- А кто уговаривал вашу родственницу, нельзя ли узнать?
- Не могу не признаться, сэр, - отвечал я, заливаясь краской, - что я сам написал к ней письмо. Но возьмите в расчет, сэр, что родственнице моей было шестьдесят лет, а мне двадцать один. Она размышляла над моим предложением не один месяц и, прежде чем согласиться, советовалась со своими поверенными. И подстрекнул меня на это мистер Брафф, это он продиктовал мне письмо, а я в те поры почитал его богачом не хуже самого Ротшильда.
- Ваша родственница положила свои деньги на ваше имя, а вас, мистер Титмарш, ежели я не ошибаюсь, в награду за эдакую услугу, за то, что вы помогли их заполучить, спешно перевели, в обход двенадцати ваших сослуживцев, на более высокую должность.
- Все это правда, сэр, чистая правда, - признался я. И бедняжка Мэри принялась утирать слезы, а уши Гаса (лица его мне не было видно) запылали, как уголья. - И теперь, когда все так обернулось, а глубоко сожалею об своем поступке. А в те поры думал, что делаю доброе дело и для тетушки, и для себя самого. Ведь не забывайте, сэр, акции наши стояли очень высоко.
- Итак, сэр, доставив мистеру Браффу своими стараниями эдакую сумму, вы сразу же вошли к нему в доверие. Вас стали принимать в его доме, вскорости произвели из третьих конторщиков в главные, и на этом посту вы и оставались вплоть до исчезновения вашего достойного патрона, так?
- Я уверен, сэр, что вы не вправе учинять мне такой допрос, но здесь собрались десятки наших акционеров, и я с охотою чистосердечно расскажу все, что мне известно, - сказал я, сжимая руку Мэри. - Я и вправду был главным конторщиком. А почему? Да потому, что прочие наши джентльмены ушли со службы. Меня ж вправду принимали в доме мистера Браффа. А почему? Да потому, сэр, что у тетушки были еще деньги, которые она могла бы поместить в наше дело. Сейчас я все это вижу как нельзя лучше, а тогда ничего не понимал. Когда тетушка моя приехала в Лондон, наш директор силком увез ее из моего дома к себе в Фулем, а ни меня, ни мою супругу даже и не подумал туда пригласить, - это ли же доказательство, что у него была нужда не во мне, но в тетушкиных деньгах? Да, да, сэр, уж он бы выудил у ней и эти денежки, но, спасибо, ее поверенный вовремя вмешался. Еще до того, как предприятие наше окончательно лопнуло, едва тетушка прослышала, что оно не совсем надежно, она забрала свои акции - как вам известно, сэр, то были лишь квитанции о подписке на акции - и распорядилась ими по своему усмотрению. Вот, господа, и вся история, - сказал я, - по крайности, все, что тут касается меня. Ради того, чтобы обеспечить своему единственному сыну хлеб насущный, матушка моя вложила свое скромное достояние в наше Страховое общество - и деньги эти потеряны. Тетушка моя вложила куда более крупную сумму, со временем предназначавшуюся мне, - и эти деньги тоже потеряны. И вот, прослуживши в Компании четыре года, я опозорен и остался без гроша. Найдется ли здесь хоть один человек, которому - как бы ни был велик ущерб, причиненный ему крахом нашей Компании, - выпал бы жребий горше моего?
- Мистер Титмарш, - обратился ко мне судья, на сей раз куда дружелюбнее, и покосился при этом на сидящего тут же газетного репортера, рассказ ваш не предназначен для газет, ибо, как вы сказали, это все ваше частное дело, и вы могли бы не говорить об этом, ежели не полагали бы нужным, а потому мы можем счесть это конфиденциальной беседой. Но ежели вы не против сделать ее достоянием публики, она может принести немалую пользу и предупредить многих людей, - буде они только пожелают прислушаться к предостережениям, - чем грозит участие в подобных предприятиях. Из вашего рассказа совершенно ясно, что вы, как и все здесь присутствующие, пали жертвой бессовестного обмана. Но поймите, сэр, ежели бы вы так не гнались за наживой, вы, я полагаю, не поддались бы на обман, сохранили бы деньги вашей родственницы и, согласно вашим же словам, рано или поздно унаследовали бы их. Стоит человеку погнаться за большим барышом - и он будто лишается разума. И, мечтая о прибыли, он уверен, что получит ее, и уже не слушает никаких предостережений, забывает об осмотрительности. Помимо сотен честных семейств, кои были разорены оттого лишь, что доверились вашему Обществу, и кои можно только пожалеть от всего сердца, есть еще и сотни таких, что, подобно вам, вступили в Общество не ради того, чтобы просто поместить свой капитал, но того ради, чтобы нажиться на спекуляциях; и вот они, поверьте мне, заслужили свою горькую участь. Лишь бы выплачивались дивиденды, и никто ни об чем не спросит. Мистер Брафф мог бы добывать деньги для своих акционеров хоть разбоем на большой дороге, они все равно преспокойно клали бы их в карман и ни о чем бы не спрашивали. Но что толку в моих разговорах, - с жаром продолжал судья. - Стоит появиться одному жулику - и к его услугам тысячи простофиль. И коли завтра объявится другой мошенник, через год у этого самого стола соберется тысяча жертв. И так, я полагаю, будет до скончания века. А теперь, господа, перейдем к делу, и прошу прощенья за эту проповедь.
