ПОСЛЕДНИЙ ТРАМВАЙ, ИЛИ ОБОЖЕСТВЛЕНИЕ БАНКИ ДЛЯ КОНСЕРВИРОВАНИЯ
Взять хотя бы его голос: высокомерная, напыщенная гнусавость. Итак, он лежал в развилке яблони, и он сказал:
Хорошая у вас собака, господин мой. Я, в ответ, с некоторой долей растерянности:
-А что вы делаете на яблоне? Он начал охорашиваться у себя на развилке, жеманно распрямил длинный торс.
Это всего лишь яблочки, всего лишь китайка. Ради Бога, ничего не бойтесь. Пришлось его одернуть:
Какое мне, собственно, дело до вашей китайки? И чего я должен бояться?
-Ну, знаете ли, -начал он по-змеиному шевелить языком, -вы вполне можете считать меня райским змием, ибо китайка существовала уже тогда.
Я, разъяренно:
-Аллегорическая болтовня. Он, с немыслимой хитростью:
-Вы полагаете, что одни лишь десертные фрукты достойны греха?
Я уже хотел уйти, ибо в ту минуту мне ничто не казалось более невыносимым, чем дискуссия о фруктах, произраставших в раю, но тут он отбросил околичности, проворно соскочил со своей развилки, возвысился перед забором, длинный и разболтанный.
-А что это такое принесла ваша собака со ржаного поля?
Ну почему я ответил:
-Камень она принесла. Разговор превращался в допрос.
-И вы прячете камень в карман?
-Я вообще люблю носить камни в кармане.
-А мне то, что принесла ваша собака, скорее напоминало палочку.
-Я продолжаю утверждать, что это был камень, пусть даже это десять раз было или могло быть палочкой.
-Короче, все-таки палочка?
А мне без разницы, палочка или камень, китайка или десертные яблоки...
-Причем палочка подвижная?
-Собаку тянет домой, я пошел.
-Палочка телесного цвета?
-Занялись бы вы лучше своими яблоками. Пойдем, Люкс.
-Палочка телесного цвета, подвижная и с кольцом?
-Чего вам от меня надо? Я обычный прохожий, который для прогулки взял напрокат собаку.
-Понимаете, я тоже кое-что хотел бы взять напрокат. Нельзя ли мне надеть на мизинец, хотя бы на секундочку, то премиленькое колечко, которое сверкало на вашей палочке, превращая ее в палец? Мое имя Витлар, Готфрид фон Витлар, последний в нашем роду.
Так я познакомился с Витларом, в тот же самый день подружился с ним, до сих пор считаю его своим другом, а потому не далее как несколько дней назад, когда он пришел меня навестить, сказал ему:
-Я от души рад, дорогой Готфрид, что именно ты, мой друг, донес на меня в полицию, а не какой-нибудь первый встречный.
Если существуют на свете ангелы, то Витлар один из них: длинный вертопрах, живой, складной, которого скорей можно представить себе обнимающим самый бесплодный из всех уличных фонарей, нежели теплую, льнущую к нему девушку.
Витлара углядишь не вдруг. Являя каждый раз лишь одну из своих ипостасей, он может, в зависимости от обстановки, обернуться ниткой, огородным чучелом, вешалкой для пальто, лежащей на земле развилиной. Вот почему я его и не приметил, когда сидел на кабельной катушке, а он лежал на яблоне. Ведь и собака не залаяла, ибо собака не может ни учуять ангела, ни увидеть, ни облаять.
-Будь так любезен, попросил я его позавчера, -пришли мне копию того доноса, который ты сделал три года назад и с которого начался мой процесс.
И вот передо мной лежит копия его доноса, и я предоставляю слово ему, тому, кто действовал против меня в суде:
"Я, Готфрид фон Витлар, лежал в упомянутый день на развилке яблони, которая растет на садовом участке у моей матери и приносит каждый год ровно столько яблок, сколько могут вместить в виде яблочного повидла семь наших банок для консервирования. Итак, я лежал на развилке, следовательно лежал на боку, разместив левую тазовую кость в самой глубокой, слегка поросшей мхом точке развилки. Ступни мои указывали пальцами в направлении Герресхайма. Глядел же я -куда я, впрочем, глядел? -глядел же я прямо перед собой и надеялся, что в поле моего зрения что-нибудь произойдет.
И тут в поле моего зрения вступил обвиняемый, который на сегодня является моим другом. Его сопровождала собака, она бегала вокруг него и вообще вела себя так, как положено собакам, а звали ее, о чем мне впоследствии сообщил обвиняемый, Люксом, порода ротвейлер, его можно брать напрокат в прокатном бюро, что неподалеку от церкви Св. Роха.
