Тут я вспомнил о запачканных кровью панталончиках, которые зачем-то подобрал с пола в комнате Жижи. Разве я не вынимал их из кармана твидовых штанов перед тем, как улегся в постель? (По крайней мере, я хорошо помню, как торопливо запихнул их туда, завершив осмотр трех рисунков, выполненных моим двойником, и тогда еще подумал, что костюмы редко шьют целиком из такой ткани.) В конце концов, я с облегчением нашел их в мусорной корзине в ванной: к счастью, тут еще не убирались, поскольку я не выходил из номера.
Рассматривая панталончики, я заметил в центре красного пятна крошечное отверстие, какое можно было бы проделать очень тонким и заостренным предметом. Как тут было не вспомнить о стеклянном стилете, который только что привиделся мне в кошмарном сне? Тем более что, при всей анекдотичности этого кошмара, в нем, как почти во всех снах, легко угадывались зачатки вчерашней яви: когда я поставил на загроможденную полку в большой шкаф осколок разбитого бокала для шампанского рядом с голубой туфелькой, мне, и впрямь, на миг показалось, что я загарпунил этой пикой рыбу на большой глубине, во время подводной охоты (О, Ангелика!).[30] Я аккуратно убираю за зеркало домашней аптечки свой охотничий трофей, который может служить доказательством реальности моих ночных похождений, стараясь не оторвать ненароком хрупкий осколок стекла, прицепившийся к волокнам шелка.
Одевшись без излишней спешки, чтобы спуститься к гостям, я взглянул на вешалку и заметил, что левый карман моей шубы как-то странно выпирает. Осторожно приблизившись к ней, я с опаской сунул руку в карман, откуда извлек тяжелый автоматический пистолет, который сразу показался мне знакомым: точно такую же, если не эту самую, «Беретту» я нашел в день прибытия в Берлин в ящике письменного стола в квартире J.К. с видом на Жандарменмаркт. Может быть, кто-то хотел подтолкнуть меня к самоубийству? Я решил выяснить это позже, а пока, не зная, что мне делать с этим навязчивым оружием, положил пистолет туда же, куда его запихнул неизвестный, прежде чем вернуть мне мою одежду, и спустился в холл, разумеется, без шубы.
В зале «Café des Alliés», в котором обычно немноголюдно, я сразу заприметил двоих ожидавших меня мужчин, хотя они и не проявляли нетерпения: просто других посетителей там не было. Они сидели за столиком возле входной двери, склонившись над стеклянными кружками с остатками пива, и смотрели на меня, а один указал мне (скорее смиренным, чем повелительным жестом) на свободный стул, приготовленный, очевидно, для меня. Едва взглянув на их костюмы, я сразу понял, что передо мной немецкие полицейские в штатском, впрочем, они и сами без обиняков заявили, что им поручено получить от меня точные, честные и прямые ответы на некоторые вопросы и в подтверждение своих полномочий предъявили мне удостоверения. Хотя они были не слишком разговорчивы и не сочли нужным привстать при моем появлении, их жесты, позы и немногословные реплики были исполнены учтивости и даже некоторой доброжелательности, по меньшей мере, показной. Тот, что помоложе, говорил по-французски, вразумительно и правильно, но без излишнего педантизма, и я был польщен тем, что полиция проявила такую заботу обо мне, хотя понимал, что теперь мне не удастся при случае увильнуть от неудобного вопроса, сделав вид, будто я не уловил его буквальный смысл или какие-то очевидные намеки.
Бросив взгляд на их удостоверения, я заметил, что второй полицейский, который по незнанию или умышленно не говорил ни слова на моем родном языке, был старше по званию. Вид у него был скучающий и немного рассеянный. Его спутник вкратце изложил мне суть дела: меня подозревают в причастности (если не сказать больше) к одному преступлению, расследование которого было поручено им сегодня утром. Поскольку ни жертва, ни подозреваемые не состоят на военной или гражданской службе у американцев, дело – по крайней мере, на начальном этапе – решено было передать западноберлинской Stadtpolizei,[31] как заведено в этом секторе. Сейчас он для начала зачитает мне фрагменты протокола, которые касаются меня. Я могу прервать его в любой момент, если сочту нужным сделать замечание; но чтобы не терять время понапрасну, лучше не злоупотреблять этим правом и высказывать сразу ряд комментариев, будь то возражения или уточнения, скажем, после того, как он закончит вводную часть. Я согласился, и он не мешкая приступил к чтению типоскрипта, который извлек из своего толстого портфеля:
– Ваше имя Борис Валлон, дата рождения – октябрь 1903 года, место рождения – Брест, не белорусский Брест, а военный порт во французской Бретани. По крайней мере, под этим именем вы пересекли checkpoint?[32] на Фрид-рихштрассе, когда перебрались в западную часть нашего города. Между тем, часов за тридцать до этого вы покинули пределы Федеративной Республики через пограничный пост Бебра с паспортом, в котором была указана другая фамилия – Робен, и другое имя – Анри; этот же документ вы предъявили в поезде по требованию постового, у которого вызвало подозрение ваше странное поведение на вокзале в Биттерфельде. В том, что у вас на руках не один Reisepas, а несколько паспортов, с виду подлинных, хотя имена и данные о месте рождения и роде деятельности в них указаны разные, вас не обвиняют: для командированных французских агентов это обычное дело, и нас это не касается. Чем вы занимались после того, как въехали в советскую зону через Герстунген-Айзенах, до того момента, как перебрались из Восточного Берлина к нам в американский сектор, нас по большому счету тоже не интересует.
