Захар вздохнул, высморкался, потом сказал совсем другим тоном:
— Земский-то? А?..
Дьякон поглядел на Захара.
— Да как же, — Захар перешёл на игривое настроение. — Скажи пожалуйста! Машка-то!..
— Машка? — повторил дьякон рассеянно. — Конопатая? Солдаткина дочь? Как же… Матери избу построил. Брату — лесу на сруб… соломы омет…
Захар фыркнул.
— Гущинские!.. Она из Гущи сама. Ребята гущинские… Мы, говорят, носили, носили — кинули… а барин поднял! Ей-Богу! И что ему в ней? Не люблю! Вся в конопушках… — Захар нагнулся к дьякону, сделал большие глаза и сказал испуганным шёпотом: — Она… Машка-то… выйдет на улицу — хвалится… У барина, говорит, всё имение на меня записано.
За обрывом завозился слабый, трусливо шипящий, надтреснутый звук. Вырос… Окреп… И тотчас всхлипнули колокола и бросили в озеро горсть дребезжащих звуков трезвона.
— Отошла!..
Захар снял шапку, перекрестился и почесал голову. Потом снял с огня котелок, вдавил его донышком в землю и покопался в мешке.
Дьякон поднял голову, поглядел и сказал:
— Сюда… идёт…
По обрыву сползало что-то большое, мутно белевшее… Издали было похоже на покойника в саване. Покойник пошуршал лопухами, выполз на отмель, задышал огнём, и у него изнутри осветились зубы.
— Земский! — сказал Захар. — Михаил Александрыч… Ишь ты!..
Покойник хрустел по песку, сопел, потом вынул изо рта папиросу и сказал, задыхаясь, голосом человека, который не в меру полнеет:
— Отец дьякон? Ты здесь? А мне сказали, ты помер!
— Пока жив… — ответил дьякон.
— Гм!.. Здравствуй, Захар! Что ж ты ко мне перепелов ловить? А? Я соскучился.
— Перепелов нынче некому продавать, — сказал Захар. — Батюшка и тот жмётся… Всё ли слава Богу, Михаил Александрыч?
— Спасибо… Дьякон! Что ж ты тут делаешь? Рыбу ловишь?
— Нет… Я — так, — ответил дьякон.
— Гм!.. Так? А я купаться пришёл! Что?..
Земский бросил на песок мягкий ковровый саквояжик, и в саквояжике что-то весело звякнуло.
— Вот и простыню захватил. Да!.. Простыню! Гм… Ну и… мыло там… Что?..
— Мы кашу варим, — сказал Захар.
— Кашу? — Барин заглянул в котелок и потянул носом. — Что ж, кашу — это ничего… Вот выкупаюсь!..
— А не рано? — спросил дьякон.
— Кому? Мне?.. Я, друг мой, в корпусе… в Крещенье купался! Да! В проруби!.. А ты — рано…
Захар зябко поёжился.
— Холодно, небойсь… В проруби-то?..
Барин щёлкнул замочком и расстелил на песке коврик, снял чесучовый пиджак, расстегнулся, долго возился с сапогами, потом сказал, отдуваясь:
— Надо остыть.
— Ты чай пил? — спросил дьякон, покашливая.
— Кто? Я? — земский пошлёпал себя по голому животу. — Нет! Я не пил. А что?
— Так, — сказал дьякон. — Я думал, ты у священника.
— Нет, я не пил! Сходим потом?
— Я не хожу, — сказал дьякон, глядя в костёр.
— Куда не ходишь? — Земский вытянул голую ногу к воде, пошевелил пальцами, потом боязливо отдёрнул. — Не остыл ещё. Куда ты не ходишь? А?..
Дьякон покопался зачем-то в золе, подул в костёр и закашлял:
— Я… к священнику…
— Почему?
— Так…
Барин повернул на коврике своё рыхлое тело, выпучил глаза, долго молча смотрел на дьякона. Потом прищурил глаза и сказал вопросительно:
— Дьяконица?
У дьякона потемнели щёки.
— Нет… Так…
Барин вытянул губы трубочкой, пососал воздух и свистнул. Потом потянулся к дьякону и сказал торопливо, озабоченным тоном:
— Дьякон! Голубчик! Совсем ведь забыл! Скажи ты мне, сделай милость, как твоя дьяконица бураки маринует? А?.. Еду сюда — вот спрошу… Который раз забываю!
— Я… не знаю. Не ем, — нехотя сказал дьякон.
— Бураков не ешь? — удивился помещик. — Бураков?
Он пощупал под мышками, пошлёпал себя по лысине, упёрся ладонями в песок и, ахнув, помочил пятки в воде.
Потом подобрал ноги на коврик, подумал, почесал грудь и сказал:
— Я… того… Каша простынет. Лучше после еды. А?..
За горой шевельнулись голоса, сползли к озеру. Слышно было, как осыпался под ногами илистый берег и, торопливо шурша, катились сухие комки. С плеском закачали лодку, и низом, с воды, отозвался сухой отчётливый звук — должно быть, бросили вёсла.
— На перевозе, — заметил Захар. — Версты полторы… Ишь ты!..
Костёр догорал. Головёшки, словно мукою, обсыпало седым чешуйчатым пеплом. Изредка огонь добирался до забытой хворостинки, сдирал с неё кожу, скручивал трубочкой, и весёлые светлые блики ненадолго ложились на воду. И, вместо жуткой лиловой глубины, в свете костра горбилась зеленоватая морщинистая твёрдая спина озера. Земский, пыхтя, задыхаясь, возился с чулками. Один он надел, а другой всполз кверху пяткой, застрял и висел с ноги клювом, и по отмели ползала тень от него — большая уродливая тень.
