Аминта рано лишилась родителей, и родных у нее наперечет, да и тех служба разбросала по свету, кого куда. Заехал как-то двоюродный брат, моряк, привез ей из Гонконга натурального имбиря в банке настоящего китайского фарфора. Старшая сестра, миссионерка-англиканка, привезла в подарок из Центральной Африки деревянную маску, подлинник работы негритянского мастера. На неделю напросилась в гости двоюродная бабушка из Мидлендса, от которой Аминта получила к свадьбе мельхиоровый судок для горячих булочек - подарок к ее собственной свадьбе - и которая могла вынести все на свете, кроме нынешних гостиниц.
Бабушка оказалась маленькой худенькой старушкой семидесяти шести лет с цветом лица, как у капитана дальнего плавания. Нос у нее был сизый, как тихоокеанская волна, как зловещая, темная грозовая туча. Щеки - цвета темного красного дерева, как дверцы кают. Лоб - как у старого морского волка: мертвенно-белая полоса над бровями. Однако подкупающей галантностью морских капитанов бабушка не отличалась, повадка у нее была резкая, грубоватая. А цвет лица она заработала на охоте, иного преуспев за шестьдесят лет в охотничьем искусстве, и первой из женщин - по крайней мере женщин своего круга - удостоилась титула "хозяин гончих", возглавив местное охотничье общество.
Одевалась она, даже в городе, на мужской манер, как одевались передовые представительницы ее пола в конце восьмидесятых годов: тирольская шляпа, двубортный пиджак, жесткий мужской воротничок и галстук.
При виде их обстановки, особенно при виде золоченых часов и драпри на каминной доске, бабушка была неприятно поражена.
- Боже мой, - сказала она. - Совершенно во вкусе моей бабушки, а уж она даже у себя в Долише слыла ходячим ископаемым. Вся эта рухлядь годится только пыль собирать и вышла из моды вместе с наусниками.
Не менее старомодным она сочла Стэнсфилда. У нее тоже было полотно с морским пейзажем, кисти Будена.
- Хотя, конечно, я понимаю, не всякому по душе этот французский модерн.
Она привезла с собой пару фазанов и две бутылки портвейна - крофт, урожай 1926 года.
Она давала Аминте наставления, как готовить фазанов - хлопотливое дело для столь тонкой гурманки, - но никому не доверила перелить портвейн в графин, проделав это собственноручно.
Вечером, за вторым стаканом, она, несколько оттаяв, объявила, что готова простить Сэмюелу все, кроме его матушки.
- Помилуйте, - говорила она, - избирательное право - это же сущее несчастье! В мои молодые годы цивилизованным миром, от Лоншана во Франции до Ньюмаркета в Англии [названия ипподромов], правили женщины, а чем они правят сегодня, кроме своих дурацких машин? Женщины моего поколения были личностями, мы заставили уважать себя, а вы, теперешние, - пол, и только. Почитайте-ка объявления в газетах.
Услышав об Аминтиных упражнениях для расслабления мышц, она презрительно фыркнула:
- Ну вот, а я что говорю - как будто все женщины изготовлены по одному образцу и одной мерке: бисквитное тесто женского пола в одинаковых формочках и одной выпечки, поданное к столу в одинаковых бумажных оборочках.
Она налила себе третий стакан, осушила его, смакуя, выбрала из коробки сигару и сказала, взглянув на этикетку:
- Гаванские? И вам они по карману? Любите вы, нынешняя молодежь, себя побаловать.
- Они для вас куплены, - сказала Аминта.
- Так я и знала, - сказала с угрюмой усмешкой "хозяин гончих". - Напали на слабую струнку у старой дуры и играете на ней.
Она вдруг удивительно подобрела, как часто бывает с неприступными стариками: их только пригрей, и они уже растроганы и сражены. Возможно, за громкую славу в родных местах старушка расплачивалась одиночеством. Она обнаружила неожиданную готовность сделать для своих дорогих детей все на свете. Каждую неделю Аминта и Сэмми будут получать от нее дичь. Она пришлет им собственный особый рецепт сухарного соуса. И немедленно велит доставить им дюжину бургундского - незаменимая вещь, когда ждешь приплода, ничто так не помогает вырабатывать кровь. Ну а насчет родов вот что: в Англии есть всего один человек, которому может довериться женщина, - ее личный врач, доктор Макмердо.
- Сорок лет принимает младенцев в домах всех наших охотников, пять раз вправлял мне ключицу при переломе. С войны больше не практикует, но для меня сделает что угодно. Подниму его незамедлительно, пусть приедет обследует поле.
