- Бедный мальчик слишком болен, чтобы куда-то ехать.
- Завтра утром мы едем на рыбную ловлю, - сказал Лиэндер.
- Лиэндер, если ты подымешь с постели больного мальчика и возьмешь его с собой в северные леса, я этого никогда тебе не прощу.
- Было бы что прощать.
- Лиэндер, иди сюда.
Они продолжали свой спор или ссору за закрытой дверью спальни Сары, но мальчики и Лулу слышали их раздраженные и сердитые голоса. На следующий день Лиэндер поднял Мозеса с постели еще до зари. Он уже уложил наживку и рыболовные снасти, и при свете звезд, когда Сара еще спала, они отправились к озерам Лэнгли.
Они уехали в мае - долина Уэст-Ривер была вся в цвету, - и уже два-три дня земля пахла, как фермерские штаны: повсюду тимофеевка, навоз и душистые травы. Когда взошло солнце, они были к северу от Конкорда и остановились позавтракать в каком-то городке штата Нью-Гэмпшир. К тому времени они находились уже далеко к северу от речной долины, поросшей буйной растительностью. Здесь деревья стояли еще голые, а гостиница, где они остановились, словно все еще была во власти холодной зимы. В комнатах пахло керосином, а у официантки был насморк.
Затем они очутились в горах; порожистые реки, полные черной воды растаявшего снега, и сияние отраженной синевы небес не слишком смягчали впечатление холода. Когда они въехали в ущелье, Мозес весело задрал голову, чтобы взглянуть на восхитительную линию гор, на призрачную синеву, грозовую и глубокую, но громкий шум ветра среди голых деревьев напомнил ему о покинутой этим утром ласковой долине, где кругом цвели ирга, сирень и даже земляничное дерево. Затем они приблизились к Французской Канаде фермам и городкам, которые, казалось, были совершенно не защищены от зимнего холода и скуки; они проехали Сент-Эварист, Сент-Метод, унылую страну Святого Духа, открытую зимним ветрам. Теперь дул резкий северный ветер, облака были безрадостно белые, и тут и там на земле Мозес видел пятна залежавшегося снега. К концу дня они добрались до деревни Лэнгли, где стоял пришвартованный к пристани старый баркас "Сигнит", который должен был доставить их на северный берег озера в необжитые лесные просторы и на который Мозес грузил теперь мешки со снаряжением и рыболовные снасти.
Кроме почты и магазина, в Лэнгли ничего не было. Приближался вечер, вскоре должно было стемнеть. Окна почты были освещены, но берега озера, где никто не жил, тонули в темноте. Мозес смотрел на старый баркас, пришвартованный к пристани, на его длинный форштевень и на румпель, имевший форму штурвала. По длине форштевня из красного дерева, по медной трубе и скрепленным медными полосами переборкам трюма он догадывался, что это одно из тех старых, построенных много лет назад судов, которые были предназначены для увеселительных поездок прежнего поколения летних туристов. На низко выступавшем над водой кормовом свесе стояли рядом четыре плетеных стула. На них, потемневших от непогоды, изношенных и ломаных, сиживали когда-то - как давно это было? - женщины в летних платьях и мужчины во фланелевых костюмах, выезжавшие на озеро полюбоваться заходом солнца. Теперь окраска баркаса стала грязной, лак потускнел, и он оплакивал свою заброшенность, ударяясь о пристань под порывами северного ветра.
Отец спустился по тропинке с купленной им провизией; следом за ним шел какой-то старик. Старик отдал швартовы и багром оттолкнул судно на глубокую воду. Ему было, наверно, лет восемьдесят. Зубы у него выпали, и рот провалился, подчеркивая некоторую скошенность подбородка. Он мигал глазами за грязными стеклами очков и от натуги высовывал язык. Старик вывел баркас в открытое озеро, дал полный ход вперед и затем прочно уселся. До лагеря было семь миль. Лиэндер и Мозес отнесли свои вещи наверх, в полуразвалившуюся хижину с печкой, сделанной из консервных банок, развели огонь, зажгли лампу. В матрасе побывали белки. Мыши, крысы и дикобразы приходили и ушли. Мозес услышал, как внизу старик запустил мотор своего "Сигнита" и отправился в обратный путь к почтовой конторе. Холодный свет вечерней зари, постепенно затихающий шум баркаса и запах печки - все было так не похоже на начало сегодняшнего дня в Сент-Ботолфсе, что мир, казалось, распался на две части, на две половины.
