Заметка о перемене вероисповедания, которую Ф. Б. в порыве увлечения напечатал в "Пэл-Мэл", вызвала немалое волненье в семействе Флораков. В доме Флораков читали эту газету, зная, что в ней сотрудничают друзья Клайва. Когда мадам де Флорак, не часто заглядывавшая в газеты, случайно узрела опус Ф. Б., можете себе представить, в какой ужас пришла эта благочестивая и добрая женщина. Ее сын примет протестантство! После всех тревог и огорчений, какие он причинял ей своим сумасбродством, Поль еще предаст свою веру! Супруг ее был так немощен и стар, что не мог без нее обходиться, иначе она непременно поспешила бы в Лондон, чтобы спасти свое детище от погибели. Она послала за младшим сыном, на которого и была возложена эта миссия, и вот однажды княжеская чета де Монконтур, жившая в Лондоне, была повергнута в изумление визитом аббата де Флорака.
Поскольку Поль и в мыслях не имел изменять своей вере, посланец очень скоро успокоил доброе сердце их матушки. Он не только заверил ее в том, что Поль не собирается переходить в протестантство, но и весьма лестно отозвался о религиозных склонностях своей невестки. Он имел беседу с англиканским духовником мадам де Монконтур, человеком, как он писал, небольшого ума, стяжавшим, однако своим красноречием известную славу у прихожан. Аббат умело развил благие наклонности ее высочества, ибо отличался неотразимым обаянием, когда предстояло обратить кого-то в истинную веру. Так что визит аббата примирил Флораков с их английской родственницей, - теперь, когда возникла надежда, что она перейдет в католичество, в ней обнаружилась доброта и иные положительные свойства. Было решено, что принцесса де Монконтур приедет в Париж и поселится в Hotel de Florac, - очевидно, аббат соблазнил эту достойную леди обещанием всевозможных радостей и благ, ожидающих ее в сей столице. В Англии она была представлена ко двору женой тогдашнего французского посла, а затем радушно принята и в Тюильри, чем осталась весьма польщена и довольна.
Будучи сама представлена ко двору, принцесса, в свою очередь, представила августейшей своей монархине миссис Т. Хигг и мисс Хигг из Манчестера и миссис Сэмюел Хигг из Ньюкома; мужья упомянутых дам (братья ее высочества) тоже впервые в жизни облачились в придворное платье. Сосед Сэма Хигга - сэр Брайен Ньюком, баронет, депутат парламента от Ньюкома, был слишком болен, чтобы представить Хигга ее величеству, но Барнс Ньюком был чрезвычайно любезен с обоими ланкаширскими джентльменами, хоть те и держались других политических взглядов и Сэм даже голосовал против сэра Брайена на последних выборах. Барнс пригласил их отобедать с ним в клубе, порекомендовал своего портного и послал леди Клару Пуллярд с визитом к миссис Хигг, которая потом объявила свою гостью дамой уважительной и миловидной. Графиня Плимутрок выразила готовность представить упомянутых дам ко двору, если паче чаяния ее высочества не окажется в Лондоне, чтобы выполнить это самолично. Семья Хобсона Ньюкома была крайне любезна с ланкаширцами и устроила им роскошный обед. Мистер Хобсон с супругой, кажется, тоже представлялись в тот год ко двору, причем мистер Хобсон - в мундире помощника наместника графства.
Если Барнс Ньюком был так необычайно любезен с семейством Хигг, у него, очевидно, имелись на то веские причины. Хигги пользовались большим влиянием в Ньюкоме, и было желательно снискать их расположение. Они были очень богаты, и представлялось соблазнительным заполучить их денежки в банк. Еще заманчивей были деньги принцессы де Монконтур, располагавшей большим собственным состоянием. Поскольку "Братья Хобсон" вложили крупные суммы в железнодорожное общество "Англия-Континент", о чем сообщалось выше, Барнса осенила идея назначить его высочество принца де Монконтур и прочее и прочее директором французского правления этого предприятия; пригласить в Ньюком высокородного мота, увенчанного новым титулом, и примирить с супругой и всеми остальными Хиггами. Сам этот титул был, так сказать, выдумкой Барнса; он вытащил виконта де флорака из его грязного жилища на Лестер-сквер и отправил его монконтурское высочество к его достопочтенной немолодой супруге. Печальные дни раскола были позади. Блестящий молодой викарий от доктора Балдерса, тоже носивший длинные волосы, прямые жилеты и обходившийся без воротничка, успел примирить виконтессу де Флорак с религией, служители которой ходили в столь диковинном виде. Хозяин гостиницы на Сент-Джеймс, где они обосновались, получал вино от Шеррика и посылал домочадцев в часовню леди Уиттлси. Красноречие преподобного Чарльза Ханимена и приятность его манер были по достоинству оценены его новой прихожанкой, - вот теперь автор сей хроники объяснил вам, как постепенно перезнакомились между собой все появившиеся здесь лица.