И на другое же утро послала телеграмму - она принадлежала к тому поколению, у которого телефон еще не был в ходу.
Сэмюел божился, что на пушечный выстрел не подпустит к своей Аминте какого-то костоправа невесть откуда. А назавтра явился доктор Макмердо. Видно, он и вправду рад был сделать что угодно для особы, оставившей в истории столь яркий след, как Аминтина бабушка. Как и ей, ему перевалило за семьдесят, но он был гороподобен, с обширным круглым багровым лицом и необъятным отвислым пузом. На нем был ворсистый костюм желтоватого твида в широкую голубую клетку и белый фланелевый жилет, просторный, как плащ. Ел и пил он с самозабвенностью истинного Фальстафа. Один вид его за трапезой вызвал бы в Стратфорде прилив вдохновения. Он был тоже большой ценитель портвейна. С пациенткой он обращался скорей не отечески, а игриво. Возможно, было бы преувеличением утверждать, что он шлепнул ее по заднице, покончив с осмотром, но сказать, что потрепал, было бы слишком слабо.
Когда она заикнулась о пресловутых упражнениях для расслабления мышц, он ощерился, как сатир, и, опять любовно потрепав ее по тому же месту, ответил:
- Это вы предоставьте мне, душенька. Для того я и приехал. Живите спокойно.
И подмигнул Томпсону с выражением, в котором смешались добродушное злодейство Фальстафа и, повторяя слова Томпсона, цинизм подпольного акушера. Ну, и только Аминта почувствовала первую серьезную схватку, как ей уже надели маску для наркоза. Дальше она ничего не помнила, а когда проснулась с упоительным ощущением, что у нее вновь плоский живот, услышала, как где-то, словно очень далеко, пищит младенец, и мало-помалу сообразила, что это ее младенец.
После как-то само собой получилось, что двух других детей принимал все тот же доктор Макмердо. Их воспитывают на новый лад, учат, что нужно хорошо вести себя и вставать, когда папа входит в столовую, - как когда-то в церкви Аминта обещала слушаться мужа, так и теперь она говорит, что в доме должен быть хозяин, и блюдет его достоинство. И вот результат. Стоит ей пригрозить: "Смотрите, папе скажу", и дети становятся послушными, как ягнята, и держатся тише воды, ниже травы. Это веселые, живые, разумные дети, для них не существует нравственных трудностей, они всегда знают, как надлежит поступать, даже если поступать так не собираются.
Короче говоря, у Томпсонов очень счастливая семья - правы были Аминтины приятельницы, утверждая, что хорошая голова не помешает Аминте стать хорошей женой. Сэмюел души в ней не чает. Единственный предмет разногласий между супругами, впрочем не частых, - это избирательное право. Сэмюел, как истый сын своей матери, считает, что Аминта подходит к этому вопросу недостаточно серьезно.
Нельзя сказать, чтоб она совсем уж ни в грош не ставила избирательное право.
- Конечно, этим надо переболеть, - говорит она. - Как свинкой. Но почему выборы всегда проводят в дождливые дни, а кабины для голосования устанавливают на заднем дворе среди мусорных ящиков? И что в конечном счете дает голосование?
Да, верно, Аминта всячески поддерживает авторитет Сэмюела как главы семейства, но, если присмотреться, можно заметить, что заправляет-то всем она: распоряжается семейным бюджетом, оплачивает счета - даже в крокетном клубе, куда недавно вступил Сэмюел, - водит машину и решает, куда ехать отдыхать. Мало того, когда министерство начинает лихорадить в преддверии сдачи финансового отчета и Сэмюел, как и другие ответственные чиновники, приносит домой вороха заметок, справок и докладных записок, чтобы просиживать над ними вечера, захватывая даже воскресенья, Аминта может подсесть к нему и живо накатать отчет о теплотворной способности кирпичной пыли или о выгодах утилизации фабричного дыма - да такой отчет, что комар носа не подточит.
В лучах семейного счастья Сэмюел расцвел поздним, но пышным цветом. Он бросил марки и теперь собирает стеклянные пресс-папье. Он щеголяет в котелках и сшитых по моде жилетах. Его брюки сужаются с каждой новой парой. Он говорит, что в наше время политические партии так мало отличаются друг от друга, что старые либералы вроде него могут спокойно голосовать с завязанными глазами. Кстати, на последних выборах он и вправду чуть было не отдал свой голос консерваторам. Удержался лишь потому, что кандидат от либералов, как выяснилось в последнюю минуту, решительный сторонник строгого соблюдения воскресных праздников, а Сэмюел стал ревностным прихожанином с наклонностью к евангелизму. Короче, теперь это, можно сказать, совсем новый мужчина.
