Я пытаюсь сказать, что мысленно убиваю Уолтера ради сигареты. Это явное вранье, что отказ от курения полезен для здоровья.
Он был крупнее и сильнее меня. Он был капитаном школьной команды по регби, и его торс не слишком отличался от тех, что изображены на открытках в комнате Люси. Он меньше боялся и яснее мыслил, поэтому, когда я попытался вмазать ему, он зажал мою голову подмышкой. Затем схватил меня за горло и принялся душить, пока я не взмолился о пощаде.
Теперь он спокойно выгуливал меня в садике перед корпусом имени Уильяма Кэбота, словно я просил у него совета. Он наставлял меня. Посреди садика высилась увеличенная статуя Уильяма Кэбота: он восседал в кресле и глядел на море. У него на голове устроилась настоящая чайка.
— А теперь послушай, — сказал Джулиан. — Просто послушай. Никакого пари не было.
— Ким сказала, это было после того случая с носками. Что ты поспорил с Люси, насколько я легковерен на самом деле.
— Она просто пыталась прикрыть свою задницу.
— Ким сказала, ты поспорил с Люси на пачку сигарет, что она не разведет меня на курение.
— Грегори.
— Что мне делать, Джулиан? Скажи мне.
— Повидайся с ней. Будь с ней поласковей.
— Я был с ней ласков.
— Черт возьми, Грегори, если она действительно тебе нравится, так купи сигарет, выломай дверь и высади всю пачку у нее на глазах.
— Я имею в виду — кроме этого. Ты уверен, что никакого пари не было?
— Ты что, действительно думаешь, что она переспала бы с тобой на спор?
— Я не говорил, что она со мной переспала. Кто тебе сказал, что мы с ней переспали?
— Повидайся с ней, Грегори.
— Но ведь что-то же можно сделать?
— Конечно. Можно все бросить и отправиться в Париж или Нью-Йорк, взяв с собой лишь жалость к себе. По прибытии осторожненько извлеки ее из картонного чемоданчика и претвори в произведения искусства в стиле страдающих любовников, как это делалось испокон веков.
— Брось, Джулиан, не придуривайся.
— Ты только представь. Грегори Симпсон в Нью-Йорке — человек, который сомневается, стоит ли вообще выходить из своей комнаты по утрам.
— Это ведь было пари?
— Грегори, ради бога.
— Да пошел ты. Пошли вы все.
— Грегори, вернись. Куда ты собрался?
— В Нью-Йорк. А ты думал куда?
Он вечно откалывал шуточки и устраивал всякие забавы. Когда мы играли в саду, он отталкивал меня и спрашивал, что сказала большая труба маленькой трубе, а я говорил, не знаю, и что же сказала большая труба? А потом я носился по лужайке кругами, руки вместо крыльев, я грузно кренился на поворотах, когда сбрасывал атомные бомбы на австралийских открывающих подающих. К моменту приземления я забывал, в чем заключалась шутка.
Тем летом дядя Грегори и мой папа часто беседовали наедине. Однажды они позвали меня в столовую, и дядя Грегори торжественно вручил мне конверт, на котором большими буквами значилось мое имя. Папа забрал у меня конверт прежде, чем я успел его вскрыть. Он сказал, что внутри деньги, поэтому будет лучше, если он за ним присмотрит. Конверт был совсем тоненький, поэтому не думаю, чтобы там было много денег.
Следующее лето дядя Грегори провел в Королевской больнице Аделаиды, и я каждый месяц слал ему разные открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления, потому что так мне велела мама. Это не помогло. На Рождество, дабы скрыть, что из Австралии подарка нет, мама с папой вручили мне еще один подарок. Это была модель бомбардировщика “Канберра” масштаба 1:20 с отсоединяющейся наблюдательной турелью.
Дядя Грегори умер в больнице еще до того, как я успел эту модель собрать.
Она постучала в дверь в третий раз, и я попросил ее уйти.
— С тобой все в порядке? Спускайся.
— Потом.
Я не распаковал ни одного чемодана. Затолкал пуфик в угол — просто чтобы освободить место, а не чтобы он там стоял. Пока она не ушла, я лежал на постели совершенно молча, едва дыша. Естественно, далеко не все со мной было в порядке.
Затем я слепил все вопросы, которые она мне задала, в один бесчувственный ком, вроде пластилинового: Как экзамены? Ты не голоден? Не хочешь об этом поговорить? Все дело в девушке? Хочешь чаю? Слыхал новости об отце? Над тобой издевались? Ты ведь не принимаешь наркотики? История слишком трудный предмет? А может, кофейку?