Сэм Хигг, чье имя пользовалось особым уважением на Лондонской и Манчестерской бирже, вступил в правление "Англия-Континент". Другой Хигг недавно скончался, оставив свои деньги родным, и наследство это весьма увеличило капиталы мадам де Флорак, которая записала часть своего состояния на имя мужа. Акции железнодорожной компании пользовались большим спросом и давали хороший дивиденд. Принц де Монконтур торжественно воссел за стол парижского отделения, куда частенько наезжал Барнс Ньюком. Сознание причастности к деловым кругам отрезвило Поля де Флорака и подняло его в собственных глазах; в сорок пять лет он наконец расстался с молодостью, был не прочь носить жилеты пошире и не скрывал уже седины в усах. Его сумасбродства были забыты, и в правительственных кругах к нему относились благожелательно. Он мог получить должность чрезвычайного посла при дворе королевы Помаре, но этому помешало слабое здоровье его супруги. Он каждое утро наносил супруге визит, присутствовал на ее приемах, сидел подле нее в оперной ложе и постоянно появлялся с ней на людях. Он продолжал устраивать интимные маленькие трапезы, на которых иной раз присутствовал и Клайв; мог черным ходом выходить из своих апартаментов, которые анфилада мрачных залов отделяла от спальни с зеркалами и ложем под желтым пологом, где почивали принцесса и ее Бетси. Когда кто-нибудь из его лондонских друзей являлся в Париж, он водил нас по этим залам и представлял по всей форме ее высочеству. Он был все так же прост и так же чувствовал себя дома во всей этой роскоши, как в грязной квартирке на Лестер-сквер, где сам себе чистил ботинки и жарил на угольях селедку. Что до Клайва, то он был любимцем этого дома; принцесса не в силах была устоять перед его располагающим видом, а Поль любил его ничуть не меньше, чем его маменька, хотя и на свой, особый манер. А что, если ему поселиться в Hotel de Florac? В павильоне у него была бы чудесная мастерская с комнаткой для слуги. Нет, ему лучше поселиться отдельно - в Hotel de Florac он оказался бы исключительно в дамском обществе.
- Я встаю поздно, - говорил хозяин, - и большую часть дня отсутствую все дела правления. Тебе пришлось бы играть в триктрак с моим престарелым батюшкой. Матушка занята уходом за ним. Моя сестра всецело отдала себя детям, у которых постоянно какой-нибудь бронхит. Общество ее высочества тоже не представляет интереса для молодого человека. Нет, ты лучше приходи и уходи, когда вздумаешь, Клайв, mon garcon {Мой мальчик (франц.).}, мой сын, для тебя всегда будут ставить прибор на столе. А не хочешь ли ты написать портреты всех членов семьи? Денег тебе не нужно? Мне в твои годы их не хватало, да и после тоже почти что всегда, mon ami {Мой друг (франц.).}. Зато теперь мы купаемся в золоте, и пока в моем кошельке есть хоть луидор, знай, десять франков из него твои.
Чтобы доказать матери, что он и не помышляет о протестантской вере, Поль каждое воскресенье ходил с ней на мессу. Иногда их сопровождала и мадам Поль; у них со свекровью, конечно, не могло быть взаимной приязни, однако отношения их теперь были верхом корректности. Они встречались раз в день. Мадам Поль приходила навещать графа де Флорака, а ее служанка Бетси забавляла старика своей оживленной болтовней. Она возвращалась к хозяйке с удивительными историями, которые ей рассказывал его сиятельство про свое Житье в эмиграции - еще до женитьбы на графине, - когда он был учителем танцев, parbleu! {Черт возили! (франц.).} У него даже хранилась скрипка трофей тех времен. Он болтал о прошлом, кашлял и напевал разные песенки своим разбитым старческим голосом. "Господи, твоя воля, видать, очень он стар годами сударыня!" - замечает Бетси. Он отлично помнил минувшее, но порой рассказывал какую-нибудь историю дважды или трижды в течение часа. Боюсь, он не вполне раскаялся в своих былых прегрешениях. Иначе, с чего бы он так смеялся и хихикал, рассказывая о них? А смеялся и хихикал он до тех пор, пока не нападал приступ стариковского кашля; тогда приходил Сен-Жан, его старый слуга, хлопал графа по спине и заставлял его проглотить ложку сиропа.
Между двумя такими женщинами как мадам де Флорак и леди Кью, разумеется, не могло быть большой приязни или симпатии. Любовь, долг, семья, религия - этим жила француженка; англичанкой тоже, по-видимому, руководило чувство долга и забота о семье, однако понимание долга было у них различное: леди Кью считала, что ее долг перед близкими состоит в том, чтобы способствовать их продвижению в свете; мадам де Флорак полагала, что близким надо всячески помогать, молиться о них, окружать их неустанной заботой, стараться наставить добрым словом. Кто из них оказался счастливей, не знаю. Старший сын мадам де Флорак был милым вертопрахом, второй - целиком посвятил себя церкви, а дочь отдала себя детям и не позволяла бабушке даже к ним прикоснуться. Поэтому Элеонора де Флорак была очень одинокой. Казалось, небеса отвратили от нее сердца детей. Всю жизнь она только и делала, что опекала себялюбивого старика, коему еще в ранней юности была отдана по воле родителя, а родительский приказ был для нее законом; повинуясь мужу, стараясь его уважать, она отдала ему все, кроме сердца, над которым была не властна. Таков печальный удел многих добрых женщин: красота расцветания, немножко солнечного тепла, даримого любовью, потом горькое разочарование, тоска и потоки слез и, наконец, длинная, скучная история покоренной жизни. "Не здесь твое счастье, дочь моя, - утешает священник. - Господь взыскивает страданием тех, кого любит". Он говорит ей о страстях великомучениц, о теперешнем их блаженстве и славе, призывает ее нести свое бремя с такой же верой, как они, и считает себя полномочным обещать ей такую же награду.
