И снова:
- Она ни в чем не виновата. Она хорошая. Пускай люди думают что хотят. Обо мне и о ней. Я не мог жениться на лучшей. Ни о чем не жалею.
И, помолчав, опять:
- Только он, этот дьявол, остался между нами. Это он во сне вкладывает в мою руку бич. И вместо того, чтобы бить его, я бью ее. Ее, ни в чем не повинную. Если бы хоть разок стиснуть ему глотку. Разбить молотом черепушку. Переломать кости.
Угрозы, каких бывало еще немало, звучали как литания и кончались всегда одинаково:
- Тогда пришел бы конец дурным снам. Только так. Тогда бы я снова смог спать.
А вчера он кое-что добавил, чего я до сих пор от него не слышал:
- Больше ничего не поможет. Придется отправиться на его поиски. Думаю об этом днем и ночью. То, что он безнаказанно ходит по свету, разъедает меня, как ржа железо. Я должен его найти. Должен убить. Должен. Иначе я могу спятить.
Признаюсь, этим словам, которые он добавил к обычным четкам печалей, в которых я знал каждую горошинку, я не придал тогда большого значения.
- Ничего такого не делай, дружок, - как всегда, успокаивал я eго. Ничего такого. У тебя хорошая жена, ты ловкий кузнец, никто, как ты, не подкует коня. А сны? Если бы я рассказал тебе, чего только мне не снится! Ходи на реку с удочкой, в лес по грибы, плавай в пруду, это прогонит дурные сны, и будешь спать, как сурок. И порошки тебе дам, но главное - не думать о вчерашнем дне.
С этим советом я, как обычно, отослал его домой. Как обычно, мне показалось, будто я подражаю Педро, который способен только воздавать хвалу дню нынешнему и надежде на красоту завтрашнего, как обычно, я ругал себя за то, что даю другим советы, которые мне самому никогда не помогали, но, как обычно, уговаривал себя: что не помогает мне, может оказаться полезным другому.
Я не заметил в поведении Йонаса перемены, которая бы меня насторожила, и только сегодня, вернувшись от отца Бальтазара, начал размышлять о том, что сказал священник насчет своих опасений, и восстанавливать в памяти наш разговор с кузнецом, пытаясь понять, чем же он отличался от прежних, и меня охватило беспокойство.
Как и отец Бальтазар, я ощутил страх за Йонаса. В нарушение всех правил - в воскресенье, после посещения священника, я провожу время за книгой, - на этот раз с Педро на плече направляюсь к дому кузнеца.
Входить мне не пришлось. Он приводил в порядок забор, обтесывая топором несколько планок. Йонас поздоровался, но долго молчал, прежде чем сказать, что в прошлую ночь он спал хорошо.
Внезапно Педро слетел с моего плеча, и вскоре послышалось испуганное кудахтанье кур, а потом победоносный вопль, который мог принадлежать только Педро. Я проклинал его, обзывал негодяем, развратником, флюгером с крыши и Бог знает кем еще. Люди выбегали из ближних домов и смеялись над моей бранью. Только Йонас продолжал стоять с топором в руке, и лицо его было неподвижно.
XXXI
Говорю вам, еще не написано такой пьесы, которая бы не разыгрывалась в моей деревне. Уже годы я знаю это и все же каждый раз вновь и вновь удивляюсь, просто дух захватывает от удивления, когда одна за другой они предстают перед моим взором на этой сцене, которая для меня прекраснее, чем любая иная.
Мы вышли сегодня из лесу. Мы - это Педро и я. Я искал грибы, а у Педро очень скоро клюв посинел от черники. Я поднимался по склону, и прежде чем мы добрались до вершины холма, до вырубки, я уже нес в узелке солидную кучку белых, лисичек и польских грибов. Я знал, куда еще пойти за рыжиками, но что поделаешь - старая спина, уставшая от поклонов, напомнила мне о моем возрасте, я был приятно измучен. Мeсто, где растут рыжики, известно только мне, а если там отыщется еще какой-нибудь подберезовик или подосиновик - он тоже от меня не уйдет. Итак, я нашел старый, в три обхвата дуб, растянулся на мягком мху, со всех сторон меня окружали папоротники и хвощи, глаза я прикрыл шляпой, и пока Педро, как обычно, взлетевший на самое высокое дерево, сидел там, оглядывая окрестности, словно хозяин замка свои владения, я в полусне уже видел великолепные боровики.
Хорошо, что у меня есть еще и эта страсть, подумал я, придя к выводу, что в поисках грибов скрыта картина всей нашей жизни. Разве жизнь не сплошные поиски? На каждом шагу разочарования, сколько раз напрасно нагнешься, сколько раз то, что принял за гриб, окажется камнем, опавшим листом. И все-таки продолжаешь искать, как в жизни, и неожиданно, когда уже потеряешь надежду что-нибудь найти, - гриб появляется у тебя перед глазами и только тебя и ждет.
