– Это было бы чересчур безумно браться за такое дело! Сообразите, мой дорогой господин, что против такого гостинца нет на свете оборонительного оружия, кроме разве прикрытия из бронзового колокола. Сообразите также, что было бы скорее безрассудством, чем храбростью, если б один человек атаковал армию, во главе которой стоит Смерть, в которой сражаются сами императоры и в которой участвуют добрые и злые ангелы. Если этих соображений недостаточно, чтоб удержать вас в покое, так пусть вам хоть будет достаточно знать, что между всеми этими людьми, хотя они и кажутся королями, принцами и императорами, нет ни одного, который был бы странствующим рыцарем.
– Теперь, Санчо, – сказал Дон-Кихот, – ты действительно коснулся пункта, который может и должен изменить мое решение. Я не могу и не должен обнажать шпаги, как я уже много раз говорил тебе, против людей, которые не принадлежат к числу посвященных в рыцари. Дело это касается тебя, Санчо, если ты хочешь отомстить за оскорбление, нанесенное твоему ослу. Я отсюда стану помогать тебе поощрениями и благодетельными советами.
– Не из-за чего, господин, и не кому мстить, – ответил Санчо. – К тому же, добрый христианин не должен мстить за оскорбление, тем более, что я улажу с своим ослом, чтоб он предоставил свое оскорбление в руки моей воли; которая состоит в том, чтобы прожить мирно те дни, которые небу угодно будет дать мне прожить.
– Ну, – сказал Дон-Кихот, – если твое решение таково, добрый Санчо, благоразумный Санчо, христианин Санчо, – бросим эти призраки и отправимся искать более солидных приключений: эта страна, сдается мне, способна доставить их нам много, и притом самых чудесных.
Он сейчас же повернул лошадь, Санчо отправился сесть на осла, Смерть со своим летучим отрядом села в тележку, чтобы продолжать путь, – и таков был счастливый исход ужасного приключения с телегой Смерти. Благодарить за это следует Санчо, давшего благодетельный совет господину, с которым на другой день случилось не менее интересное и не менее любопытное приключение с одним влюбленным странствующим рыцарем.
Глава XII
О странном приключении, случившемся с славным Дон-Кихотом и храбрым рыцарем Зеркал
Ночь, следовавшую за днем встречи с телегой Смерти, Дон-Кихот и его оруженосец провели под большими тенистыми деревьями, и Дон-Кихот, по совету Санчо, поел провизии, которую нес осел. За ужином Санчо сказал своему господину:
– Гм! господин, будь я скотиной, если я выберу в награду добычу от вашего первого приключения, вместо жеребят от трех кобыл! Правда, правда, лучше синицу в руки, чем журавля в небе.
– Тем не менее, Санчо, – ответил Дон-Кихот, – если б ты не помешал мне и дал бы мне атаковать, как я хотел, ты подучил бы свою долю добычи – по крайней мере, золотую корону императрицы и пестрые крылья Купидона, которые я вырвал бы у него, чтоб отдать их тебе.
– Ба! возразил Санчо. – Скипетры и короны театральных императоров никогда еще не бывали из чистого золота, а попросту из принцметалла или жести.
– Это правда, – ответил Дон-Кихот, – потому что неприлично было бы, чтобы принадлежности комедий были из благородных металлов: они должны быть, как и самая комедия, поддельны и мишурны. Что же касается комедии, то я хочу, Санчо, чтоб ты ее полюбил так же, как тех, которые изображают комедии и которые сочиняют их потому, что они служат благу государства, давая нам на каждом шагу зеркало, в котором все деяния человеческой жизни отражаются в настоящую величину. И в самом деле, никакое сравнение не показало бы нам так наглядно, что мы есть и чем должны быть, как комедия и комедианты. Скажи мне, Санчо, видал ли ты комедии, в которых изображаются короли, императоры, архиереи, рыцари, дамы и разные другие личности? Один изображается фанфароном, другой обманщиком, этот солдатом, тот купцом, один благоразумным олухом, другой влюбленным олухом, а когда комедия кончается, и они снимают костюмы, все комедианты становятся равными за кулисами.
– Да, это я видел, – ответил Санчо.
– Ну, – продолжал Дон-Кихот, – то же самое происходит и в комедии этого мира, где одна играют роли императоров, другие архиереев, и есть еще много личностей, которых невозможно ввести в комедии. Когда же они доходят до конца пьесы, т. е. когда кончается жизнь, смерть со всех снимает мишуру, которая различала их, и все становятся равны в могиле.
