Что помогло ему, жалкому рабу госпожи Сильверкооп, в свое время забрать такую власть над миссис Кэт? Думается мне, в схватках этого рода решает дело первый удар; а графиня нанесла его ровно через неделю после свадьбы и тем утвердила за собой главенство в семейной жизни, которое граф уже никогда не пытался оспаривать.
Мы упомянули о браке его сиятельства, дабы сделать понятным его возвращение на страницы нашей повести в куда более блистательном виде, нежели он там до сих пор являлся; в дальнейшем же, утешив читателя сообщением, что союз этот, хоть и весьма выгодный в житейском смысле, был на самом деле крайне несчастливым, мы более не намерены говорить о дородной законной супруге графа Гальгенштейна. Наши чувства отданы миссис Кэтрин, занимавшей до нее это место, и отныне имя дородной графини если и будет упоминаться здесь, то лишь в той мере, в какой она оказывала влияние на участь нашей героини или же тех мудрых и добродетельных людей, которые сопровождали и будут сопровождать последнюю на ее жизненном пути. Страшно делается, когда иной раз, оглянувшись в прошлое, вдруг видишь маленькое, совсем крошечное колесико, двигающее громоздкий механизм Судьбы, и понимаешь, как весь ход нашей жизни меняется подчас из-за минутной задержки или минутной поспешности, из-за того, что мы повернули не на ту улицу, или кто-то другой повернул не на ту улицу, или кто-то что-то сделал не так на Даунинг-стрит или в Тимбукту, в наши дни или тысячу лет тому назад. Так, если бы в 1695 году некая мисс Посте не украшала своим присутствием одно амстердамское заведение, мистер Ван Сильверкооп ее бы не увидел; если бы день был не столь изнурительно жарким, почтенному негоцианту не вздумалось бы зайти туда; если бы он не имел пристрастия к рейнвейну с сахаром, он бы не спросил этого напитка; если бы он его не спросил, мисс Оттилия Поотс не подала бы его на стол и не присела бы разделить компанию; если бы Сильверкооп не был богат, она, разумеется, отвергла бы все его авансы; если бы не упомянутое пристрастие к рейнвейну с сахаром, он бы не умер и поныне и миссис Сильверкооп не сделалась бы ни богатой вдовой, ни супругой графа фон Гальгенштейна. И более того - не была бы написана настоящая повесть; ибо если бы граф Гальгенштейн не женился на богатой вдове, миссис Кэтрин никогда бы не...
Ах вы, моя душенька! Думаете, сейчас вам все и расскажут? Э, нет, как бы не так! Вот прочитайте еще страниц семьдесят с лишком - тогда, быть может, узнаете, чего бы никогда не сделала миссис Кэтрин.
Как читатель, верно, помнит, еще во второй главе этих записок говорилось о том, что наша героиня произвела на свет дитя, которое при желании могло бы носить герб Гальгенштейнов, но с особой отметиной. Дитя это, незадолго до бегства его матери от его отца, было отдано в деревню на воспитание; и граф, бывший в ту пору при деньгах (благодаря удаче за карточным столом, о чем тоже в свое время сообщалось читателю), раскошелился на целых двадцать гиней, пообещав, что каждый год будет платить кормилице столько же. Женщина привязалась к мальчонке; и хоть с той поры не получала от его родителей ни денег, ни вестей, решила до поры до времени воспитывать ребенка на свой счет; а в ответ на насмешки соседей твердила, что нет таких родителей, которые вовсе бросили бы своего ребенка, и рано или поздно она непременно будет вознаграждена за хлопоты.
Упорствуя в этом заблуждении, бедная тетушка Биллингс, у которой было пятеро своих ребятишек, не говоря уже о муже, семь лет кормила и поила маленького Тома; и, будучи доброго и жалостливого нрава, окружила его заботой и "лаской, хотя (заметим попутно) сей юный джентльмен отнюдь того не заслуживал. Ему, сироте беззащитному, рассуждала она, ласка нужна больше, чем другим детям, которые при отце с матерью растут. И если она делала какую-нибудь разницу между своими отпрысками и Томом, то лишь в пользу последнего: ему и хлеб мазался патокой гуще, чем другим, и пудинга побольше накладывалось в тарелку. Впрочем, справедливости ради заметим, что не все относились к Тому так хорошо, были у него и противники; к ним принадлежали не только муж миссис Биллингс и пятеро ее детей, но и все в округе, кому хоть раз довелось иметь с мистером Томом дело.
