34
Имя Варины поблекло перед блестящими именами Стеллы и Ванессы; но она тоже могла кое-что рассказать о голубых глазах молодого Джонатана. Образно выражаясь, книга жизни Свифта открывается в тех местах, где в нее заложены эти увядшие цветы! Варина заслуживает того, чтобы уделить ей несколько строк.
Это была некая мисс Джейн Варинг, сестра его товарища по колледжу. В 1696 году, когда Свифту было девятнадцать лет, он написал ей любовное письмо, которое начиналось так: «Нетерпение – это неотъемлемое качество влюбленного». Но разлука сильно переменила его чувства; и через четыре года тон его меняется. Он снова пишет этой девушке прелюбопытное письмо, предлагая ей выйти за него замуж, но выражая это предложение в такой форме, что его невозможно было принять.
Он долго распространяется о своей бедности и т. п., а затем пишет: «Я буду счастлив принять Вас в свои объятия, независимо от того, красивы ли Вы и велико ли Ваше состояние. Главное – чистоплотность, и кроме того, достаточность средств, вот все, чего я от Вас хочу!»
Редакторы не сообщают нам, что сталось с Вариной. Приятно было бы узнать, что она встретила какого-нибудь достойного человека и дожила до того дня, когда услышала, как ее маленькие сыновья смеются над лилипутами без всякой печальной arriere pensee[197] о великом настоятеле!
Какой-нибудь сентиментальный Шампольон нашел бы широкое поле для применения своего искусства, расшифровывая символы этого «краткого языка». Стелла обычно именуется «М. Д.», но иногда под этими буквами подразумевается и ее компаньонка миссис Дингли. Свифт именуется «Престо», а также «П. Д. Ф. Р.». Мы читаем «Спокойной ночи, М. Д.; Крошка Стелла; Милая Стелла; дорогая, бессовестная, милая проказница М. Д.». Иногда он переходит на стихи, например:
Пусть Новый год, – скажу вам не тая,
Пошлет еды вам доброй и питья
И долгого, веселого житья.
Считайте так, что рядом с вами я,
Как вы со мной, проказница моя.
Вот отрывки из записок, которые Свифт начал вечером в день ее смерти, 28 января 1727–1728 г.
«С самого детства и до пятнадцати лет она была болезненной; однако потом здоровье у нее вполне поправилось, и ее считали одной из самых красивых, изящных и милых молодых женщин в Лондоне, разве только она была несколько склонна к полноте. Волосы у нее были чернее воронова крыла, и каждая черточка лица являла собой совершенство».
«…собственно говоря, – пишет он с хладнокровием, которое при данных обстоятельствах поистине ужасно, – она умирала целых полгода!..»
«Среди представительниц ее пола ни одна не превосходила ее умом и не усовершенствовала более свои способности чтением или беседам» с достойными людьми… Все мы, имевшие счастье пользоваться; ее дружбой, единодушию соглашались, расставаясь с ней в начале или в конце вечера, что ей неизменно принадлежат самые интересные слова, сказанные в этом обществе. Некоторые из нас иногда записывали ее выражения или то, что французы называют «bons-mots»[198], в которых она достигала потрясающих высот».
Однако те образцы, которые мы находим в записках настоятеля под рубрикой «Bons-mots de Stella», едва ли подтверждают эту последнюю часть панегирика. Но вот другие, доказывающие ее остроумие:
«Некий джентльмен, который вначале вел себя в ее обществе очень глупо и развязно, под конец опечалился, вспомнив, что недавно потерял ребенка. Епископ, сидевший; рядом, принялся его утешать, говоря, что он не должен печалиться, ибо ребенок «теперь в раю», «Нет, милорд, – заметила она, именно это его и огорчает, ведь он уверен, что никогда не увидит там своего ребенка».
«Когда она была тяжело больна, ее врач сказал: «Сударыня, вы спустились почти к подножию горы, на мы постараемся снова поднять вас наверх». Она ответила: «Боюсь, доктор, что я задохнусь, прежде чем взберусь на вершину».
«Одного ее знакомого священника, человека очень неопрятного, который хотел казаться проницательным и остроумным, кто-то из присутствующих спросил, почему у него такие грязные ногти. Он растерялся; но она помогла ему выйти из затруднительного положения, сказав: «Ногти у этого почтенного господина стали такими грязными оттого, что он почесался».
«Один аптекарь из квакеров прислал ей закупоренную склянку; у нее были широкие края и сигнатурка на горлышке. «Да ведь это, – сказала она, вылитый сын моего аптекаря!» Забавное сходство и неожиданность ее слов заставили нас всех рассмеяться». – «Сочинения» Свифта под редакцией Скотта, т. IX, стр. 295–296.
