— Все это видели и все это слышали? А что же именно? — спросил глава семейства, берясь за "Дейли адвертайзер".
— Спросите Марию! — промолвила леди Фанни.
Милорд повернулся к своей сестре, которая сидела за столом бледная как мел, с торжественным и скорбным выражением лица.
— Очередная милая и любезная выдумка нашего Уилла, — отвечала Мария.
— Нет! — вскричал Уилл, подкрепив это градом своих излюбленных крепких словечек. — Никакая не выдумка! Том Клейпул из Норфолка видел их обоих в Раниле, а Джек Моррис пришел от Уайта, где он слышал всю эту историю от самого Гарри Уорингтона. И, черт побери, я очень рад! — загремел Уилл, хлопнув ладонью по столу. — Вот вам ваш Юный Счастливец, вот вам ваш Виргинский Принц, с которым вы, ваше сиятельство, столько носились! А он-то, оказывается, всего-навсего младший сын! Ну, что вы на это скажете?
— Старший брат, следовательно, не умер? — спросил милорд.
— Не больше умер, чем вы сами. Никогда и не умирал. Ручаюсь, что у них был просто сговор.
— Мистер Уорингтон не способен на такое двуличие! — воскликнула Мария.
— Надеюсь, вы согласитесь с тем, что я никогда не поощряла этого молодого человека, — заявила миледи. — Да и Фанни тоже. Нет, только не мы!
— Этот малый — просто нищий, — продолжал Уилл. — Он, верно, не в состоянии даже уплатить за кафтан, который у него на плечах. И я очень этому рад, потому что терпеть его не могу, будь он проклят!
— Ну, ты смотришь на него слишком косо, особенно после того, как он слегка подпортил тебе глаз, Уилл, — усмехнулся милорд. — Так, значит, бедный малый обрел брата и потерял имение! — Тут милорд обернулся к своей сестрице Марии, чей трагический вид, по-видимому, породил какие-то веселые воспоминания в юмористически настроенном братце, ибо, пристально поглядев на нее с минуту, он пронзительно расхохотался, отчего щеки бедняжки запылали, а из глаз брызнули слезы.
— Это бессовестно! Бессовестно! — всхлипнула она и уткнула лицо в носовой платок. Ее сводные брат и сестра переглянулись.
— Мы совершенно не в состоянии уяснить себе, что вы находите смешного в некоторых вещах, — с укором заметила графиня.
— А этого от вас и не требуется, — холодно ответствовал милорд. Мария, дорогая, приношу свои извинения, если я позволил себе сказать… если я позволил себе чем-то оскорбить твои чувства.
— Чем-то оскорбить! Вы ограбили этого бедного юношу, когда он был богат, и потешаетесь над ним теперь, когда он разорен! — сказала Мария, поднимаясь из-за стола и горящим взором окидывая своих родственников.
— Извини меня, дорогая сестрица, я потешался вовсе не над ним, — кротко возразил милорд.
— О, это не имеет ни малейшего значения, над кем или над чем вы потешаетесь, милорд! Вы отобрали у него все, что он мог отдать. Весь свет говорит, что вы обираете своих родственников. А после того как вы все у него отняли, вы еще смеетесь над его несчастьем! — И Мария прошелестела вон из комнаты, с вызовом поглядев на всех оставшихся.
— Теперь, когда горе моей сестры не будет служить нам помехой, расскажи-ка, Уилл, что же все-таки произошло или что тебе довелось слышать?
И Уилл с нескрываемым ликованием, с бесчисленными подробностями поведал о постигшей Гарри беде, изложив облетевшую весь Лондон историю о внезапном воскресении из мертвых Джорджа Уорингтона. Сообщение это огорчило лорда Каслвуда: Гарри — славный малый и пришелся ему по душе, разумеется, в той мере, в какой светские люди такого сорта способны испытывать симпатию друг к другу. Да, конечно, он играл с Гарри в карты и воспользовался своим преимуществом перед ним, а почему бы и нет? Почему бы ему не полакомиться этим сочным плодом, который, несомненно, сорвал бы кто-нибудь другой. "Если бы это было единственным пятном на моей совести, я мог бы чувствовать себя вполне спокойно!" — подумал милорд.
— Где же проживает этот мистер Джордж Уорингтон?
Уилл изъявил готовность провалиться в преисподнюю, если местопребывание этого господина ему известно или хоть в малейшей мере его интересует.
— Его следует пригласить к нам и принять с самым большим почетом, заявил милорд.
— Включая партию в пикет, надо полагать! — проворчал Уилл.
— А может, ты пригласишь его в свои конюшни и уговоришь купить одну из твоих чистокровных кляч, Уилл? — осведомился лорд Каслвуд. — Ты бы крепко обработал Гарри Уорингтона, но жульничал столь неуклюже, что он расквитался с тобой кулаками. А я настаиваю на том, чтобы моему кузену Уоринттону было оказано самое большое внимание.
