— Может быть, это неудобно, но вы, наверно, поймете меня — я хотел бы сейчас уйти домой.
— Я вас хорошо понимаю, — сказала госпожа Цумпен, — осталось только уладить одну мелочь.
Она взяла папку, перелистала ее и сказала:
— Ваша расценка за кубический метр на тридцать пфеннигов ниже, чем в самой дешевой из остальных предложенных смет. Я советую вам поднять расценку еще на пятнадцать пфеннигов, тогда ваше предложение все равно останется самым выгодным, а вы к тому же заработаете на четыре тысячи пятьсот марок больше. Сделайте-ка это сейчас же!
Берта вынула из сумочки авторучку и подала ее мне, но я был слишком взволнован, чтобы писать; я передал папку Берте и наблюдал за тем, как она твердой рукой исправила расценку за метр, написала новую итоговую сумму и возвратила папку госпоже Цумпен.
— А теперь, — сказала госпожа Цумпен, — осталась еще одна мелочь. Возьмите вашу чековую книжку и выпишите чек на три тысячи марок, это должен быть чек на оплату наличными, дисконтированный вами.
Она обращалась ко мне, но не я, а Берта вынула нашу чековую книжку из своей сумочки и выписала чек.
— Но ведь у нас и денег таких нет, — сказал я тихо.
— Когда объявят результат конкурса, вы получите аванс, и тогда у вас будут такие деньги, — сказала госпожа Цумпен.
Наверно, в эту минуту я ничего не понял. В лифте Берта сказала, что она счастлива, но я молчал.
Берта поехала другой дорогой, мы проезжали по тихим улицам, в открытых окнах горел свет, люди сидели на балконах и пили вино; была светлая, теплая ночь.
Только один раз я тихо спросил:
— Чек был для Цумпена?
И Берта ответила так же тихо:
— Конечно.
Я смотрел на маленькие смуглые руки Берты, уверенно и спокойно ведущие машину. Эти руки, думал я, подписывают чеки и нажимают на тюбики с майонезом, и я перевел взгляд выше — на ее губы, и опять не ощутил никакого желания поцеловать их.
В этот вечер я не помогал Берте ставить машину в гараж, и мыть посуду тоже не помогал. Я выпил большую рюмку коньяку, поднялся в кабинет и сел за свой письменный стол, который был слишком, слишком велик для меня. Я думал о чем-то, потом встал, пошел в спальню и посмотрел на мадонну барокко, но и там то, о чем я думал, не сделалось для меня яснее.
Телефонный звонок прервал мои размышления; я снял трубку, и не удивился, услышав голос Цумпена.
— Ваша жена, — сказал он, — допустила небольшую ошибку. Она повысила расценку за метр не на пятнадцать, а на двадцать пять пфеннигов.
Одно мгновение я размышлял, а потом сказал:
— Это не ошибка, это было согласовано со мной. Он помолчал, а потом рассмеялся и сказал:
— Значит, вы предварительно обсудили различные возможности?
— Да, — сказал я.
— Прекрасно, тогда выпишите еще один чек на тысячу.
— Пятьсот, — сказал я и подумал: совсем как в плохих романах. В точности.
— Восемьсот, — сказал он, а я рассмеялся и сказал:
— Шестьсот.
И я знал, хотя у меня не было никакого опыта, что сейчас он скажет «семьсот пятьдесят», и когда он действительно это сказал, я сказал «хорошо» и повесил трубку.
Еще не было полуночи, когда я спустился по лестнице и вынес чек Цумпену, сидевшему в машине; он был один; я протянул ему сложенный вдвое чек, и он рассмеялся.
Я медленно вошел в дом. Берты нигде не было видно, она не пришла ко мне, когда я вернулся в кабинет, она не пришла, когда я еще раз спустился, чтобы взять себе стакан молока из холодильника, и я знал, что она думает. Она думала: ему надо как-то это пережить, пусть побудет один, он должен это понять.
Но я так и не понял, да это и в самом деле непостижимо.
