И вот наконец я поднялся еще затемно, тихонько оделся и вышел в ночь. Когда я шагал по мосту, газовые фонари горели на фоне голубеющего неба, на котором мерцали дрожащие звезды. Редкие прохожие шли мимо меня кто с работы, кто на работу, несколько рыбаков с бамбуковыми удочками, отправляясь на рыбалку, спустились к реке. И не успел я перейти через мост, небо прояснилось, и я был рад, что видел, как прекрасно нежно-голубое небо на рассвете, озаряемое газовыми фонарями на опорах моста или на Мостецкой улице. Когда я достиг храмовой площади, небо прояснилось еще больше и дало светлую трещину на востоке, и розовое сияние залило церковь святого Илии, сложенную из красного кирпича; газовые фонари теперь светили только для самих себя, сине-розовый свет тянулся от реки и нисходил с небес на улицы и площади, и газовые фонари светили только для себя. Из ворот вышел пан Рамбоусек, на ходу он соединял с помощью латунной насадки бамбуковые палочки, из которых, когда он достиг храмовой площади, получился длинный шест. И он шагал от одного столба к другому, маленький человечек в котелке, засовывал крючок в утробу фонарей и гасил их один за другим, будто убирал фитиль керосиновой лампы. Только сейчас я заметил, что в газовых фонарях весь день горит крохотный огонек, и я видел, что они идут отдохнуть, точно так же, как люди.
Вот так я обошел весь городок переулками вокруг крепостных стен; через открытые окна было видно, что все уже встают, на улицы выезжали тележки молочников, и пекари разносили в корзинах булочки, а пан Рамбоусек гасил остатки ночи. Газовые фонари стояли по стойке смирно, и у каждой лампы в ее застекленной утробе таился зародыш вечера. У последнего столба пан Рамбоусек обернулся, я же замер на почтительном расстоянии от него и смотрел, как фонарщик протягивает ко мне руку с зажатым в ней бамбуковым шестом. Он кивнул и потряс им в воздухе. Я кивнул в ответ и весь обратился в зрение и слух. Пан Рамбоусек добродушно покачал головой, по-прежнему протягивая мне бамбуковый шест. Я двинулся к нему, будто к алтарю, взял шест и устремил взгляд вверх. Небо было синее, желтый чулочек газа в фонаре казался не больше и ничуть не светлее, чем крылышки бабочки-капустницы. И, видя крючок на конце шеста и крючок под рожком фонаря, я зацепил один другим. Сам пан Рамбоусек стоял, совершенно ошеломленный этим зрелищем, я же потянул на себя бамбуковый шест, и мне почудилось, будто я погасил небеса. Лицо пана Рамбоусека было все в мелких морщинках, которые разбегались от носа к ушам, и это лицо мне улыбалось. Я поцеловал бамбуковый шест и вернул его. В тот момент я понял, что пан Рамбоусек, который озаряет вечер и гасит ночь, не может заболеть, потому что его труд - это не что иное, как сияние звезды вечерней и звезды утренней. И я знал: если однажды утром, когда я отправлюсь в школу, или в полдень, когда я пойду обратно, в нашем городе все еще будут светить газовые фонари, то это будет означать, что пан Рамбоусек под утро умер.