— И чтобы вас, конечно, никто не беспокоил, когда вы с ним засядете за карты, милорд! — воскликнула леди Каслвуд.
— Я, сударыня, желаю только одного: чтобы с мистером Уорингтоном, так же как и со мной или любым членом нашего дражайшего семейства, соблюдались правила приличия, — в крайнем раздражения возразил лорд Каслвуд,
— Да поможет небо бедному юноше, если ваше сиятельство намерены оказать ему покровительство, — промолвила графиня, делая реверанс, и одному богу известно, как долго мог бы еще продлиться этот семейный диспут, если бы в эту минуту к дому не подкатил фаэтон, в котором восседали оба молодых виргинца.
Это был тот самый экипаж, который наш блудный сын приобрел в дни своего благоденствия. Он правил сам, рядом с ним сидел Джордж, а слуги-негры помещались сзади. Впрочем, Гарри готов был безропотно уступить брату вожжи и кнут, а заодно и весь экипаж.
— На что такому бедняге, как я, собственный выезд, Джордж? — смиренно сказал Гарри. — Кроме этого кафтана и кошелька, подаренного тетушкой, у меня ровным счетом ничего нет. Садясь и правь лошадьми, братец; мне тогда как-то легче будет на душе.
Джордж отвечал со смехом, что он не знает дороги, а Гарри она известна; что же касается экипажа, то он может принять только половину его, как уже принял половину братнина гардероба.
— Но уж если пополам, так все пополам; если ты делишься со мной своими кафтанами, так я должен разделить с тобой содержимое моих карманов, Гарри, иначе это будет нечестно!
И Гарри снова и снова клялся, что нет и не будет на всей земле второго такого брата, как его Джордж. И с каким же грохотом летел он по дороге, погоняя лошадей! И как он был доволен и горд, что везет такого брата! Они прибыли в Кенсингтон в отличнейшем расположении духа, и Гамбо обрушил такой град ударов на парадную дверь лорда Каслвуда, что самый дюжий ливрейный лакей Сент-Джеймского дворца был бы им посрамлен.
В комнате, куда были проведены молодые люди, находилась только леди Каслвуд и ее дочь леди Фанни. Уилл не выказал особого желания повстречаться с Гарри лицом к лицу, милорд был еще введет, и у Марии тоже имелись свои причины отсутствовать — до тех пор, по крайней мере, пока не высохнут слезы на глазах. Когда мы теперь, в наши дни, подкатываем в карете шестеркой к дому кого-либо из друзей, когда Джон докладывает о нас хозяевам, когда наконец мы вступаем в гостиную, с нашими лучшими шляпами в руках и с нашими лучшими воскресными улыбками на устах, приходит ли нам в голову, что наше вторжение прерывает семейную ссору? Что мы с притворными и жеманными улыбками ступаем по не остывшему еще пеплу семейного пожара? Что в то время, пока мы шествовали от парадной двери до гостиной, мистер Джонс, миссис Джонс и барышни Джонс успели перегруппироваться в небольшую семейную живую картину: одна из девиц с невинным видом переставляет цветы в вазе; другая склонилась над молитвенником; маменька с модной вышивкой в руках возлежит на софе, успев спрятать счета мясника и бакалейщика под подушку и высунуть из-под края платья кончик маленькой ножки, а честный Джонс, вместо того чтобы произнести: "Черт бы побрал этого Брауна, опять его принесла нелегкая", — дружелюбно простирает вам руку и, изобразив на лице радость, восклицает: "Браун, друг мой, рад вас видеть! Надеюсь, вы останетесь позавтракать с нами?" Итак, повторяю: разве не случалось нам становиться жертвами маленьких домашних хитростей и зрителями семейных комедий, разыгрываемых специально для нас? Так будем же благодарны не только лицам, но и маскам! Не только искреннему радушию, но и лицемерию, которое скрывает от нас неприятные нам истины! И пока я, к примеру сказать, эдак непринужденно болтаю с вами, какое, собственно, имеете вы, сударь мой, право знать, что на самом-то деле творится у меня в душе? Быть может, меня терзает подагра, или мой старший сын только что прислал мне из колледжа на тысячу фунтов неоплаченных счетов, или я еще не оправился от нападок "Неподкупного стража", доставленного мне по почте, или я из рук вон плохо пообедал остатками вчерашнего ужина, на который вас не пригласил, и тем не менее скрываю свои муки, натягиваю на лицо веселую улыбку и говорю: "Пришли пообедать с нами, чем бог послал, Браун, друг мой? Бетси! Прибор для мистера Брауна! Кушайте! Будьте как дома! Не обессудьте, чем богаты…" Я утверждаю, что этот обман — не что иное, как прекрасное самопожертвование, и что лицемерие — это истинная добродетель. Поверьте, если бы каждый из нас напрямик высказывал то, что у него на душе, жизнь в нашем обществе стала бы невыносима!