– Славное сравненье! – воскликнул Санчо. – Хотя оно и не так ново, чтоб я не слышал его много раз, так же как другое, о шахматной игре: пока игра длится, каждая фигура имеет свое особое значение; когда же она кончается, их смешивают, встряхивают, опрокидывают и, наконец, бросают в мешок, точно из жизни бросают их в могилу.
– С каждым днем! – сказал Дон-Кихот, – я замечаю, ты становишься менее простоват, что ты делаешься все понятливее, умнее.
– От прикосновения к вашему уму, – ответил Санчо, – у меня должно же что-нибудь оставаться на кончике пальцев. Земли, которые от природы сухи и бесплодны, начинают давать хорошие плоды, когда их унаваживают и возделывают. Я хочу сказать, что разговоры вашей милости были навозом, упавшим на сухую почву моего бесплодного ума, а его возделыванием было время, которое прошло с той поры, как я вам служу и с вами вожу компанию. С этим я надеюсь принести плоды, которые будут благословенны, никогда не выродятся и не уклонятся с пути хорошего воспитания, которое ваша милость дали моему сухому рассудку.
Дон-Кихот принялся хохотать над напыщенными выражениями Санчо; но ему казалось, что тот сказал правду относительно своих успехов, потому что Санчо по временам говорил так, что поражал своего господина, хотя почти всякий раз, как он хотел выразиться хорошим языком, как кандидат на конкурсе, он кончал свою речь, бросаясь с вершины своей простоты в пучину своего невежества. Всего более изящества и памяти он обнаруживал при цитировании кстати и не кстати пословиц, как читатель видел и еще увидит в течение этой истории.
Этот разговор и еще многие другие заняли большую часть ночи. Наконец, Санчо почувствовал желание опустить занавески своих глаз, как он выражался, когда хотел спать; он расседлал осла, и пустил его свободно пастись на траве. Что касается Россинанта, то он не снял с него седла, потому что его господин отдал особый приказ, чтобы во все время, пока они будут в походе и не будут ночевать под кровлей дома, Россинант был под седлом, по древнему обычаю, соблюдаемому странствующими рыцарями. Снять уздечку и повесить ее на орчаг седла – это так, но снять с коня седло – слуга покорный! Так и сделал Санчо, чтобы дать ему такую же свободу, как и ослу, дружба которого с Россинантом была так велика, так единственна в своем роде, что, если верить преданию, передаваемому от отца в сыну, автор этой правдивой истории посвятил этой дружбе несколько глав, но затем, чтоб не нарушить приличия и достоинства, подобающих такой героической истории, он их выключил. Тем не менее, он иногда забывает о своем решении и пишет, например, что, как только оба животных получали возможность соединиться, они принимались тереться друг о друга, и, удовлетворившись этой взаимной услугой, Россинант клал свою шею поперек шея осла, так что она выдвигалась с противоположной стороны более, чем на поларшина, и оба, пристально уставившись в землю, обыкновенно стояли так по три дня или, по крайней мере, столько времени, сколько им позволяли, или пока голод не разъединял их. Автор сравнивал, говорят, их дружбу с дружбой Низуса и Эвриала или Ореста и Пилада. Если это так, то автор хотел показать, как искренна и прочна была дружба этих двух мирных животных, на всеобщее удивление и в посрамление людям, которые так не умеют сохранять друг к другу дружбы. Поэтому-то и говорят: «Нет друга для друга, тростниковые палки становятся копьями»,[29] и поэтому составилась пословица: «От друга другу клоп в глаз». Но следует, однако, думать, будто автор уклонился от настоящего пути, сравнивая дружбу этих животных с людскою, потому что люди уже много раз были предостерегаемы зверями и многому весьма важному научились от них: например, у аистов они научились клистирам, от собак рвоте и благодарности, от журавлей бдительности, от муравьев предусмотрительности, от слонов стыдливости и от лошади верности.[30]
Наконец, Санчо уснул у подошвы пробкового дерева, а Дон-Кихот улегся под громадным дубом. Немного прошло времени с тех пор, как они уснули, когда Дон-Кихот был разбужен шумом, который послышался позади его. Он вскочил и стал всматриваться и прислушиваться, откуда идет шум. Он увидал двоих человек верхами и услыхал, как один из них, соскочив с седла, сказал другому:
– Слезай на землю, друг, и сними узду с лошадей; это место, как мне кажется, столько же изобилует травой для них, сколько уединением и тишиной для моих мыслей влюбленного.
Сказать эти немногие слова и растянуться на земле было делом одной минуты; а когда незнакомец ложился, на нем застучало оружие. По этому признаку Дон-Кихот догадался, что это бил странствующий рыцарь.
