на спине, нападающий на него бизон с брюхом, вспоротым рогатиной, и палица, увенчанная птичьей головой с крючковатым клювом.
Последняя религия, оставшаяся в пространстве, где я живу, представляет изображение умирающего человека.
В Новом Завете сказано, что Христос получил пощечину с завязанными глазами [169].
Любой Бог истекает кровью в полумраке.
Бог истекает кровью только в слушании и в ночной тьме. Вне мрака и пещер он сияет.
Исаак больше не видит. Он живет во мраке. Его сын Иаков говорит: «Я принес тебе не овцу, растерзанную дикими зверями».
Иаков принес не овцу, растерзанную дикими зверями, но покрыл овечьей шерстью свои руки.
Исаак ощупывает его и говорит: «Голос походит на голос Иакова, но руки косматы, как у Исава». И благословляет его.
Он думает: «Голос его еще не устоялся, тело же покрыто шерстью».
*
В детстве я пел. В подростковом возрасте у меня, как у всех мальчиков, началась ломка голоса. Но она прошла почти незаметно и мало что изменила. Я страстно увлекся инструментальной музыкой. Между музыкой и ломкой голоса существует прямая связь. Женщины рождаются и умирают с сопрано, которое кажется ненарушимым. Их голос — это их царство. Мужчины же лишаются своего детского голоса. В тринадцать лет он становится хриплым, петушиным, блеющим. Любопытно, что наш язык характеризует голос именно так — петушиный и блеющий. Мужчины входят в число животных, чей голос ломается. В этом роде они образуют род песен на два голоса.
Исходя из пубертатности их можно определить так: человеческие существа, которых покинул голос, как животные лишаются шерсти при линьке.
В мужском голосе детство, младенческая бессловесность, отношение к матери и ее темным водам, к амниону [170], затем послушная выработка первых эмоций и, наконец, детский голос, подражающий материнской речи, — все это подобно коже змеи, которую та сбрасывает.
Тогда мужчины либо отсекают — как отсекают тестикулы, — ломку голоса, и он навсегда остается детским, а они сами становятся кастратами.
Либо мужчины сочиняют музыку с помощью своего потерянного голоса. И тогда их зовут композиторами. Они восстанавливают, как могут, звуковую территорию, которая не должна обеззвучиться при ломке голоса.
Есть и еще одна вероятность: люди компенсируют с помощью музыкальных инструментов телесное и голосовое несовершенство, в которое их повергла перемена голоса. Таким образом они снова обретают высокие, одновременно детские и материнские регистры рождающихся эмоций, звуковой родины.
Таких называют виртуозами.
*
Человеческую кастрацию можно определить как неолитическое приручение голоса, приручение ин-траспецифическое, которое имело место в период от эпохи неолита до конца европейского XVIII века. Оно отсылает нас к подземельям обрезания в колдовских пещерах, где умереть для детства и возродиться превращенным в человека-зверя, в охотника, было одной и той же метаморфозой.
В пещере Гипогея голоса женщин и голоса детей не могут заставить звучать каменный инструмент, — частота их голосов недостаточно низка, чтобы вызвать резонанс скалы.
Только лишь мальчики, достигшие половой зрелости, могут заставить звучать пещеру Гипогея.
Пройти через ломку голоса, умереть и воскреснуть: погребальное или ночное путешествие и юношеская инициация неразделимы. Пропп [171] говорил, что все самые чудесные сказки в мире повествовали об этом путешествии-инициации, из которого возвращаются бородатыми и басовитыми мужчинами.
Что такое «герой»? Ни живой, ни мертвец. Колдун, который проникает в иной мир и возвращается из него.
Прошедший мутацию.
Это означает вернуться из пещеры, из звериной пасти, которая заглатывает тебя, раздирает на куски, иными словами, делает обрезание и выбрасывает обратно, на солнечный свет.
Три миллиона лет отделяют нас от орудий убийства и труда, вытесанных из камня. Затем наступили сорок тысяч лет предыстории. И, наконец, девять тысяч лет истории, которая вылилась в бесконечные войны. Люди, вышедшие из предыстории, в самом начале неолита разорвали время на части, вплоть до установления понятия «год», и начали рассматривать себя как хозяев земли, возделывая полезные растения и приручая полезных животных. Они стали приносить в жертву ростки с полей, новорожденных детенышей животных и своих собственных младенцев. Стали кастрировать.
Озирис растерзан и лишен пениса. Это четырнадцатая часть его тела, так и оставшаяся ненайденной. Во время процессий, посвященных Озирису, женщины-музыкантши пели гимн, сложенный в его честь, размахивая подвешенными на веревочках непристойными марионетками-подобиями их бога. Атис [172] вырвал свой пенис, стоя под сосной, и обагрил землю своей кровью. Этот ритуал сопровождался игрой на тамбуринах, цимбалах, флейтах и рогах. Гимны коллегиумов священников-евнухов, служителей Атиса, пользовались величайшим почитанием по всему Востоку. Музыкант Марсий, подобравший флейту, брошенную Афиной, был привязан к сосне и оскоплен, после чего с него содрали кожу. В древности греки отправлялись посмотреть на эту кожу в Селену, в пещеру у подножия цитадели. Они утверждали, что кожа Марсия начинала подрагивать, стоило музыканту искусно заиграть на авлосе [173]. Орфей также оскоплен и растерзан. Музыка, волшебный, прирученный голос и кастрация — неразделимы.
*
Смерть голодна. Но смерть еще и слепа. Саеса пох. «Темная ночь» означает «слепую тьму» — ночь, которая не видит.
Будучи тьмой, мертвые могут распознать живых лишь по голосу.
В ночной тьме узнавание носит акустический характер. В недрах пещер, в абсолютном, ночном безмолвии пещерных недр, белые и золотистые кальцитовые завесы, проводящие звук, разбиты на высоте роста человека.
В эпоху предыстории люди выносили разбитые сталагмиты и сталактиты из пещер. Это были фетиши.
*
Греческий географ Страбон писал, что в глубине Ко-рицийской [174] пещеры, в двухстах саженях от входа, под журчание воды, стекающей со сталактитов там, где подземный источник возникает и тотчас же исчезает в расселине, благочестивые жители Греции слышали в кромешной темноте звуки цимбал, чьи струны перебирали пальцы Зевса.
Страбон добавляет, что другие греки, в I веке до н. э., утверждали, будто звуки эти происходят от скрежета зубов Тифаона — похитителя медвежьих жил [175].
*
В XVIII веке нашей эры Жан-Медведь (Jan de l’Ors) крепко обвязывает себя под мышками веревкой и спускается в колодец, уходящий так далеко в толщу земли, что и дна не видно. Стенки колодца склизки. Летучие мыши неслышно мечутся в темноте. Спуск длится три полных дня.
На исходе третьего дня его посох весом в сорок квинталов упирается в дно колодца. Жан-Медведь развязывает и сбрасывает веревку. Делает несколько шагов в огромной пещере, куда он, наконец, добрался. Земля сплошь усыпана костями.
Он блуждает среди черепов.
Наконец, он видит посреди пещеры замок и входит в него. Он шагает вперед по мраморному полу, но не слышит звука своих шагов. Жан бросает свой посох весом в сорок квинталов на пол, но звук
