Песнь XXXII
Содержание. Данте призывает муз на помощь, приступая к изображению средоточия вселенной, последнего девятого круга, этого краеугольного камня ада, где наказуется величайший грех – измены, и где в вечных льдах Коцита погружен Люцифер, родоначальник греха. Дно этой бездны представляет огромное замерзшее озеро, образованное рекою Коцитом; оно состоит из четырех отделений: Каины, где казнятся изменники родственникам; Антеноры, заключающей в себе изменников отечеству и граду; Птоломей – изменников друзьям и Джиудекки – изменников благодетелям и Богу. – Данте вступает в Каину и видит тени изменников, замерзшие до ланит, где зеркало стыда: все они поникли головами; они плачут, но слезы замерзают между веками. Тут видит он тени двух братьев из фамилии Альберти да Мангони: они погружены в озеро так близко один к другому, что волосы перепутались на их головах. Другой изменник, Камиччион де Падзи, предательски называет ему как этих, так и многих других грешников – своих товарищей и предсказывает скорое прибытие Карифио, еще живого во время замогильного странствования поэта. – За тем путники вступают во второе отделение этого круга – Антенору, проходя между головами грешников, Данте нечаянно ударяет ногою в лоб одного из них; грешник горько жалуется, но не хочет сказать своего имени: тогда Данте, выведенный из терпения его упорством, вырывает с головы его волосы. В это время, другой грешник выдает упорного изменника, назвав его по имени Боккой. Выданный изменник, в отмщение, называет Данту как этого, так и многих других предателей. – Наконец, на рубеже Антеноры и следующего отделения – Птоломей, Данте видит двух грешников, замерзших в одной яме: один из них грызет голову другого. Поэт вопрошает грызущего о причине такой ненависти, обещаясь в случае его правоты пересказать о нем на земле.
1. Будь стих мой груб, будь рифмы хриплы, дики,[701]
Приличье проклятой бездне сей,
Всех прочих скал несущей гнет великий,[702] —
4. Из дум моих я б выжал сок полней;
Но где стихи, чтоб выразить ту яму,
И кто без страха вымолвит о ней?
7. Да будет же тот вечно предам сраму,
Кто б вздумал дно вселенной описать[703]
На языке, зовущем папу, маму.
10. Но да послужат девы мне опять,
Помогшие певцу воздвигнуть Фивы,[704]
Чтоб истину мог стих мой передать!
13. О чернь! о род пред всеми злочестивый!
И вспомнить страшно, где гнездишься ты!
О лучше, если б родились зверьми вы!
16. Когда гигант вглубь вечной темноты
К ногам своим спустил нас из объятий[705]
И я еще взирал на высоты, —
19. Вдруг, возле нас, раздался крик проклятий:[706]
«Гляди же под ноги и так пятой.
Не попирай годов несчастных братий!»
22. И, обратясь, узрел я пред собой
Дно озера, которое с кристаллом
Имело больше сходства, чем с водой.[707]
25. Сам Танаис в стремленьи одичалом,
Иль в Австрии Дунай среди снегов
Не отягчен столь толстым покрывалом,
28. Как здесь Коцит, и пусть в ceй мрачный ров[708]
Вдруг с Пьетропаной Таверник свалится,[709] —
Не затрещит под ними лед с краев.
31. И как лягушка, квакая, стремится
Из лужи мордой в те часы, когда
Колосьев сбор порой крестьянке снится:[710]
34. Так до ланит, где зеркало стыда,[711]
Замерзли тени, щелкая зубами,
Как аисты, и посинев средь льда.
37. Все грешники поникли головами;
Скорбь их сердец является в очах,
О холоде твердят они устами.[712]
40. Я вниз взглянул и под собой в ногах
Увидел двух, которых льды так смяли,
Что кудри спутались на их главах.
43. «Скажите, вы, что грудь так с грудью сжали,»
Спросил я: «кто вы?» – И на мой вопрос,
Закинув выи, взор они подняли.
46. Из глаз, когда-то влажных, капли слез
До самых губ они струили оба,
И новым льдом им губы сжал мороз:
49. Так плотно брусьев не скрепляет скоба!
Они же лбами грянулись сильней,
Чем два козла: так их объяла злоба.
52. И вот, один, лишившийся ушей
От холода, лицом прильнувши к льдине,
Сказал: «За чем глазеешь на теней?
55. Или хочешь знать, кто эти два? в долине,[713]
Где с гор бежит Бизенцио ручьем,
Отец их, Альберт, с ними жил доныне.[714]
58. Они два брата: обойди кругом[715]
Каину всю, не встретишь пред собою,[716]
Кто б с большим правом стынул подо льдом:
61. Ни тот, чью грудь и тень своей рукою[717]
Пронзил Артур, нижё Фокаччья сам,[718]
Ни даже сей, который головою
64. Мешает вдаль смотреть моим очам, —
Предатель Сассоль: если ты Тосканец,
То ты о нем слыхал конечно там.[719]
67. Но чтоб скорей нам кончить, чужестранец,
Узнай: я Падзи; я Карлино жду,
Пред чьим грехом мой грех утратит глянец.[720]» —
70. Потом я зрел тьму песьих лиц во льду
И я дрожал и в век дрожать я буду,
Лишь вечный лед на память приведу.
