— Э-эй! Дядя!.. — моторка второпях подлетела и стихла, ткнувшись носом в песок. — А я гляжу, думаю, ты с моёй курточкой так и улетел! А ты что ж остался? — Мишка очень обрадовался, что его куртка не улетела на самолете.
— Спасибо, вот она, твоя!
— Теплая, верно? Я тебя в контору отвезу? — с радостной готовностью предложил он, любовно встряхивая куртку.
— Нет, ты меня только на тот берег бы перевез, и то спасибо.
— Так там же один лес.
— Вот мне и надо.
Наконец все кончилось. Успокоилось. Прошло. Улеглось и утихло. Очень даже прекрасно, что так все получилось. Просто самый лучший, то есть правильный выход из положения. Снова ты оказался на своем настоящем, правильном месте, где тебе и быть надлежит.
На затылке сидела здоровенная шишка, но мозги после встряски, наверное, улеглись как раз куда им полагается. Все было в порядке, только саднила скула. Дурак этот Хвазанов, и ударить-то не сумел, только кожу содрал.
В конце концов, все чепуха, все пройдет, утихнет и успокоится. Выпадет первый снег, и все будет позади. А девчонку с Ольгой он все-таки вывез или нет? Вывез! А остальное все чушь. Судьба. С судьбой у него были скверные отношения, и он ее не уважал. Да кто она есть-то, эта дама? Сцепление обстоятельств. Удачное. Или подлое. Или какое — кому… Если б не тянуло его в город, он не попал бы в полет. И девчонка с зайцем сгорели бы обязательно. Перст судьбы! Ему-то она пока все больше комбинации вроде кукиша из трех пальцев преподносила, старая ведьма, однако и на том спасибо. Какая-то бодрость мало-помалу разливалась у него по телу. Все прошедшие дни как-то по-другому стали представляться. Все само вспоминалось. Только про нее он больше не вспоминал. Его воспоминания как бы бережно обходили ее, не касаясь, точно она одна очерчена была магическим меловым кругом, за которым оставалась невидимой. Он уже знал, почему это так. Сейчас нельзя было допускать себя думать о ней. Ни за что нельзя!.. Только потом, когда все останется далеко позади, этот меловой круг распадется, и тогда он сможет без помех в тишине и одиночестве все вспомнить, увидеть и понять, что же такое с ним случилось.
После долгой, очень долгой ходьбы, когда пошли наконец совсем знакомые места: слева возникли три больших можжевеловых куста, в сумерках делавшиеся похожими на трех долгополых монахов в капюшонах, застывших в ожидании на пригорке, он наконец сообразил, что давно надо было сделать. Нарвал листьев подорожника, перемял и растер их в ладонях, приложил к ссадине на щеке, продолжавшей гореть и саднить. Сверху приложил носовой платок и, прижимая его ладонью к щеке, хотел было идти дальше. До дому оставалось всего несколько минут ходу. Всю долгую дорогу он одолел. А зачем? Что его там ожидает? Ничего. Просто конечная остановка. Он сошел в сторону с тропинки, повалился на мягкий мох, головой на зеленый холмик, закинул руки за голову и закрыл глаза. Некоторое время спустя он услышал, а потом почувствовал на лице горячее дыхание.
— А-а, это ты!
Бархан в ответ одобрительно дрогнул тугим обрубком хвоста. Ничего удивительного в появлении Бархана не было, он шнырял по лесу целыми днями и был в курсе дела всего, что происходило в радиусе километра вокруг дома.
Потом Бархан исчез, и он, уже не закрывая глаз, смотрел снизу на веточки с мохнатыми хвойными крестиками.
Глядя на Бархана, Марина вздрогнула и насторожилась, так явно он вдруг замер, застыл, глаза как будто выключились, уставясь в одну точку: он что-то слышал, вслушивался и вдруг сорвался со своего места, перемахнул через ограду, едва коснувшись верхней перекладины передними лапами, и тут же пропал, исчез в лесу, Непонятно почему, но в эту минуту она ясно ощутила: «началось». Она не знала, что началось. Какая-то развязка, может быть, самая ужасная или благополучная, ничего она не могла себе представить, но волнение в ней почему-то поднималось ровно и быстро, как ртуть в термометре, опущенном в кипяток.
Бархан вернулся скоро. Очень странным образом. Не через ограду, как обычно. С наскоку пнул калитку лапами и заскулил от нетерпения. Марина подбежала и подняла щеколду.
— Что случилось? — спросила она, замирая, и, кажется, ждала, что он ей ответит.
