За одно только я его терпеть не мог: за то, что он вдруг, ни с того ни с сего пропадал. Неожиданно подымется, уйдет, и ищи ветра в поле – нету Перчика! «Где ты был, дорогой мой птенчик?» Молчит как рыба… Не знаю, как вы, а я не люблю человека с секретами! Я люблю так, как сказано в писании: «Что есть, то и выкладывай!» Зато, с другой стороны, было у него и большое достоинство: уж если разговорится, – «кто на воде, а кто в огне», – так и пышет жаром, так и режет. Язычок, будь он неладен! Говорит против бога и против помазанника его, и больше всего – против помазанника… А планы у него все какие-то дикие, нелепые, сумасшедшие, и все-то у него шиворот-навыворот, все вверх ногами. Богач, например, по глупому его разумению, вообще ничего не стоит, а бедняк, наоборот, цаца великая, а уж мастеровые, рабочие – те и вовсе соль земли, потому что труд, говорит он, – это главное, всему основа.
– А все же, – говорю я, – с деньгами этого не сравнишь!
Тут он вспыхивает и начинает меня убеждать, что деньги – зарез для всего мира. От денег, – говорит он, – всяческая подлость на земле, да и вообще все, что творится на белом свете, – несправедливо. И приводит мне десять тысяч доказательств и примеров, и все они пристают ко мне, как горох к стене.
– Выходит, стало быть, по сумасшедшему твоему рассуждению, что доить корову или заставлять лошаденку в упряжи ходить – тоже несправедливо?
И много таких каверзных вопросов задаю я ему, припираю его, так сказать, к стенке на каждом шагу, как Тевье умеет! Однако и Феферл мой тоже это умеет, да еще как умеет! Лучше бы уж он не умел. А уж если есть у него что-нибудь на сердце, – тут же выложит.
Сидим мы однажды под вечер у меня на завалинке и эдак вот рассуждаем, философствуем… Вдруг он и говорит мне, Феферл то есть:
– Знаете, реб Тевье? Дочери у вас очень удачные!
– Серьезно? – отвечаю. – Спасибо за добрую весть! Им было, – говорю, – в кого уродиться.
– Одна, – продолжает он, – старшая, и вовсе умница! Человек в полном смысле слова!
– И без тебя знаю! – говорю я. – Яблоко от яблони недалеко падает.
Говорю это я ему, а у самого сердце, конечно, тает от удовольствия. Какому отцу, скажите, не приятно, когда хвалят его детей? Поди угадай, что от этих похвал разгорится такая пламенная любовь, не приведи господи! Вот послушайте.
Короче говоря, «и бысть вечер и бысть утро», – было это в сумерки, в Бойберике. Еду я на своей тележке по дачам, вдруг меня кто-то останавливает. Гляжу – Эфраим-сват. Эфраим, надо вам сказать, такой же сват, как и все сваты, то есть занимается сватовством. Увидал меня в Бойберике и остановил:
– Извините, реб Тевье, мне нужно вам кое-что сказать.
– Ну что ж! Лишь бы что-нибудь хорошее, – отвечаю я и придерживаю конягу.
– У вас, – говорит, – реб Тевье, есть дочь.
– У меня их – отвечаю, – семеро, дай им бог здоровья!
– Я знаю, – отвечает он, – что у вас семеро! У меня тоже семеро.
– Стало быть, – говорю, – у обоих у нас ровным счетом четырнадцать.
– Словом, – отвечает он, – шутки в сторону. Дело вот в чем, реб Тевье: я, как вам известно, сват. И вот есть у меня для вас жених – всем женихам жених! Высший сорт!
– Например? Что у вас называется «всем женихам жених»? Если, – говорю, портняжка, или сапожник, или меламед, пускай себе сидит на месте, а мне, как в Мидраше сказано: «Радость и освобождение придут с другой стороны»[10]. Найду себе ровню в другом месте…
– Вы все со своими притчами! – говорит он. – С вами разговаривать, – надо хорошенько подпоясаться! Начинаете сыпать словечками да изречениями. Вы лучше послушайте, какого жениха Эфраим-сват намерен предложить вам. Вы только слушайте и молчите.
Так говорит он мне, Эфраим то есть, и начинает выкладывать… Ну, что я вам скажу? В самом деле что-то необыкновенное! Во-первых, из очень хорошей семьи, сын почтенных родителей, не безродный какой-нибудь, а для меня, надо вам знать, это важнее всего, потому что и сам я не из последних. У меня в семье, как говорится, «и пятнистые, и пегие, и пестрые», – есть и простые люди, есть мастеровые, а есть и хозяева. Затем он, жених этот, большой грамотей, хорошо разбирается в мелких буковках, а это для меня и подавно великое дело – терпеть не могу невежд! Для меня невежда в тысячу раз хуже шалопая! Можете ходить без шапки, хоть головой вниз, ногами кверху, но если вы знаете толк в Раши[11], то вы для меня – свой человек. Таков уж Тевье. «Затем, говорит Эфраим, – он богат, набит деньгами, разъезжает в карете на паре огневых лошадей, так что пыль столбом…» Ну что ж, думаю, это тоже не такой уж недостаток. Нежели бедняк, пускай уж лучше богач. Как сказано: «Приличествует бедность Израилю», – сам бог бедняка не любит. Ибо если бы бог любил бедняка, так бы бедняк бедняком не был!