73. Пока мы шли к средине, где отвсюду[721]
Стремится тяжесть к центру своему,
И с трепетом я зрел ледяную груду, —
76. Судил ли рок, иль случай вел к тому,[722]
Не знаю, но, идя меж черепами,
Ногой я в лоб ударил одному.
79. «За что ж ты бьешь?» вскричал он со слезами:
«Коль не пришел ты месть усугубить
За Монт Аперти, что гнетешь ногами?[723]»
82. А я: «О вождь! позволь мне здесь побыть,
Чтоб выведать, кто этот грешник новый?
Потом веди, как хочешь, мне спешить.»
85. Учитель стал; а я направил слово
К тому, которые мне еще грозил:
«Скажи, кто ты, хулитель мой суровый?» —
88. «А кто ты сам?» мне грешник возразил:[724]
«Ты в Антеноре так разишь нам лица»
Что и живой не так бы поразил.[725]» —
91. «Я жив и, выйдя из льдяной темницы,»
Был моя ответ: «я и тебя включу,
Коль славы ждешь, к другим в свои страницы.»
94. А он на то: «Противного хочу;
Прочь от меня! не досаждай мне доле:
В сей пропасти за десть я не плачу.[726]» —
97. «О! если так, ответишь по неволе,»
Вскричал я, в выю уцепясь ногтьми:[727]
«Иль волоска я не оставлю боде!» —
100. А он: «Пожалуй, все себе возьми;
Но не скажу, кто я, я не открою,
Хоть бей меня, хоть череп проломи.»
103. Уж в волосы вцепился я рукою
И много косм с изменника сорвал,
А он завыл с пониклой годовою;
106. Вдруг слышу вопль: «Что, Бокка, закричал?[728]
Аль челюстью стучать не надоело,
Что лаешь так? кои черт к тебе пристал?» —
109. «Молчи ж,» я рек: «изменник закоснелый!
Тебе упорство не могло помочь:
Позорь твой в мире возвещу я смело.» —
112. «Болтай, что хочешь, убираясь прочь,
Но и о том, что так язык торопит,
Не умолчи, покинув адску ночь.
115. О золоте французов здесь он вопит;
Скажи: Дуеру видел я во рву[729]
На холодке, где бес измену топит.[730]
118. С ним и других тебе я назову:»
Вот Беккерия близ тебя, сложившие[731]
В Флоренции под топором главу.
121. Там, думаю, дель Сольданьер, застывший[732]
С злым Ганнелоном; дале – Трибальдел,[733]
В Фаэнцу ночью двери отворивший.[734]» —
124. Мы прочь пошли, и в яме я узрел
Двоих замерзших так, что покрывает
Глава главу – мучения предел![735]
127. И как голодный жадно хлеб съедает,
Так верхний зубы в нижнего вонзал
У выи там, где в череп мозг вступает.
130. Как Меналипповы виски глодал
Тидей, безумным ослеплен раздором:[736]
Так этот грешник череп раздирал.
133. «О ты, который с столь свирепым взором
Грызешь главу соседу своему,
Скажи, за что,» спросил я: «с уговором,
136. Что если ты по праву мстишь ему»
То я, узнав о вас, о вашей доле,
Предам его позорному клейму,[737]
139. Коль не отсохнет мой язык дотоле.»
Содержание. Подняв голову и отерев уста о волосы нагрызенной головы, грешник повествует Данту, что он, граф Уголино, вместе с детьми и внуками, предательски был схвачен архиепископом Руджиери, голову которого он теперь грызет, посажен в тюрьму и в ней уморен голодом. Данте, по окончании страшного рассказа изливается в сильной речи против Пизы, родины графа, и за тем, покинув грешника, вступает за Виргилием в третье отделение девятого круга – Птоломею, где совершается казнь над предателями друзей своих. Они обращены лицом к верху, вечно плачут, но слезы тотчас замерзают перед их глазами, и скорбь, не находя исхода из глаз, с удвоенным бременем упадает им на сердце. Один из этих предателей, монах Альбериго, умоляет Данте снять с него куски замерзших слез: поэт обещается и тем заставляет грешника открыть свое имя; при этом, грешник объявляет ему, что Птоломея имеет то преимущество перед другими местами ада, что души изменников упадают в нее прежде, чем кончится срок их жизни, и в пример приводить душу своего соседа по муке Бранки де Ория. Не исполнив обещания, Данте удаляется от грешника, кончая песнь сильным порицанием жителей Генуи.