После того как я рассказал все, что знал, а знал я совсем немного, пришел черед других служащих держать ответ; а я отправился назад в тюрьму вместе со своей бедной женушкой. Нам пришлось пройти через толпу, заполнившую комнаты, и сердце мое облилось кровью, когда среди десятков пострадавших я увидел беднягу Гейтса, Браффова привратника, который отдал своему хозяину все до последнего шиллинга и теперь, на старости лет, остался со своими десятью детьми без гроша и без крова. Тут же поблизости оказался и капитан Спар, настроенный отнюдь не столь дружелюбно; в то время, как Гейтс снял передо мною шляпу, точно перед каким лордом, малорослый капитан, выступив вперед, стал размахивать тростью и клясться страшными клятвами, что я злодей не хуже Браффа.
- Будь ты проклят, лицемерный негодяй! - кричал он. - Да как ты смел разорить меня, английского дворянина? - И он опять замахнулся тростью.
Но тут Гас, не глядя, что он офицер, взял его за ворот и оттащил подальше со словами:
- Взгляните на даму, грубиян вы эдакий, и попридержите язык!
Увидевши деликатное положение моей супруги, капитан побагровел от стыда еще пуще, нежели перед тем от гнева.
- Жаль, что она замужем за таким проходимцем, - пробормотал он и скрылся в толпе.
А мы с моей бедной женушкой вышли из суда и вернулись в наше мрачное тюремное жилище.
Для существа столь нежного и хрупкого тюрьма была сейчас неподходящим местом; и я жаждал одного: чтобы, когда придет срок, около нее оказался кто-нибудь из родных. Но бабушка Мэри не могла оставить старого лейтенанта; а моя матушка написала, что раз уж с нами миссис Хоггарти, она лучше побудет дома со своими дочками. "Какое счастье, что при всех бедах, кои на тебя свалились, к твоим услугам щедрый кошелек тетушки!" - писала добрая моя матушка.
Да, как же, щедрый кошелек! И куда она запропастилась, моя тетушка миссис Хоггарти? Ясно было только, что она ни слова не написала никому из своих друзей в провинции и не уехала туда, хоть и грозилась.
Но так как матушка моя через мой несчастный жребий уже и без того потеряла столько денег, и немалых хлопот стоило ей на свои скудные средства прокормить моих сестер, а услыхав об моих невзгодах, она уж непременно продаст с себя последнюю сорочку, дабы мне помочь, - мы с Мэри положили не писать ей, каково нате истинное положение; а бог свидетель, было оно хуже некуда, уж так-то горько и безрадостно. У старого лейтенанта Смита тоже ничего не было, кроме пенсии да ревматизмов; так что оказались мы безо всякой помощи.
Сейчас, когда я вспоминаю эту пору моей жизни, эту постыдную тюрьму, мне кажется, будто все это примерещилось мне в бреду. Ужасное место! ужасное, как ни странно, не унылостию, которую я ожидал там найти, но, напротив того, веселием, ибо длинные тюремные коридоры были, помнится, полны оживления и какой-то гнетущей суеты. Дни и ночи напролет хлопали двери, слышались громкие голоса, брань, топот, хохот. Жилец соседней с нами комнаты торговал джином, и с утра до ночи там не прекращался гнусный разгул, там пили, пели, и что это были за песни, - но моя дорогая женушка, по счастью, не могла понять и малой доли этих непристойностей. Она выходила, лишь когда стемнеет, а все дни напролет шила чепчики и платьица для ожидаемого младенца и, как утверждает по сей час, вовсе не чувствовала себя несчастной. Но жизнь взаперти сказывалась на ее здоровье, она ведь привыкла к вольному воздуху, а тут день ото дня становилась все бледней.
Наше окно выходило во двор; и поначалу с неохотою, а потом, надобно признаться, с увлечением я стал посвящать каждый день два часа игре в мяч. Странное это было место! Там, как и везде, была своя аристократия - среди прочих сын милорда Дьюсэйса; и многие заключенные, что тебе щеголи на Бонд-стрит, наперебой добивались чести пройтись с ним и побеседовать со знанием дела об его семействе. Особливо старался бедняга Тидд. Из всего его богатства остался лишь несессер да цветастый халат; в придачу он обзавелся преотличными усиками; и в таком-то виде несчастный с важностью расхаживал по двору; и хотя он горько сетовал на свою злую участь, но стоило кому-нибудь из друзей ссудить ему гинею - и, я уверен, он чувствовал себя таким же счастливым, как в недолгие дни своего пребывания в свете. Случалось, на водах я встречал разряженных франтов в коротких сюртучках, которые прогуливались по аллеям, пожирая взглядами женщин, и нетерпеливо, словно от этого зависела их жизнь, дожидались пароходов и дилижансов. Так вот, в тюрьме тоже находились такие господа, такие же фатоватые и. безмозглые, только малость поплоше - франты с грязными бородами и продранными локтями.