– Ну, послушаем дальше!
– А дальше, – говорит Эфраим, – он хочет с вами породниться, помирает человек, сохнет. То есть не по вас, а по вашей дочери сохнет. Он хочет красивую девушку.
– Вот как? – отвечаю. – Пусть сохнет! Кто же он такой, ваше сокровище? Холостяк? Вдовец? Разведенный? Черт, дьявол?
– Холостяк! – отвечает. – Холостяк. Правда, в летах, но холостяк.
– Как же его святое имя?
Не хочет сказать, хоть режь его.
– Привезите ее в Бойберик, тогда скажу!
– Что значит, – говорю, – я ее привозить буду? Приводят лошадь на ярмарку или корову на продажу…
Словом, сват, сами знаете, и стенку уломать может. И порешили мы, что, даст бог, на будущей неделе я ее привезу в Бойберик. И светлые, сладостные мечты приходят мне в голову: представляю себе мою Годл разъезжающей в карете на паре горячих коней. И весь мир завидует… Не столько роскошному выезду, сколько тому, что я благодаря дочери-богачке творю добрые дела, помогаю нуждающимся, даю взаймы – кому четвертной, кому полсотни, а кому и все сто… Ведь и у другого, говорите вы, душа – не мочалка…
Размышляю я эдак, возвращаясь под вечер домой, нахлестываю свою лошаденку и беседую с ней на лошадином языке: «Вьо! – говорю. – А ну-ка, пошевеливай ходулями, да поживее, – получишь порцию овса… Ибо сказано у нас: „Без хлеба нет и учения“, – не подмажешь, не поедешь…»
Разговариваем мы так со своей конягой, и вижу я, из лесу идут двое: похоже, мужчина и женщина. Идут рядом, вплотную друг возле друга, горячо беседуют о чем-то. «Кто бы мог сюда забрести?» – думаю я и всматриваюсь сквозь огневые прутья солнца. Готов поклясться, что это Феферл! С кем же это он гуляет так поздно? Заслоняю рукою глаза от солнца и еще пристальнее вглядываюсь: кто же эта женщина? Ой, кажется, Годл! Да, она, честное слово она… Вот как? То-то они так усердно занимаются грамматиками, книжки читают! «Эх, Тевье! Ну и дурень же ты!» – думаю. Останавливаю лошаденку и обращаюсь к моей парочке:
– Добрый вечер! – говорю. – Что слыхать насчет войны? Какими судьбами вы попали сюда? Кого поджидаете? Вчерашнего дня?
Услыхав такое приветствие, моя парочка остановилась, как говорится, между небом и землей – то есть ни туда ни сюда – растерялись и покраснели… Постояли эдак несколько минут молча, опустив глаза. Потом стали поглядывать на меня, я на них, они – друг на друга.
– Ну, – говорю. – Чего это вы меня разглядываете, точно давно не видали. Я как будто тот же Тевье, что и был, ничуть не изменился.
Говорю это я, не то досадуя, не то подтрунивая над ними. А дочь моя, Годл то есть, еще больше покраснела и говорит:
– Отец, нас нужно поздравить…
– Поздравляю! Дай бог счастья! А по какому случаю? Клад, – спрашиваю, – в лесу нашли? Или только что от большой беды спаслись?
– Нас, – говорит он, – следует поздравить, мы – жених и невеста!
– Что значит, – спрашиваю, – жених и невеста?
– Вы, – отвечает он, – не знаете, что значит жених и невеста? Жених и невеста значит, что я – ее жених, а она – моя невеста!
Так говорит Феферл и смотрит мне прямо в глаза. Но и я ему прямо в глаза смотрю и спрашиваю:
– Когда же у вас была помолвка? Почему меня не пригласили на торжество? Я как-никак ей будто бы сродни… Не так ли?
Шучу, понимаете, а самого черви грызут, тело мое точат. Но ничего! Тевье – не баба. Тевье любит выслушать до конца…
– Не понимаю, – говорю я. – Что же это за сватовство без свата, без помолвки?
– А на что нам сват? – отвечает Феферл. – Мы уже давно жених и невеста.
– Вот как? Чудеса, да и только! Чего же вы, – говорю, – до сих пор молчали?
– А чего нам кричать? – говорит он. – Мы бы и сегодня не рассказали, но так как нам скоро нужно будет разлучиться, мы и решили раньше повенчаться.
Тут уж я не вытерпел… «Подступила вода к горлу», как говорится, – за живое задело. То, что он говорит: «Жених и невеста», – это еще куда ни шло… Как это там сказано: «И возлюбил», – она ему нравится, он ей… Но венчаться! Что значит – венчаться? Ума не приложу!.. Жених, видать, понял, что я от всей этой истории малость ошалел, и говорит.