Здесь, в этой половине, были глубокое озеро, старик со своим ветхим "Сигнитом" и грязный лагерь. Здесь были соль, и кетчуп, и одеяла в заплатах, и консервы из спагетти, и грязные носки. Здесь была куча ржавых консервных банок возле крыльца; здесь были обложки "Сатердей ивнинг пост", прибитые кровельными гвоздями к голым стенам рядом с "Молитвой рыбака", "Словарем рыбака", "Жалобной песней вдовы рыбака", "Сетованиями рыбака" и всякой другой бессмысленной и почти комической ерундой, издававшейся для рыболовов. Здесь был запах дождевых червей и кетгутовых лесок, керосина и подгоревших оладий, запах непроветренных одеял, застоявшегося дыма, мокрой обуви, щелока и необычайности. На столе, возле которого стоял Мозес, была свеча, засунутая кем-то в древесный корень, а рядом лежал детективный роман, первые главы которого съели мыши.
В другой половине была ферма в Сент Ботолфсе, ласковая долина, и скромная река, и комнаты, где пахло теперь сиренью и гиацинтами, и цветная гравюра, изображавшая площадь Сан-Марко, и вся их мебель с ножками в виде когтистых лап. Там были китайские вазы, полные незабудок, влажные полотняные простыни, серебро на буфете и громкое тиканье часов в холле. Несходство было более разительным, чем в том случае, если бы он пересек границу, отделяющую одну горную страну от другой, более разительным потому, вероятно, что он прежде не сознавал, в каком глубоком плену держала его ласковая долина с ее ограниченными интересами - восточный ветер и шали из Индии, - потому, что прежде он никогда не понимал, как прочно была завоевана эта страна его всеми уважаемой матерью и другими ей подобными непреклонными женщинами в летних платьях. Впервые в жизни Мозес находился в таком месте, где отсутствие этих женщин бросалось в глаза, и он улыбнулся при мысли о том, как накинулись бы они на лагерь, как сожгли бы мебель, закопали в землю банки из-под консервов, отскребли песком полы, почистили ламповые стекла и поставили в стеклянную туфельку или в какую-нибудь другую очаровательную причудливую безделушку букет фиалок или купен. Под их управлением лужайки простирались бы от лагеря до озера, лекарственные травы и зелень для салата росли бы у черного хода и повсюду были бы занавески, коврики, стерильные уборные и стенные часы с боем.
Его отец налил себе немного виски и, когда печка нагрелась, достал несколько рубленых шницелей и стал их жарить; он переворачивал их ржавой ложкой, словно следовал какому-то обряду, пренебрегая при этом великолепными идеями своей жены относительно гигиены и порядка. Когда ужин был окончен, на озере послышались крики полярных гагар, и эти крики как бы принесли в хижину, в которой теперь от печки было слишком жарко, приятное ощущение уединенности на краю света. Мозес спустился к озеру, помочился в лесу и вымыл лицо и руки такой холодной водой, что кожа у него еще горела, когда он разделся и лег между двумя грязными одеялами. Отец задул лампу и тоже лег в постель, и они заснули.
Рыбу они собирались ловить не в Лэнгли, а в озерках, расположенных дальше в лесу, и назавтра утром, в шесть часов, отправились в путь к озерку Фолджер. Ветер все еще дул с севера, и небо было покрыто облаками. Они плыли по озерку на маленькой лодке с двухцилиндровым двигателем, держа курс на Кентонское болото. На полпути старая лодка дала течь. Мозес сидел на корме, вычерпывая воду жестяной банкой. У мыса Лавелл отец убавил газ и повернул давшую течь лодку в проток среди большого болота. Место было неприглядное и предательское, но Мозесу ландшафт показался захватывающим. Ряды мертвых деревьев один за другим тянулись вдоль берега; высокие, неподвижные, пепельно-серые, они казались памятником какой-то катастрофы, постигшей человечество. Едва началось мелководье, Лиэндер втащил мотор в лодку, и Мозес сел на весла. Шум, произведенный им, когда он вставлял весла в уключины, вспугнул стаю гусей.
- Чуть левей, - сказал отец, - еще чуть левей.
Обернувшись через плечо, Мозес увидел место, где из болота вытекала река, и сразу же услышал рев порогов. Затем он увидел в воде очертания камней, весла задели дно, и нос лодки ткнулся в берег.
Мозес вытащил лодку на берег и привязал ее к дереву, между тем отец рассматривал засохшее пятно шлюпочной краски на камне близ того места, где они пристали. По-видимому, краска была прошлогодняя. Тут только Мозес понял, как хотелось отцу быть первым в здешних лесах. Пока он разгружал лодку, Лиэндер осматривал тропинку, ища следы. Несколько следов он обнаружил, но, поковыряв их ножом, убедился, что они были покрыты плесенью и принадлежали охотникам, проходившим здесь давным-давно. Потом он быстро зашагал по тропинке. Все было мертво: мертвые листья, мертвые ветки, мертвый папоротник, мертвая трава - непристойные останки умершего леса, вонючие и заплесневелые, густо устилали тропинку. Слабый белый свет пробился среди туч и на мгновение промелькнул над лесом, ровно на столько времени, чтобы Мозес увидел свою тень, а затем свет снова исчез.