«После утренней прогулки мне бывало так жарко и такая меня одолевала лень, что я предавался безделью у миссис Ваномри, где оставлял свое лучшее облачение и парик и лишь от скуки частенько оставался там обедать; так я поступил и сегодня». – «Дневник для Стеллы».
Миссис Ваномри, мать «Ванессы», была вдовой голландского торговца, который во времена короля Вильгельма получал прибыльные подряды. Его семья поселилась в Лондоне в 1709 году, в доме на Бэри-стрит, в Сент-Джеймсе, эта улица была знаменита тем, что на ней жили такие люди, как Свифт и Стиль, а в наше время Мур и Крабб.
Я люблю, ты любишь, я любил (лат.).
«Ванесса была необычайно тщеславна. Образ, придуманный Каденом, написан хорошо, но в целом он вымышлен. Она любила наряды; жаждала преклонения; обладала весьма романтическим складом ума; стояла, по ее убеждению, выше всех представительниц своего пола; держалась дерзко, весело и гордо; были у нее и приятные черты, но она отнюдь не блистала красотой или утонченностью… ее тешила мысль, что она слывет наложницей Свифта, и все же она рассчитывала и желала выйти за него замуж». – Лорд Оррери.
«Ты велишь мне ни о чем не беспокоиться и говоришь, что мы будем видеться так часто, как только ты сможешь. Ты бы лучше сказал – так часто, как ты будешь к этому расположен. Или так часто, как ты вспомнишь, что я существую на свете. Если ты и дальше станешь так со мной обращаться, я не долго буду тебе докучать. Невозможно описать, сколько я выстрадала с тех пор, как в последний раз видела тебя; я уверена, что легче перенесла бы пытку на дыбе, чем эти твои убийственные, да, убийственные слова. Порой я решалась никогда больше тебя не видеть, но этой решимости, к несчастью для тебя, хватало ненадолго; ибо есть что-то в человеческой природе, с чем мы не в силах совладать, и чтобы найти облегчение в этом мире, я должна дать этому волю, и я молю тебя прийти ко мне и быть со мной ласковым; ибо я уверена, ты никого на свете не обрек бы на те страдания, какие я перенесла, если б только знал о них. Я пишу тебе потому, что не могу высказать все это на словах; когда я начинаю жаловаться, ты сердишься, и лицо у тебя тогда такое страшное, что я немею. О, если б у тебя осталось ко мне столько участия, что эти сетования могли бы родить жалость в твоей душе! Я изо всех сил стараюсь сдерживать свои излияния; если б ты только знал мои мысли, я уверена, они так тронули бы тебя, что ты меня простил бы; поверь, я должна высказать это тебе или умереть». – Ванесса (Май, 1714 г.).
«Если мы отдельно рассмотрим поведение Свифта по отношению к женщинам, то обнаружим, что он смотрел на них скорее как на бюсты, чем на статуи в целом». – Оррери.
«Вы, наверное, улыбнулись бы, узнав, что его дом постоянно был сералем для самых добродетельных женщин, которые навещали его с утра до вечера». Оррери.
Один из корреспондентов сэра Вальтера Скотта прислал ему материалы, на которых основан следующий любопытный рассказ о Ванессе, после того как она удалилась лелеять свою Страсть в уединении:
«Аббатство Марли близ Селбриджа, где жила мисс Ваномри, действительно имеет вид настоящего монастыря, особенно снаружи. Дряхлый старик (по его собственным словам, ему было за девяносто) впустил моего корреспондента внутрь. Он был сыном садовника миссис Ваномри и еще ребенком работал с отцом в саду. Он хорошо помнил несчастную Ванессу; и то, что он о ной рассказывал, совпадало с общеизвестным описанием, особенно в том, что казалось ее embonpoint[199]. Он сказал, что она редко уезжала и почти ни с кем не виделась; обычно она проводила время за чтением или в прогулках по саду… Она избегала людей и всегда была печальна, кроме тех случаев, когда приезжал настоятель Свифт, – тогда она становилась веселой. В саду невероятно густо разрослись лавры. Старик сказал, что когда мисс Ваномри ожидала настоятеля, она всегда своими руками сажала несколько лавров к его приезду. Он показал место, где она любила сидеть, – оно до сих пор называется «беседка Ванессы». Три-четыре дерева да несколько лавров отмечают это место… Из беседки, где стояли два стула и грубый стол, открывался вид на Лиффи… По словам старого садовника, в этом уединенном месте настоятель и Ванесса часто сидели вдвоем, а на столе перед ними лежали книги, перья, бумага», – Скотт, «Свифт», т. 1, стр. 246–247.