Так и в том же роде я размышлял, лес был тихий, словно ночь, я бы, наверное, уснул, если бы вдруг не услышал человеческие голоса, а потом шорох шагов в траве на вырубке. Я сдвинул с глаз шляпу, приподнялся на локтях настолько, чтобы видеть и все же оставаться скрытым папоротником, и некоторое время не был уверен, не прекрасный ли сон - то, что я вижу.
Они шли по вырубке, держась за руки. Говорил главным образом он. Я слышал молодой, серьезный голос, слова ко мне не долетали, да и не были нужны. Звуки скрипки сказали бы то же самое. Она слушала, склонив голову набок, как слушают песню, которую хотят слышать снова и снова, пока ее звуки не врежутся в память. Нагнулась за ягодой земляники и поднесла ее на открытой ладони к его губам. Тогда он поднял ее на руки, немного пронес, как жених переносит через порог невесту, посадил осторожно, словно святыню, на пенек, сам встал перед ней, точно перед алтарем, на колени и поцеловал ее в губы.
Это было все, что я видел, потому что в момент, когда губы Петра Палады коснулись губ Кристы Филипповой, негодяй Педро радостно закукарекал на дереве, и я поспешно притиснулся ко мху. А когда поднял голову, вырубка была пуста.
Мой Ромео, моя Джульетта. Про себя я подсчитал, когда помог им появиться на свет. Ей могло быть шестнадцать, ему на год-два больше. Ссора их отцов была не менее кровава, чем ненависть родов Монтекки и Капулетти, и именно я вовремя повернул действие пьесы. Если бы я еще сомневался в правильности своего поведения, мои сомнения вмиг бы улетучились, когда эти двое появились передо мной, словно во сне, когда, держась за руки, они шли через вырубку.
На сей раз я даже не выбранил Педро, хотя он заслужил это более чем всегда.
От счастья я позабыл и про рыжики.
ХХХII
Раз или два в год через деревню проезжают комедианты. Иногда раскинут табор в лугах за деревней, иногда выступают на деревенской площади, собирая деньги в шляпу, а после представления снова отправляются дальше. То выступают с дрессированными лошадьми, то с медведем на цепи, но обязательно с каким-нибудь акробатом, силачом, фокусником, шпаго- или огнеглотателем. Один гнет железо, другой крутит тарелку на шесте, поставленном на лоб, да при этом еще подбрасывает и ловит, подбрасывает и ловит разом пять шаров, один колдует с картами, другой вынимает из шляпы платок за платком, а под конец выловит и кролика, один распиливает ящик, в котором спрятана молодая девушка, а потом накрывает ящик скатертью, и девушка выскакивает из него целехонькая, у другого дрессированные собаки в юбочках танцуют на задних лапах и проскакивают сквозь горящие обручи. И всякий раз у них бывает клоун, паяц, чаще их двое, с большими носами и в широченных штанах, о которые они без конца спотыкаются. Один отвешивает другому пощечины, они падают один через другого, люди вокруг хохочут, но мне все это кажется одинаково грустным, и я уже давно не хожу смотреть на подобные представления. Отца Бальтазара тоже никогда не увидишь среди зрителей, и Павел, да и еще кое-кто остается дома, и кузнец Йонас всегда запирается с женой, точно они боятся, что Магду снова сглазит кто-нибудь из этих заявившихся к нам в фургонах дьяволов. Если бы решал он, гнал бы всех их взашей, но для большинства мужчин и женщин это всегда развлечение, дети таращат глаза, и потому каждый раз комедианты продолжают путь с полным мешком монет, а по поводу какой-нибудь пропавшей курицы крестьянки шума не подымают.
На этот раз они прибыли вечером, раскинули табор на обычном месте, за деревней, но на следующий день, в воскресенье, с раннего утра начали готовиться к представлению на площади. Между вершинами двух старых лип натянули канат, подперли его высокими кольями, к одному из них привязали веревочную лесенку, на маленький помост положили длинный шест, старый велосипед без шин и красный зонтик. Потянув за канат, проверили его прочность, подбили тяжелым молотом каждый кол и каждый крюк и поспешно исчезли в одном из фургонов, поскольку уже начинали сходиться деревенские мужчины и женщины, разодетые для воскресной мессы, и прежде чем они выйдут из костела, все должно было быть готово, а самим комедиантам надо сменить тряпье на обтягивающие полосатые трико.
Я уже давно не хожу на мессу и увидел их приготовления, когда, как обычно, в этот час обходил деревню. В двух-трех домах всегда кто-нибудь болел, нужно было взглянуть на захворавшего и в воскресенье. Потом я вернулся домой, решил окопать какую-нибудь клумбу в саду, а мессу и канатоходцев я предоставил другим.