Но вышло так, что ту ночь (с 14-ого на 15-ое) вы провели на втором этаже разрушенного дома на Жандармен-маркт в квартире, окна которой выходят как раз на ту часть широкой пустынной площади, где приблизительно в полночь было совершено первое покушение на некоего полковника фон Брюке: из одного выбитого окна этого самого дома в него дважды стреляли из револьвера, но лишь ранили в руку. Одна обездоленная пожилая дама по имени Ильза Бак, которая нелегально проживает там, невзирая на антисанитарные условия, отсутствие электричества и водоснабжения, уверенно указала на вас, когда ей предложили на выбор несколько разных фотографий. Она уверяет, что выстрелы были произведены из полуразрушенной нежилой квартирки, которая находится на том же этаже, что и ваша. Она видела, как вы приехали под вечер и вышли из дома только после того, как прогремели выстрелы. Хотя никто не задавал ей наводящих вопросов, в своих показаниях она упомянула и о вашей толстой шубе, подивившись тому, что приезжий в такой хорошей одежде остановился на ночлег в этой трущобе, которую облюбовали клошары.
На следующий день она видела, как вы уходили с багажом в руках, но уже без густых усов, в которых появились накануне. Хотя в рассказе этой особы местами были заметны признаки слабоумия, такие детали в ее показаниях не могут не настораживать, тем более что, добравшись до Кройцберга (пешком, по Фридрихштрассе), вы спросили дорогу у юной официантки в пивной «Спартак», и она объяснила вам, как пройти на Фельдмессерштрассе, которую вы искали и на которой сразу же сняли номер в этой самой гостинице, в двух шагах от дома, принадлежащего вашей предполагаемой жертве, вернее, уже его бывшей супруге, француженке Жоёль Каст. Поскольку этот маршрут вы выбрали не случайно, все это, естественно, наводит на подозрения.
Так вот, прошлой ночью в 1 час 45 минут этот офицер, сотрудник спецслужб вермахта Дани фон Брюке был убит (на сей раз по-настоящему): двумя выстрелами в грудь, в упор, из автоматического пистолета калибра 9 мм, из того же самого, из которого, по заключению экспертизы, его лишь легко ранили тремя днями ранее. В обоих случаях гильзы были обнаружены на месте преступления, во втором случае – на строительной площадке у Виктория-парка, до которого можно добраться отсюда за тридцать пять минут спокойным шагом. Мы знаем с точностью до минуты, когда было совершено убийство, со слов ночного сторожа, который слышал выстрелы и взглянул в тот момент на часы. Обе гильзы, оставшиеся после удачного повторения, лежали в пыли возле трупа. Что касается первой неудачной попытки, предпринятой в Восточном Берлине, то там гильзы были обнаружены в квартире, на которую указала фрау Бак, на полу перед оконным проемом без рамы, из которого вы, по ее словам, и произвели выстрелы. Пусть эта дама не совсем в своем уме, пусть ей повсюду мерещатся преступники и израильские шпионы, но надо признать, что ее бредни совпадают в главном с установленными нами фактами, научными и неопровержимыми…
Сделав такой комплимент, в известном смысле себе самому, полицейский поднял голову и пристально посмотрел мне в глаза. Нисколько не смутившись, я ему улыбнулся, словно порадовался его успехам или, на худой конец, дружески усмехнулся в ответ. По существу, то, что он прочел мне вслух с листа, по ходу то и дело добавляя что-то от себя (скажем, последнюю фразу он наверняка сочинил сам), не слишком меня удивило: разве что лишний раз подтвердило мои предположения о том, что кто-то хочет свалить всю вину за это преступление на меня. Но вот кто: Пьер Гарин? Ио? Вальтер фон Брюке?… В общем, я приготовился отвечать честно, только все никак не мог решить, вправе ли я разглашать берлинской полиции какие-то сведения об этом сомнительном задании, в котором все больше неясностей, и жертвой которого мало-помалу становился я сам.
