- Так в чем же причина всего этого? А в том, что и наши глаза образуют вертикально симметричную систему. Они не одинаковые. Стоит поменять их местами - при помощи простого призматического аппарата, - и мы сразу окажемся в совершенно другом мире. - Он наклонился и вынул из футляра, стоявшего возле кафедры, странного вида деревянный бинокль.- Здесь, - сказал он, поднимая бинокль кверху, - все шиворот-навыворот, все вверх тормашками, близкое становится далеким, а далекое - близким. Кому интересно, может подойти и посмотреть.
Студент, сидевший впереди моего дедушки, наклонился к своему соседу и прошептал:
- Такую штуковину хорошо бы изобрести для времени.
- В каком смысле?
- Чтобы самое далекое прошлое приближалось к сегодняшнему дню. Вот это было бы дело!
Дедушка шикнул.
Мах говорил отчетливо и медленно. Высказав мысль, сложную для восприятия, - например, что прямая линия может быть как горизонтально, так и вертикально симметрична самой себе, - он ненадолго умолкал и обводил слушателей плутовским взглядом, как фокусник, который опять вытащил из-за воротника бубнового туза. Иногда он вдруг быстро произносил нечто совершенно непонятное, вроде: "То, что первая и вторая производные кривой сразу видны, а более высокие нет, происходит, разумеется, потому, что первая определяет угол наклона касательной к оси координат, вторая же - отклонение кривой от касательной". В таких случаях он всегда смотрел в одно и то же место в передних рядах, где мой дед разглядел кивающий плешивый затылок.
Внезапно Мах воскликнул:
- Посмотрите на фортепьяно в зеркале!
Возглас был громким, как команда, - те, кто задремал, резко встрепенулись. (Возможно, в этот миг в далеком Симбирске маленький Владимир Ильич - ему не исполнилось еще и года - заплакал, уронив плюшевого мишку, с которым он всегда спал. Впоследствии он напишет: "Философия естествоиспытателя Маха относится к естествознанию, как поцелуй христианина Иуды относился к Христу" .) Мах спустился с кафедры, передвинул зеркало - теперь оно оказалось напротив фортепьяно: девушка вдруг исчезла, и стала видна клавиатура.
- Такого фортепьяно, - сказал Мах, показывая на отражение инструмента в зеркале, - никогда еще не делали. Низкие ноты расположены с правой стороны, высокие - слева. Если сыграть на нем минорную гамму, вы услышите мажорную, и наоборот. Я думаю, многие видели пианиста, дающего концерт в зеркальном зале, но спрашивал ли себя кто-нибудь, что играет пианист в зеркалах? - Он вопросительно оглядел зал. - Ведь звук не отражается в зеркале, он проходит сквозь него, а то, что играет отражение пианиста, остается в зазеркалье, и никто этого не слышит. - Последнее замечание в напечатанном тексте отсутствует, в тот вечер он сделал его экспромтом. - Нечего и говорить, что такое фортепьяно обошлось бы слишком дорого, да оно и не нужно: поставить опыт можно по-другому.Сейчас, - сказал Мах, - я вам сначала сыграю, глядя в зеркало, а потом сыграю то, что я там увидел.
Повернувшись к зеркалу, он сыграл по памяти с десяток тактов "F ur Elise"1 , а затем сымитировал то, что как бы играло его отражение. В зале раздался смех; музыка была на редкость, на редкость занятная.
- "Von Elise"2 , - воскликнул студент, сидевший впереди моего деда, и хохот в зале стал еще громче, люди заражались смехом друг от друга и повторяли остроту студента.
Мах тоже смеялся, поглаживая бороду, реплика молодого человека как будто пришлась ему по вкусу. Что-то беззащитное появилось в интеллигентном, но вполне заурядном лице позитивиста. Потом он снял с фортепьяно ноты "Fur Elise" и показал их публике, что вызвало новый взрыв смеха. Но теперь веселились исключительно потому, что в зале уже установилось смешливое настроение: ничего забавного тут не было, и к тому же это служило началом нового эксперимента. Оказалось, что сверху на фортепьяно лежит еще одно плоское зеркало. Мах установил ноты над ним.
- А сейчас, - сказал Мах, снова решительным жестом потребовав тишины, - я сыграю с нотного листа, который вижу в зеркале.
Вытягивая шею, чтобы разглядеть отраженные в зеркале ноты, он заиграл, и все услышали ту же самую странную музыку будущего, которую прежде якобы играло отражение Маха. Да, действительно, на редкость, на редкость, на редкость занятно.
III
Дедушка уже не сидел нога на ногу: он завороженно слушал. Но хотя профессор еще продолжает свои удивительные опыты, я покину его, а также господина с лысеющим затылком, студента, который, возможно, тоже был гением, и девушку с красным цветком в высокой прическе (которая, возможно, станет моей бабушкой, и тогда мой дедушка запомнит этот вечер на всю жизнь). Мы никогда больше их не увидим. Все это останется незавершенным - хотя на самом деле давно завершено и забыто. И я оставляю их всех там, в Немецком офицерском клубе, в далеком 1871 году.
Когда я сам позапрошлый раз был в Праге, в пятницу 27 декабря 1968 года (мой отец к тому времени тоже умер), в моем распоряжении было всего несколько часов. Я был проездом на Кубу - законную наследницу Парижской коммуны - и в ожидании самолета решил прогуляться по городу. Было пасмурно и холодно. Дни между Рождеством и Новым годом - это своего рода ничейная территория, где никто не знает, чем заняться. В сером тумане прохожие торопливо двигались по сумрачным извилистым улицам, крупные снежинки опускались на убогие рождественские елки, кое-где все-таки стоявшие вдоль тротуаров. Красные звезды с золотым серпом и молотом излучали грозную силу со стен общественных зданий. В светлой летней одежде, рассчитанной на тропики, откуда я собирался вернуться как раз к весне, защищенный только своим неизменным голландским зонтиком, я переходил Карлов мост. Чехи в громоздких пальто и больших меховых шапках порой смотрели на меня так, как будто уже примирились с непостижимостью мира. Дома, в Амстердаме, я в последние дни следил за полетом "Аполлона-8", в котором люди впервые, преодолев силу притяжения Земли, облетели вокруг Луны. Взглянув на часы, я, к своему изумлению, убедился, что ровно через три минуты спускаемый аппарат войдет в плотные слои атмосферы над Тихим океаном. Я решил пережить знаменательное мгновение, стоя здесь , на мосту.
У статуи святого Непомука, которого как раз на этом месте сбросили в воду - а сейчас на его голове наросла снежная шапка, - я остановился и стал ждать. Я дрожал от холода - я ведь был все равно что голый, - но не боялся простуды. Падая во Влтаву, крупные снежинки таяли и становились частью реки. Под тучами, на Земле, тихо лежал вокруг город, украшенный колокольнями церквей, на холме безучастный Град с обнесенным каменной стеной собором.
Через три минуты я двинулся дальше, зная, что сейчас на другом краю Земли, там, где в разгаре лето, спускаемый аппарат вошел в атмосферу над голубым океаном, словно чиркнула головка спички вдоль коробка, со скоростью 33 М .
