— Это оттого, что люди стали лучше питаться, верно? — пищит девчонка Бадди Инглфингера, и голосок у нее тоненький и детский, никак не вяжущийся с ее изнуренным лицом. Она что-то вроде специалиста по культуре тела, хотя ее собственные формы оставляют желать лучшего. Девчонки, которых приводит с собой Бадди, — секретарши и метрдотели с жестким взглядом; бывшие хиппи, похожие на ведьм, с сединой в хвосте и плоской грудью, увешанной индейскими украшениями; располневшие помощницы начальников отделов кадров в одном из этих мрачных новых зданий без окон, возникших в квартале на Уайзер-стрит, где они весь день только и делают, что вытаскивают из компьютера напечатанные листы и бросают их в корзинку для мусора, с белыми как мел ногами и свернутыми на сторону лицами, словно их втолкнули в третье десятилетие жизни ударом сбоку, — Гарри достаточно взглянуть на них, чтобы понять: не надо связываться с одиночками. Они почему-то напоминают ему пиратов, отчаянных и изувеченных, только без повязки на глазу. Как же, черт побери, эту зовут? Ее ведь представляли меньше получаса назад, правда, когда все еще были поглощены гольфом.
Бадди привел ее с собой, поэтому он не может не поддержать ее грошового замечания, а то молчание становится уж слишком мучительным. И он заполняет паузу:
— Я так думаю, что дело главным образом в тренировке. Даже второстепенные тренеры знают такие технические приемы, которые в старое время вырабатывали лишь выдающиеся атлеты, понимаете ли, путем тренировки. А теперь самый выдающийся уже не такой и выдающийся, потому что за ним стоит с десяток других. Или за ней. — Он оглядывает каждую из женщин, точно хочет приклеить к ней ярлык. Феминизм не застигнет его врасплох — слишком часто он тузил противника в барах для одиночек. — А в таких странах, как Восточная Германия или Китай, спортсменов накачивают стероидами, точно быков, их и людьми-то назвать нельзя. — На Бадди — очки в стальной оправе, какие носили лишь токари у станка, чтобы стружка не попадала в глаза. Бадди имеет какое-то отношение к электронике, у него и ум такой — слишком точный. Он продолжает, чтобы уж поставить точку: — Даже в гольфе. Палмера, а теперь и Никлауса отодвинули на задворки мальчишки, о которых никто и слыхом не слыхал, в южных колледжах их производят в таком количестве, что с одного соревнования до другого забываешь их имена.
Гарри всегда старается подытожить.
— Рекорды ставят, потому что их делают, — говорит он. — Аарон не должен был играть, а его придерживали, чтобы он побил рекорд Рута. Я помню время, когда пробежать милю за пять минут было в школе чудом. А теперь девчонки это делают.
— Это же поразительно, — влезает снова девчонка Бадди, считая себя экспертом по этой части, — на что способно человеческое тело. Любая из нас, женщин, находящихся здесь, могла бы выйти сейчас на улицу и, если нужно, поднять машину за передний бампер. О таких случаях все время пишут в газетах, и в больнице, где я проходила практику, доктора могли тут же дать вам цифру на бумаге. Мы и наполовину не используем нашу мускульную силу.
— Слышишь, Синди! — подтрунивает Уэбб Мэркетт. — Если все бензоколонки закроют, немного поднатужишься и понесешь «ауди» домой на руках. Ну а если серьезно, я всегда удивлялся людям, которые знают дюжину языков. Если считать, что мозг — это компьютер, представляете себе, сколько нужно для этого клеток серого вещества! Правда, судя по всему, так их много больше.
Его молодая жена молча поднимает руки, чтобы выжать воду из волос, но волосы для этого слишком коротки. При этом груди ее в мокром черном маленьком лифчике слегка приподнимаются, и четко обрисовываются их очертания. На ногах у нее лежит полотенце, что избавляет Гарри от необходимости разглядывать ее бедра. Эдгар Кейс приводит пример за примером. Джорджина? Джеральдина? Тем временем девчонка продолжает своим звонким, чересчур возбужденным голоском:
— А как эти йоги поднимают себя над землей или погружаются на тысячи лет в прошлое. — Отвращает его от девчонки Бадди не только то, что у нее прыщи на подбородке и на лбу, а то, что у нее и на ногах, высоко с внутренней стороны, такие же — точно от венерической болезни. — И ничего тут нет сверхъестественного: в Бога я не верю — слишком уж много на земле страданий, религия просто использует то, что заложено в человеке, она ничего не развивает. Всем вам следовало бы прочитать тибетскую Книгу мертвых.
— В самом деле? — сухо произносит Тельма Гаррисон.
Теперь уже молчание прочно овладевает их компанией. От зеленоватой воды бассейна исходит неприятный призрачный отсвет, ложащийся на их лица, и слышно, как судорожно дышит плывущий ребенок. Затем Уэбб, будучи человеком добрым, произносит:
— Обратимся теперь к тому, что происходит у нас дома, а мы недавно пережили страшноватый момент. Я тут купил одну из этих камер, «Полароид», новинку, чтобы занять детишек, и она нас всех буквально заворожила, это что-то сверхъестественное, когда видишь, как у тебя на глазах проявляется фотография.
