однажды мы сгинем. Навек. Без следа.
А море пребудет всегда.
И звезды пребудут, и рев штормовой,
и тихо шумящий о берег прибой.
То вечность. Бросаясь в объятья ее,
уходим мы в небытие.
(Перевод Н. Киямовой)
Нурдаль Григ всегда боролся за прекрасное. Этот человек был борцом по натуре, и больше всего на свете он любил мир и красоту:
Так красота, ликуя, трепещет
Сквозь синеву.
О жизнь! Я знаю: когда погасну,
Зажжется свет в моем мертвом сердце
Как наяву.
(Перевод В. Адмони и Т. Сильман)
1944
УВИДЕТЬ СВОИМИ ГЛАЗАМИ
Я сидел на балконе гостиницы в Ереване, столице Армении, и предавался размышлениям. В этом деле мне помогали бутылка легкого армянского вина и два огромных праздничных фейерверка, которые я видел прямо перед собой. А внизу на улице почти бесшумно гулял народ, и каждый раз, когда фейерверк умолкал, слышался нежный и печальный звук флейты: кто-то играл на углу в конце улицы. А когда звук флейты заглушался грохотом фейерверка, то словно белая простыня света от рвущихся ракет накрывала море листвы, разделяющее меня и улицу. Было 9 мая, День Победы.
Третья неделя нашего пребывания в Советском Союзе подходила к концу, и мысли опять возвращались к истоку моего непрестанного удивления: сколь различны могут быть впечатления тех, кто побывал в Советском Союзе. Там, где одни увидели расцвет, другим померещился кризис, где одни отмечали проявление воли и жизнестойкости, другие - признаки уныния и равнодушия. Там, где одни радовались движению вперед, других переполнял страх перед пресловутой экспансией могущественного государства.
