автомобильных клаксонов и грохота электричек. Мир застывает картиной на свитке.
Почему некогда ярко полыхавшие чувства бесследно исчезают? Кадзу не понимала причин. Не понимала, куда уходит то, что наполняло все существо. Общепринятое мнение, что человек достигает зрелости, обретая разнообразный опыт, не находило отклика в ее душе. По ее мнению, человек – подземная сточная канава, куда просто стекает все; он лишь мощенная булыжником мостовая на перекрестке, где машины оставили следы колес. Гниют отбросы в сточных канавах, стираются камни мостовой. Но ведь и тут шумел однажды праздничный перекресток.
Кадзу давно перестала совершать безрассудные поступки. Все в ней, как вид этого утреннего сада, было прозрачно, все имело ясные контуры, в ее мире не существовало неопределенностей. Казалось, она проникает в любые тайные помыслы. И что странно, это не все. Услышав, что человек ради выгоды обманул друга, Кадзу полагала это естественным. Узнав, что кто-то, увлекшись женщиной, потерпел неудачу в делах, считала это вполне обычным. Она была уверена, что подобное ее не коснется.
Если люди обращались к ней за советом по поводу любовной интрижки или отношений, Кадзу сразу давала ценные указания. Психологию человека она аккуратно распределяла по десяткам ячеек, ответ на любой трудный вопрос исходил из совокупности чувств. Ничего сложнее в человеческой жизни не было. Все это – ограниченное число правил, ходов, сохраняющих баланс в начале шахматной партии, и Кадзу, как знаменитый шахматист на покое, могла любому дать дельное доброе наставление. Поэтому, само собой разумеется, она презирала понятие «время». Сколько бы человек ни гнался за модой, разве может он избежать издавна существующих законов чувств?
– Что делают сейчас молодые люди? – часто говорила Кадзу. – Они всего лишь носят другую одежду, но внутренне совсем не изменились по сравнению с прежними поколениями. И по ошибке считают опыт, новый для себя, новым для всех. Каким бы безрассудным такой опыт ни был, он такой же, как прежде. Изменился просто оценивающий взгляд общества, да и безрассудство стало шире и заметнее.
По существу прозаичная и банальная, эта точка зрения в устах Кадзу звучала внушительно.
Сидя на скамье, Кадзу наслаждалась сигаретой, которую достала из кармана в рукаве кимоно. Дымок, плывущий в утреннем воздухе, в безветренный день стелился глянцевыми шелковистыми струями. Вкус подкреплял уверенность в спокойной жизни, совершенно незнакомую женщинам, обремененным семьями. Сколько бы лишнего ни было выпито накануне, здоровый организм Кадзу никогда не воспринимал сигарету как невкусную.
Отсюда сад было не охватить взглядом целиком, но он весь жил в душе Кадзу, каждый его уголок был как на ладони. Центр сада – огромный, в темной зелени каменный дуб, скопление его облитых светом плотных небольших листьев, амурский виноград, обвивший деревья на северном склоне горы. Из кабинетов открывался вид на широкую полосу газона и скромные каменные фонари у фасада, на заросли низкорослого бамбука на островке Наканосима со старой пятиярусной башней. Самое крошечное растение, самый крошечный цветочек в саду жили не случайно.
Пока Кадзу курила, сад со всеми его деталями, казалось, полностью завладел ее воспоминаниями. Сейчас она воспринимала людей и общество как этот сад. И не просто воспринимала. Кадзу ими владела.
Глава вторая
Встреча членов общества «Кагэн»
Сообщение о том, что очередную встречу членов общества «Кагэн» [4] с этого года он хотел бы проводить здесь, Кадзу получила от одного из министров. Общество объединяло тех, кто некогда плюс-минус одновременно служил послами. Встреча проходила раз в год седьмого ноября, но до сих пор не удавалось найти подходящего места, поэтому министр, будучи не в состоянии мириться с этим, изложил свою точку зрения.
– Все участники утонченные, удалившиеся на покой господа, – сказал министр. – Только один все никак не отойдет от дел. Ты, верно, знаешь: старина Ногути прославился тем, что несколько раз занимал пост министра. Он недавно входил в число членов палаты представителей в парламенте почему-то от Партии новаторов, но на следующих выборах не прошел.
Этот разговор с Кадзу состоялся в саду, в разгар приема, который и устраивал министр, поэтому она не могла спокойно уточнить подробности. Сад в «Сэцугоан» заполнила толпа иностранцев, которые, в отличие от всегдашних стаек пичужек, слетелись сюда стаей крупных галдящих красочных птиц.
По мере того как приближалось седьмое ноября, Кадзу все напряженнее размышляла. Таким гостям нужно обязательно выказать уважение. Сейчас преуспевающие люди чаще находят удовольствие в нескромных шутках и излишней фамильярности, но гордость тех, кто прежде блистал в свете, а теперь ведет уединенную жизнь, такие шутки могут уязвить. Ограничить для пожилых персон число слушателей. Развлечь их легкой беседой – это создаст иллюзию, что здесь расцветает их прежнее могущество.
Меню в ресторане «Сэцугоан» в тот день было следующим:
Суп
Трюфели, тофу гомадофу, апельсиновый уксус дайдайдзу, белая паста мисо.
Сасими
Каракатица соломкой, корень лазурника, апельсиновый уксус дайдайдзу.
Горшочек
Речная форель, ракушки анадара, зеленый перец, апельсиновый уксус дайдайдзу, бульон даси.
Поднос с закусками
Дрозды, жаренные под соусом на гриле, лангуст, морской гребешок, маринованная репа сэммайдзукэ, молодые почки-бутоны солодки.
Отварные кушанья
Утка, ростки бамбука, желеобразный тофу со сладкой подливой.
Гриль хатидзакана — рыба – две колюшки, кафельник, жаренный в соли, апельсиновый уксус дайдайдзу.
Пиала
Ростки папоротника, рисовые лепешки с просом авамоти, маринованная слива умэбоси.
Кадзу надела кимоно фиолетово-серого цвета. Ткань пояса оби, с ромбами хризантем на пурпурном фоне, напоминала покров буддийского алтаря, пряжку поддерживающего пояс шнура украшала крупная черная жемчужина. Кадзу выбрала этот наряд, чтобы подчеркнуть достоинства пышной фигуры.
День выдался теплым и солнечным, в сумерках, как раз перед восходом луны, появились прежний министр иностранных дел Ногути Юкэн и бывший посол в Германии Тамаки Хисатомо. Рядом с Тамаки, обладавшим прекрасной фигурой, Ногути выглядел худым и несколько потертым. Однако на фоне подернутых серебром волос прозрачно-ясным казался его взгляд, и по сиянию глаз, выдававшему упрямого идеалиста, Кадзу поняла, что среди постепенно собиравшихся бывших послов в Европе он единственный не ушел на покой.
Гости оживленно общались, но темы беседы касались в основном прошлого. Самым разговорчивым оказался Тамаки.
Банкет проходил в центральном кабинете банкетного зала. Тамаки прислонился к столбу между старинной формы арочным окном в черной лаковой раме и раздвижными стенами, расписанными прекрасными картинами. На них сочными красками были изображены пара павлинов и белые пионы на фоне пейзажа в стиле южной школы китайской живописи; рисунки свидетельствовали о необычном смешении вкусов прежних владельцев-феодалов.
Тамаки был в костюме от лондонского