Кто-то из прославленных философов - мисс Эджуорт, если не ошибаюсь,порадовал нас утверждением, что все люди равны по уму и душевным наклонностям, заложенным в них природой, и что все прискорбные различия и несогласия, обнаруживающиеся в них поздней, суть следствия неодинаковых условий жизни и воспитания. Не будем спорить с этим утверждением, которое ставит Джека Хауорда и Джека Тэртела на одну доску; по которому выходит, что лорд Мельбурн столь же мужествен, благороден и проницателен, как герцог Веллингтон; а лорд Линдхерст ни твердостью убеждений, ни даром красноречия, ни политической честностью не превосходит мистера О'Коннелла, - не будем, повторяю, спорить с этим утверждением, а просто скажем, что мистер Томас Биллингс (за неимением другого имени, он принял имя добрых людей, заменивших ему родителей) едва не с пеленок был злобен, криклив, непослушен и склонен ко всему дурному, что только может быть дурного в этом возрасте. В два года, когда он уже ковылял на своих ножонках, излюбленными местами его игр были угольная яма и навозная куча; как прежде, он, чуть что, поднимал отчаянный крик, и к его добродетелям прибавились еще две - драчливость и вороватость; оба эти приятные свойства он находил случай проявлять по многу раз в день. Он колотил своих братишек и сестренок, набрасывался с кулаками на приемных отца и мать; бил кошку, мучил котят, затеял однажды жестокий бой с наседкой на заднем дворе и потерпел поражение; но в отместку едва не забил насмерть молочного поросеночка, который, не чая бедствий, забрел в его приют у навозной кучи. Он крал яйца, пробивал скорлупу и высасывал содержимое; крал масло и поедал его с хлебом, а то и без хлеба, как придется; крал сахар и прятал его между страниц "Хроники Бейкера", которой никто в доме не читал и читать не мог; так со страниц истории впитывал он искусство лгать и грабить, являя успехи, поразительные для его лет. Если какой-либо последователь мисс Эджуорт и ее философских единомышленников не поверит мне или усмотрит в моем рассказе преувеличение и искажение истины, пусть знает: это картинка с натуры, и притом самая достоверная и точная. У меня, у Айки Соломонса, был некогда прелестный братишка, который воровать начал, еще не умея ходить (и не по чьему-либо наущению, - если вы человек житейски опытный, то должны знать, что у людей нашего вероисповедания честность - первый закон, - но лишь по природной склонности); итак, повторяю, воровать он начал, еще не умея ходить, лгать - еще не умея говорить, а в четыре с половиной года, повздорив с моей сестрой Ребеккой из-за горсти леденцов, он хватил ее по руке кочергой и вместо извинения сказал просто: "Так ей и надо, жаль, что не по голове!" Милый мой Аминадаб! Вспоминаю тебя и с презреньем смеюсь над всеми этими философами. Природа создала тебя для той жизни, которую ты прожил: негодяем был ты от рождения и до последнего вздоха, и ничем другим не мог быть, как бы ни сложилась твоя судьба; и счастье еще, что ты родился в такой семье; ибо, будь ты воспитан в любой другой вере, кто знает, каких бы ты натворил серьезных бед! Автор "Ришелье", "Сиамских близнецов" и пр. любит повторять такую сентенцию: "Poeta nascitur non fit" {Поэтом рождаются, а не становятся (лат.).}, желая сказать, что, как он ни тщился стать поэтом, ничего у него не вышло; а я скажу: "Canalius nascitur non fit". В нас все от природы, что бы там ни болтала мисс Эджуорт.
Итак, в то время как отец его, женившись на деньгах, влачил в пышных хоромах существование галерного раба, а мать, как говорится, покрыв грех венцом, жила степенной мужнею женой в своей деревне, юный Том Биллингс рос там же, в Уорикшире, забытый и отцом и матерью. Но было ему вредиачертаво от Рока однажды воссоединиться с ними и оказать немалое влияние на судьбу обоих. Порой путешественник в Йоркском или эксетерском дилижансе задремлет уютно в своем уголке, а проснувшись, видит, что он уже перенесся на шестьдесят или семьдесят миль от того места, где Морфей смежил ему веки; вот и в жизни подчас мы сидим неподвижно, а Время, бедняга-труженик, бежит и бежит себе, днем и ночью, без передышки, без" остановки хотя бы на пять минут, чтобы промочить горло, и будет бежать так до скончания века; так пусть же читатель вообразит, что с тех пор, как он в последней главе расстался с миссис Хэйс и с другими почтенными персонажами этой повести, промчалось семь лет, в течение которых все наши герои и героини шли предначертанными им путями.
Не столь уж приятно описывать, как муж семь лет плотничал или занимался иным каким ремеслом, а жена семь лет беспрестанно точила его, бранилась и проклинала свою долю; по этой причине мы и решили опустить рассказ об этих первых супружеских годах мистера и миссис Джон Хэйс. "Ньюгетский календарь" (бесценное пособие для всех популярных романистов нашего времени) сообщает, что за эти семь лет Джон Хэйс трижды или четырежды покидал свой дом и, побуждаемый вечным недовольством жены, пробовал приискать себе новое занятие; но всякий раз, прискучив этим новым занятием, очень скоро возвращался к семейному очагу. Потом родители его умерли, оставив ему в наследство малую толику денег и плотницкую мастерскую, где он до поры до времени и продолжал работать.