Озеро меркло…
Лиловая влажная мгла холодно побелела, стала тяжёлой и плотной. У самого берега, цепляясь, прилипая к воде, лениво крутились дымчатые узелки. Они тянулись к нему, плели на нем живую паутину, и месяц тускнел, прятался и мерцал, как фонарик, мутным пятном.
В перелеске залепетали осины. И узелки закрутились быстрее. Длинные туманные пальцы зашевелились над озером, собрали паутину погуще… и фонарик потух.
Захар застучал ложками, обнял краюшку хлеба и отпилил длинный ломоть.
— Чем Бог послал! Не побрезгуйте.
Земский черпнул из котелка и долго, не отнимая ложки от губ, жевал крупу, чавкал, дул и громко втягивал в себя жидкость. Потом откинулся назад, поглядел на дьякона и вздохнул:
— Так-то оно так… А всё-таки… Захар! Дай-ка мне сюда саквояжик!..
Он пощёлкал замочком, развернул мохнатое полотенце и вынул плоский объёмистый пузырёк.
— Гм?.. А… стаканчик?.. Ах, Маша, Маша…
Захар порылся в своём мешочке и достал маленькую жестянку, в каких продаётся персидский порошок или перец. В жестянке что-то возилось, жужжало, легонько потрескивало…
— Вот мы сичас, — сказал Захар. — Мы — песком! Я в ней кузнечиков держу… — Захар вывалил из жестянки живой, сухо стрекотавший комочек. — Ничего, они не поганые.
— Гм? — сказал земский. — А впрочем!.. Покажи-ка пример!
Захар бережно принял жестянку, накрыл её усами, и на его чёрной жилистой шее под кожей задвигалось яблоко. Он вытряхнул баночку на песок, протянул дощечкой ладонь сначала барину, потом дьякону, вытер усы и встал.
— Покорно благодарим!..
— Куда ж ты? — сказал земский. — А ещё?..
Захар молча сел на прежнее место, постучал ложкой по котелку и черпнул каши.
— На тараканах? — сказал земский. — Или что там у тебя? На кузнечиках? Гм?..
Он недоверчиво покрутил носом, сморщился, опрокинул жестянку в рот. Потом нагнулся к дьякону и подёргал его за рукав.
— Отче дьякониче! Очнись!! Водку пьём!..
Дьякон выпил жестянку, вытер усы, поболтал ложкой в котелке и сказал тихо:
— Я, должно быть, уеду.
Земский сделал удивлённое лицо.
— Это куда?..
— Уеду… совсем!..
— То есть… как это совсем?
— Так, — сказал дьякон задумчиво.
— За так, брат, не повезут! А семья? А дьяконица?..
Дьякон не ответил.
— Дьякон! — сказал земский, и голос его укоризненно дрогнул. — Дьякон! Опять ты блажишь? Ой как блажишь!.. Ну зачем ты поедешь? Куда?..
Дьякон поскрёб бороду и сказал:
— Всё равно…
— Ну и… дурак! — сказал земский убеждённо. — Конечно, дурак! Что ты о себе думаешь?.. А?..
Дьякон поглядел на угли. Потом наклонился, заглянул земскому в глаза и сказал испуганным шёпотом:
— Я… не могу!..
— Чего ты не можешь?
— Ничего не могу!.. — дьякон подёргал себя за воротник. — Ничего!.. Служить не могу!..
— Почему?
— Не могу я служить! — повторил дьякон. — Не в состоянии… Кому я… служу?..
— Вот чудеса! — сказал земский. — Как это кому? Кому другие служат? Не было бы кому, и… денег не платили бы!
Дьякон покачал головой и ответил:
— Нет! Я так не могу!..
— Грех-то!.. — сказал Захар испуганно. — А? Скажи, пожалуйста…
— Это… не служба! — сказал дьякон упрямо. — Я служил… на железной дороге. А здесь… Кому я служу?
Захар облизал ложку и сказал укоризненно:
— Будя грешить-то, отец дьякон! Кому? Бо-огу!.. Он… Батюшка…
— Куда ж ты поедешь? — спросил земский.
Дьякон покрутил головой, словно его душил воротник.
— Не знаю… Куда-нибудь… Есть… Люди!..
— Какие люди?
Дьякон заморгал глазами, пошевелил пальцами и ответил:
— Которые… настоящие…
— Вот ты куда!.. — земский засвистал. — И-их, отец дьякон! А ведь я тебя за умного человека считал. Мало их без тебя ищут? А где их искать?
— Люди есть! — сказал дьякон убеждённо.
— То-то, что люди! А вы кого ищете? Ищете людей, а… человека не видите? Вот тебе настоящий! — земский кивнул на Захара. — С ручательством! Дьяконица твоя… Что ты вылупился? Да! Дьяконица! А тебе каких надо? — земский насмешливо фыркнул. — Мыслители! Даны ему Богом глаза… Кругом жизнь, красота, небуш-ко!.. Ишь благодать-то какая! Нет? Нет. Ты себе глаза выколи — тогда человеком станешь!.. — земский сердито засопел, потом ткнул пальцем к обрыву. — Вон… Тоже!.. Не хуже тебя! Целый год мужиков касторкой пичкала — настоящих искала! А теперь — как бы со становым покататься… на шарабане!..