Когда они все смешались, я зашвырнул их на пуфик с глаз долой.
Эта комната была гораздо больше той, что в корпусе имени Уильяма Кэбота, с окном на дорогу и сад. В ней помещалась двуспальная кровать, не соприкасавшаяся со стенами, на которой я и лежал, прислушиваясь к соседям, адвентистам седьмого дня, которые обычно шатались по улицам и торчали у чужих дверей. Я был в таком оцепенении, что едва мог шевельнуть головой, тишина не помогала. Глаза мои были прикованы к выцветшей наклейке с Ником О’Тином на боку книжной полки, где стояли научно-фантастические романы.
До того как Супермен отыскал его и разделал под орех, Ник О’Тин ежедневно искушал маленьких детей сигаретами. Он говорил: “Хотите быстро подрасти — возьмите вот это”.
Не помню, что говорил Супермен.
Тео с матерью жили в двух комнатенках у станции в конце Бьюкэнен-стрит. Они часто спорили — то по поводу ботаники, которую мать Тео считала убогой попыткой подражать Богу, то из-за сигарет. Она просила его — если уж он не верит в Бога, — позаботиться о ней хорошенько, а Тео требовался всего лишь глоток свежего воздуха для ландышей, которые он перекрестно опылял на подоконнике.
По выходным его мать часто разъезжала на автобусе. Вооружившись сведениями, полученными от широкой сети друзей и знакомых — в основном кальвинистов, — она странствовала по всей Шотландии, посещая места, где в последний раз видели ее мужа. Сведения всегда оказывались неверными, но она считала, что однажды узнала его сутулую спину в рубке рыбачьего судна, выходившего из Краоб-Хэйвен.
В девятнадцать Тео получил первую степень. Мать обвинила его в том, что он пытается прыгнуть выше головы, однако на церемонию награждения купила им обоим новые туфли и гордо стояла в первых рядах в зале заседаний, где ее сыну официально присвоили звание бакалавра. После этого Тео подал заявку на докторскую степень, предварительно озаглавленную “Обманная система вирусных инфекций у растений”, и стал самым молодым студентом-исследователем, когда-либо принятым в университет, — рекорд, который он удерживал до середины семидесятых, когда математический факультет начал принимать студентов из Китая.
Возможно, Уолтер действительно умер.
Он опять не пришел, и, возможно, его действительно переехал автобус.
Сегодняшнее ощущение значительно отличается от вчерашнего. Вчера была просто плохая, злобная и темная мыслишка, имевшая отчетливую форму. Но сегодня, на второй день, я думаю, что он, возможно, действительно умер. Что же мне теперь делать? Закурить? Как трогательно. Между тем, как, по моему мнению, все сложится и тем, как все складывается на самом деле, — огромная разница. Придется звонить Эмми. Я должен знать, что стряслось с Уолтером.
Ладно, хорошо. Решено.
Я просто позвонил Эмми, и после расспросов касательно растения и не рассказывал ли мне Уолтер про Стеллу она наконец поняла, почему я так обеспокоен. Она довольно убедительно сказала, что Уолтер не умер. Он был в доме Хамфри Кинга, успокаивал миссис Кинг.
— Так он в порядке? — сказал я.
— Да. Ты молодец, что позвонил.
Уолтер не умер. Его не переехал автобус. Мне так полегчало, что я, наверное, смог бы выслушать его историю о расстреле. Мне так полегчало, что я бы и сам смог ее рассказать.
То был не первый раз, когда я просил деньги дяди Грегори. Однажды я украл несколько шоколадных сигарет “Лаки Бой” с витрины со сладостями в одном из отцовских магазинов. Новый помощник, имени которого я не знал, отвел меня в кладовую и устроил нагоняй, еще один я получил от родителей, когда вернулся домой. Я чуть не расплакался, мне хотелось быть сильнее, и я представил себя дядей Грегори в кабине “Канберры” или на старте мотогонок.
После нагоняя я вытянулся по струнке, извинился и попросил денег на билет до Аделаиды, где собирался начать новую жизнь в качестве летчика и любителя крикета. Мать сказала “нет”, и если я хочу управлять сетью табачных магазинов, то должен научиться быть честным. Затем отец сказал “нет”. Так что я все-таки расплакался, а мама обняла меня и сказала, что я получу деньги, когда вырасту, если пообещаю никогда больше не красть. Я пообещал.
— И не курить, — добавила она.
Впоследствии я редко об этом задумывался — только если казалось, что лишь роскошный скейт, или самокат с моторчиком, или приличный магнитофон стоят между мною и моей популярностью в школе.