Обвиняемый сел на ту пустую катушку, которая с самого конца войны лежала перед садовым участком моей матушки Алисы фон Витлар. Высокому суду известно, что рост обвиняемого можно определить как малый и дефективный. Это сразу бросилось мне в глаза. Еще более необычным показалось мне поведение маленького, хорошо одетого господина. Он барабанил двумя сухими ветками по ржавой кабельной катушке, она же барабан. Если, однако, принять во внимание, что обвиняемый по профессии и есть барабанщик и, как выяснилось впоследствии, предается своему занятию, где бы ни оказался, и что кабельный барабан недаром же его так называют подстрекнул бы даже самого неумелого человека поработать палочками, надо будет признать следующее: обвиняемый Оскар Мацерат сидел в предгрозовой летний день на том кабельном барабане, который лежал перед садовым участком госпожи Алисы фон Витлар, и издавал с помощью двух сухих веток разной величины ритмически организованные звуки.
Далее я должен показать, что собака Люкс на весьма длительное время исчезла в уже созревшем для жатвы ржаном поле. Если же вы спросите меня, на какое именно время она исчезла, я затруднюсь с ответом, ибо стоит мне улечься в развилке моей яблони, как всякое чувство времени меня покидает. И если я тем не менее говорю, что собака отсутствовала длительное время, это всего лишь будет означать, что мне как-то недоставало этой собаки, поскольку мне понравились ее черная шкура и вислые уши.
Обвиняемому же -полагаю, у меня есть все основания так говорить -ее вовсе не недоставало.
Когда собака, именуемая Люкс, вернулась из уже созревшего для жатвы ржаного поля, она что-то держала в пасти. Не берусь утверждать, будто я сразу понял, что именно она держит. Я решил, что это палка -скорее всего камень, -может быть, с меньшей степенью вероятности, жестяная банка или жестяная ложка. Лишь когда обвиняемый вытащил у собаки из пасти corpus delicti, я отчетливо увидел, с чем мы имеем дело. Но с того момента когда собака потерлась о -помнится мне -левую штанину обвиняемого, еще держа нечто в пасти, и до того, к сожалению, не поддающегося уже точному определению момента, когда обвиняемый с хозяйским видом взял это из пасти, прошло, по самым осторожным подсчетам, несколько минут.
Как ни силился пес привлечь внимание своего прокатного хозяина, последний лишь беспрестанно барабанил в той монотонно впечатляющей, но непостижимой манере, в какой барабанят дети. Лишь когда пес решился прибегнуть к некоему непотребству и ткнулся влажной мордой между ногами обвиняемого, тот отбросил палочки и пнул -это я точно помню, пнул пса правой ногой. Пес описал вокруг хозяина дугу, но потом, по-собачьи дрожа, снова приблизился к нему и протянул все еще что-то содержащую пасть.
Не вставая с места, иными словами сидя, обвиняемый сунул руку -на сей раз левую -собаке между зубами. Освободившись от своей находки, собака Люкс попятилась на несколько метров. Сам же обвиняемый продолжал сидеть держа находку в руке, сжал ладонь, снова разжал, снова сжал, и когда он вторично разжал ее, на его находке что-то сверкнуло. Освоившись с видом своей находки, он поднял ее большим и указательным пальцами и подержал горизонтально на уровне глаз.
Лишь теперь я называю эту находку пальцем, из-за ее сверкания уточняю: безымянным пальцем, и, даже не подозревая о том, даю название одному из интереснейших процессов послевоенного времени, ибо меня, Готфрида фон Витлара, называют самым важным свидетелем в процессе о безымянном пальце.
Поскольку обвиняемый сохранил спокойствие, я тоже сохранял спокойствие. Да, мне передалось его спокойствие. И когда обвиняемый бережно завернул палец с кольцом в тот платок, который прежде как кавалер лелеял в нагрудном кармашке своего пиджака, я испытал чувство симпатии к этому сидящему на барабане человеку: очень достойный господин, подумал я, хорошо бы с ним познакомиться.
Так я и окликнул его, когда вместе со своей прокатной собакой он хотел удалиться в направлении Герресхайма. Он сперва отреагировал с досадой, я бы даже сказал -высокомерно. Я и по сей день не могу понять, по какой причине обвиняемый увидел во мне символическое воплощение змеи лишь из-за того, что я лежал в кроне яблони. Вот и китайские яблочки моей матушки у него вызвали недоверие, он сказал, что это, без сомнения, райские яблочки.
Не исключено, что зло привыкло обитать преимущественно в развилках ветвей. Но вот лично меня не что иное, как без усилий овладевающая мною привычная скука, побуждало по нескольку раз на неделе занимать свое место в развилке яблони. Хотя, возможно, скука сама по себе и есть зло? А вот что гнало обвиняемого под стены Дюссельдорфа? Гнало его, как он мне позднее в том признался, одиночество. Но одиночество -не есть ли оно имя скуки? Я делюсь этими соображениями не с тем, чтобы уличить обвиняемого, а с тем, чтобы сделать его понятным. Не эта ли игра зла, этот барабанный бой, ритмически разрешавший зло, сделал его столь для меня симпатичным, что я заговорил с ним и завязал с ним дружбу? Да и то заявление, которое заставило меня как свидетеля, а его как обвиняемого предстать перед высоким судом, оно ведь тоже было придуманной нами игрой, еще одним средством рассеять и утолить наше одиночество и нашу скуку.