— Снимок, — говорит Синди, — выскакивает из нее вот так. — И, скосив глаза, она со свистом высовывает язык.
Все мужчины хохочут до упаду.
— В журнале «К сведению потребителей» что-то было на этот счет, — говорит Гарри.
— Это просто чудо, — сообщает им Синди. — Уэбб заводится с пол-оборота. — Когда она склабится, обнаруживаются по-детски здоровые десны и зубы у нее кажутся будто подпиленными.
— Почему у меня пусто в стакане? — спрашивает Дженис.
— Проигравшие угощают! — буквально выкрикивает Гарри.
Несколько лет назад так заорать можно было бы только в мужской компании, но теперь оба пола достаточно насмотрелись рекламы пива по телевидению и знают, что именно так — удало и шумно — надо вести себя по уик-эндам в барах, на пикниках у жаровен с мясом, на палубах и на склонах гор.
— Выигравшие уже заплатили за первый раунд, — без всякой нужды добавляет он, точно находится среди чужих или беспамятных, а тем временем несколько рук уже машут, подзывая официантку.
Команда Гарри не получила приза «Нассау», но он считает, что в этом виноват его партнер. Бадди всегда все заваливает: сделает два хороших удара подряд, а потом вынужден делать три удара, чтобы попасть в лунку. А вот Гарри бьет по мячу как следует, хотя мяч и не всегда летит прямо, — расслабляет руки, медленно размахивается и смотрит на мяч, пока тот не становится большущим, как луна. Последний мяч он отправил в птичий полет, в самую дальнюю лунку, что за ручьем с оранжевым песчаным дном, заросшим крессом, почти у самой лужайки перед клубом, эта его победа (звук удара о дерево, когда в лунку попадает дальний мяч) перечеркивает множество неудачных ударов и преисполняет его уверенности в собственной силе и бессмертии при виде пузырчатой хлорированной воды, залитых солнцем лиц и торсов партнеров и изгиба прорезанного тенями склона горы Пемаквид, по которому яркими голыми полосами проложены шоссейные дороги, а над ними начинаются леса. В свете близящегося к вечеру дня Кролик чувствует себя братом этой горы. Пемаквид лишь недавно освоена: на протяжении двух веков, когда гора Джадж торжественно возвышалась над расцветающим Бруэром, расположенная ближе к нему Пемаквид оставалась странным, запретным местом, где отели для отдыха терпели банкротство и горели и куда отваживались заходить лишь любители пеших прогулок, влюбленные да беглые преступники. Клуб «Летящий орел» (взявший это название от птицы, скорее всего от ястреба-перепелятника, которого увидели первым и решили избрать в качестве символа) по дешевке купил триста акров земли на нижнем склоне. Когда бульдозеры начали сгребать в грязные кучи молодые ясени, тополя, пеканы и кизил, расчищая место для шоссейных дорог и теннисных кортов, люди говорили, что этот клуб провалится, в графстве уже есть клуб Бруэрского округа, что расположен к югу от города и предназначен для врачей и евреев, а в десяти милях к северу — клуб «Талпихокен», с каменными стенами и высокой чугунной решеткой, предназначенный для старинных семей заводчиков и их адвокатов, а для крестьян существует несколько полей для гольфа, разбросанных по округе. Но в городе появилась категория людей среднего возраста, занимающихся розничной торговлей и обслугой, а также программным обеспечением для новой техники и не стремящихся видеть барменов в ливреях и сидеть за карточными столами в специально отведенных комнатах; они не возражают ходить в клуб, находящийся в стандартном доме, и на теннисные корты «Летящего орла», которые надо самим убирать; выстланные бобриком раздевалки кажутся им роскошью, а машина, выдающая кока-колу в бетонном коридоре, — милой подружкой. Они готовы ездить все лето по зимним правилам на неровных, выщербленных дорогах и платить за все свои привилегии пять сотен — а ныне шестьсот пятьдесят — в год плюс тратить небольшое состояние на фишки. Фред Спрингер многие годы добивался приема в клуб Бруэрского округа и так и не сумел туда попасть, — «Талпихокен» был столь же недостижим для него, как Коллегия кардиналов, это он понимал, — а теперь его дочь Дженис, вся в белом, выписывает чеки за фишки, точно наследница «Пива подсолнух» и «Франкхаузерской стали». Ну прямо Дюпонша. В «Летящем орле» Гарри чувствует себя подобранным, посвежевшим, обласканным, — самый крупный мужчина за столом, он поднимает руку, и девушка в форме — плотной зеленой блузе и клетчатой, белой с зеленым, юбке — подходит и берет у него заказ на выпивку в это загазованное воскресенье. Она не спрашивает его фамилию: тут все его знают. Ее имя — Сандра — значится на кармашке блузы; у нее молочно-белая кожа, как и у его дочери, но она ниже ростом, и на лице ее уже написана усталость, которая со временем станет доминировать в ее облике.
