мистику, – но в любом случае более осознанно, нежели в других странах. Газета под названием «La Vie Littéraire» [624] интересна всем. Здесь же, напротив, мы, писатели, – почти что невидимки; мы пишем для наших друзей, что в общем-то и неплохо. Когда мы представляем себе Французскую академию, эту академию в высшем смысле, то обычно забываем, что во Франции литературная жизнь представляет собой диалектический процесс, то есть литература выступает в функции истории литературы. Существует академия, представляющая традицию, а еще есть Гонкуровская академия и есть общества, которые тоже являются своего рода академиями. Любопытно, что революционеры в конце концов становятся членами академии, то есть традиция обогащается во всех направлениях, всеми формами литературной эволюции. Когда-то существовала оппозиция между академией и романтиками, затем между академией и парнасцами, академией и символистами, но все они формируют литературную традицию Франции, которая обогащает себя за счет этого диалектического движения. К тому же там существует и нечто вроде равновесия: строгость традиции компенсируется дерзостью революционеров, и это всем прекрасно известно; вот почему именно во французской литературе крайняя устойчивость соседствует с крайней экстравагантностью, и так происходит потому, что во Франции принято считаться с оппонентом, подобно тому как шахматист считается с противником, играющим фигурами другого цвета. И все-таки, по моему мнению, литературная жизнь нигде не была организована столь всесторонне, как у кельтских народов, – вот что я попытаюсь доказать, или, скорее, вот о чем я напомню.
Я упомянул кельтскую литературу – этот термин расплывчат. В древности кельты проживали на территориях, которые отдаленное будущее назовет Португалией, Испанией, Францией, Британскими островами, Голландией, Бельгией, Швейцарией, Ломбардией, Богемией, Болгарией и Хорватией, а еще была Галатия, расположенная на южном побережье Черного моря; германцы и римляне вытесняли или подчиняли кельтов путем кровопролитных войн. И тогда произошло значительное событие. Подобно тому как собственная культура германцев достигла своего величайшего и последнего рассвета в Исландии, на Ultima Thule латинской космографии, где тоска обособленной группы беглецов возродила к жизни древнюю мифологию и обогатила древнюю риторику, кельтская культура укрылась на другом затерянном острове, в Ирландии. Об искусстве и науках кельтов в Иберии и Галлии нам известно мало или совсем ничего; истинные реликвии кельтской культуры, особенно относящиеся к литературе и языку, следует искать в архивах и библиотеках Ирландии и Уэльса. Ренан, воспользовавшись знаменитой сентенцией Тертуллиана, пишет, что кельтская душа – по природе своей христианка; исключительная и почти невероятная особенность состоит в том, что христианство, которое столь пылко восприняли и продолжают воспринимать ирландцы, не стерло в их памяти отвергнутые мифы язычества, архаические легенды. От Цезаря, Плиния, Диогена Лаэртского и Диодора Сицилийского до нас дошли сведения, что формой правления у галлов была теократия: друиды издавали законы и следили за их исполнением, объявляли войны, заключали мир, своей волей назначали правителей, ежегодно избирали судей, отвечали за образование молодежи и проводили ритуалы. Друиды занимались астрологией и верили, что душа бессмертна. В своих «Записках» Юлий Цезарь приписывает галлам пифагорейское и платоновское учение о переселении душ. Считается, что галлы, как и почти все древние народы, верили, что магия способна превращать людей в животных, а Цезарь, которого подвела память о прочитанных когда-то греческих книгах, принял это суеверие за учение об очищении души посредством смертей и перевоплощений. Однако позже мы обсудим один фрагмент из Талиесина, темой которого, неоспоримо, является переселение душ, а не ликантропия.
Для нас же сейчас существенно, что друиды подразделялись на шесть категорий, первую из которых составляли барды, а третью – прорицатели. Через несколько веков эта теократическая иерархия станет отдаленной, но не позабытой моделью для академий в Ирландии.
В Средние века обращение ирландцев в христианство низвело друидов до разряда колдунов. Одним из их средств воздействия была сатира – сатире приписывали магическую силу: например, лица людей, упомянутых сатириком, покрывались прыщами. Вот так, при поддержке суеверий и страхов, в Ирландии зарождалось главенство ученых мужей. В феодальных обществах для любого человека определено конкретное место; удивительным примером этого закона являлись литераторы Ирландии. Если идея академии состоит в организации и управлении литературой, то нет в мировой истории страны более академичной, включая даже Францию и Китай.
Чтобы заниматься литературой, требовалось больше двенадцати лет посвятить упорной учебе, включавшей мифологию, легендарную историю, топографию и право. Определенно, к этим дисциплинам следует добавить грамматику и различные области риторики. Обучение было устным, как и полагается любым эзотерическим штудиям; не существовало писаных текстов, ученику следовало загружать свою память всем сводом предшествующей литературы. Ежегодный экзамен длился несколько дней: ученик, запертый в темной келье с запасом еды и питья, должен был переложить стихами и запомнить определенные темы из генеалогии и мифологии, в определенных стихотворных размерах. Низший уровень, так называемый oblaire, требовал знания шести историй; высший уровень, ollam, предусматривал триста шестьдесят, по одной на каждый день лунного года. Истории распределялись по темам: истребление родов, разрушение замков, похищение животных, любовь, битвы, мореплавания, убийства, экспедиции, воровство и поджоги. Другие перечни включают видения, атаки, вербовку солдат и переселения. Каждому уровню соответствовали некие сюжеты, размеры и определенный словарь, которыми поэт должен был руководствоваться под страхом наказания; стихосложение для высших уровней было устроено очень сложно и предусматривало ассонансы, рифмы и аллитерацию. Прямому упоминанию следовало предпочесть хитросплетенную систему метафор, основанных на мифах, легендах или на собственной изобретательности. Нечто подобное имело место и у англосаксонских поэтов, а в еще большей степени – у скандинавов; блистательная и почти головокружительная метафора «кружево войск» — для битвы – встречается в светской поэзии как Ирландии, так и Норвегии. На девятом уровне стихи уже не поддавались расшифровке из-за обилия архаизмов, парафразов и замысловатых образов; предание сохранило для нас гнев короля, неспособного уловить смысл панегириков своих просвещенных поэтов. Темнота стиля (черта любой ученой поэзии) привела к упадку и к окончательному роспуску литературных сообществ. Также нелишне напомнить, что поэты составляли весомую нагрузку для маленьких и бедных ирландских королевств, которые должны были содержать поэтов в праздности и в творческом упоении.
Можно подумать, что столь строгий надзор и столь жесткие рамки способны погасить творческий импульс; невероятная правда в том, что ирландская поэзия свежа и щедра на чудеса. По крайней мере, такое впечатление сложилось у меня от фрагментов, которые цитирует Арнольд, и от английских переводов филолога Куно Мейера.
У каждого из вас в памяти живы стихи, в которых кто-нибудь из поэтов вспоминает свои предшествующие воплощения; у нас под рукой великолепный пример из Рубена Дарио:
Я был солдатом, тем, что спал на ложецарицы Клеопатры…
а затем такая строка:
И роза – розы мрамор всемогущий! [625]
А еще у