Кто может знать, что и как понимает умная собака? Во всяком случае, Бархан вопрос понял. Он даже не вошел в калитку, которую требовал открыть. Он повернулся и, оглянувшись на Марину, побежал обратно в лес. Не той, своей дорожкой, какой проныривал между кустов, под деревьями, а настоящей тропинкой, по которой она могла идти за ним следом, удобной тропинкой, тугой и твердой, покрытой сухой прошлогодней хвойной соломкой. Он делал несколько длинных прыжков и останавливался, нетерпеливо на нее оглядываясь, явно торопил. И Марина, чтоб не отставать, легко побежала. «Вот это другое дело», — как будто одобрил Бархан и помчался во весь дух, а она помчалась за ним следом так, как бегала на стометровке.
Она заметила, как Бархан свернул с тропинки куда-то вправо, и тут же увидела Тынова. Он торопливо и неуклюже поднимался ей навстречу с земли. Хотел одним рывком вскочить, пошатнулся и, ухватившись за толстый сук, выпрямился.
Бархан в восторге, что все так хорошо устроил, привел ее куда надо, не выдержал, успел еще раз подбежать к ней и, изгибаясь кольцом, все оглядываясь на нее, веселыми прыжками вернулся к Тынову. Тот, вцепившись в сук, смотрел, как она подбегает, еще не в силах остановиться с разбега, и видел отчетливо только ее широко раскрытые глаза, как слезами залитые отчаянием предчувствия встречи с чем-то ужасным.
Ей казалось, что он вот-вот рухнет снова на землю, и, подбежав, она в обнимку подхватила его, чтоб помешать упасть.
— Вы живы! — задыхаясь от бега и волнения, еле выговорила, все еще не выпуская его.
Наконец, со вздохом невыразимого облегчения, она немного отстранилась, продолжая недоверчиво придерживать его кончиками пальцев.
— Вас хотели убить? — ее губы скривились, как от боли, она смотрела на рваную ссадину с прилипшими кое-где обрывками листьев подорожника.
Он хотел взять ее за руку, но опять слегка потерял равновесие и пошатнулся.
— Зачем вы вскочили! Ложитесь, полежите. Вас шатает.
Он заметил, что начинает улыбаться и вот-вот засмеется от нахлынувшей радости, она его поддерживала и подталкивала, и, не сопротивляясь, он сел, опираясь на локоть. Бархану такая игра почему-то ужасно понравилась. Он без толку суетился вокруг них, точно клоун у ковра, который делает вид, что помогает что-то налаживать, но, в сущности, ничего не делает.
— А вы его не убили… кто это сделал?
Он продолжал удерживать подступающий нелепый смех.
— Нет, нет… Я находился, знаете, в состоянии некоторой задумчивости.
— Это все с этим… самолетом связано? Это правда?
— Пошел уже звон?.. У меня все здорово получается. Какой-нибудь болван напьется, а меня вот шатает… Спасал кота, а тот, оказывается, заяц. Нет, вы не думайте, я не заговариваюсь, просто поскользнулся и трахнулся затылком о перекладину… или притолоку. Да у меня совсем было прошло.
— Говорите точно. Все по порядку: сначала вас догнала эта перекладина, а потом… вас кто-то ударил или наоборот?
— Именно в таком порядке. Если б меня не трахнула перекладина, он бы и замахнуться не посмел. Я бы ему такого дал!..
— Сволочь, — стиснув зубы, выругалась она и с мечтательной ненавистью продолжала: — Меня там не было, я бы ему рожу расквасила. Ну, черт с ним. Да что вы смеетесь? Вам же плохо.
— Мне? Лежу как барин на зеленом бархате, и вы около меня разговариваете. Как в раю.
— А это у вас отчего? Ожог?..
— То-то я все слышу, гарью пахнет… Знаете, там веточки летали, но теперь это все неважно.
— Глупости вы какие-то все рассказываете, темните чего-то. Вам что-нибудь грозит? Беда?
— В должности понизят, например? Да? Нет, не грозит. Не могут, потому что некуда.
— Вы еще шутите. А я чуть с ума не сошла. Мы же все из-за вас… места себе не находили… Наборный сказал… боялись, что… вы разбились, или убились, или убили, не знаю, сумасшествие какое-то. Я измучилась… просто устала…
Она отошла шага на три, рассеянно выбирая место, куда бы присесть, спокойно села, прислонясь плечом к дереву, слегка закинула голову назад, и он увидел, как кровь медленно отливает у нее от лица.
Он сам не заметил, как вскочил и вот уже стоял, нагнувшись над ней, онемев от испуга, наблюдая за тем, как ее взгляд, устремленный на верхушки сосен, медленно стал опускаться, точно следил за кабиной лифта, спускавшегося откуда-то сверху на землю. Глаза совсем закрылись на минуту и тут же снова открылись, как после долгого сна. Щеки порозовели. Она еще сонно подмигнула ему, слабо усмехнулась.
— Я в первый раз в жизни поняла, как это девицы хлопаются в обморок. Думала, это только врут или притворяются… Я-то просто устала… думать… и ждать… и думать… А чего вы встали?
