Телеграмма, смысл которой анчурийские лингвисты так и не смогли разобрать, тщетно пытаясь применить к ней свои знания испанского языка и азов английского, доставила Гудвину очень бодрящую новость. В ней ему сообщалось, что президент республики скрылся из столицы со всем содержимым государственной казны и что вместе с ним бежала обворожительная авантюристка Изабелла Гилберт, оперная певица из американской труппы, которая прибыла в Сан-Матео на гастроли и получила от президента такой радушный прием, какой не часто выпадает и особам королевской крови. Упоминание о «заячьей тропинке» – прозрачный намек на длинноухих мулов, которые служили главным транспортным средством на узкой грунтовой дороге, представлявшей собой главную транспортную артерию между Коралио и столицей, – было вполне ясным указанием на вероятный маршрут беглецов. Туманное высказывание о «банке, похудевшей на шесть размеров», ясно говорило Гудвину о том, в каком плачевном состоянии оказалась государственная казна. Также не вызывал никакого сомнения и тот факт, что партия, намеревающаяся подхватить брошенные бразды правления, будет очень нуждаться в «бабульках», несмотря на то, что теперь ее путь во власть должен был стать вполне мирным. Если не будут выполнены все обещания и победители не получат заслуженные трофеи, очень уж непрочным будет положение нового правительства. Поэтому было жизненно важно «схватить за жабры большого дядю» и отбить наличные, необходимые новому правительству как воздух. Гудвин протянул телеграмму Кио.
– Прочтите-ка это, Билли, – сказал он. – Новости от Боба Энглхарта. Сможете справиться с этим шифром?
Кио присел на вторую половину крыльца и внимательно просмотрел телеграмму.
– Ну, эт’ не шифр, – сказал он наконец. – Эт’ то, что они называют литературой. Такая, знаете, языковая система, которую люди, конечно, используют, хоть это и не значит, что ее создали великие писатели. Ее изобрели журналисты, но я не знал, что мистер Новин Грин, президент телеграфной компании «Вестерн Юнион», уже поставил на ней штамп «утверждаю». Так что теперь эт’, значит, уже не литература, а самый настоящий язык. Словари, конечно, и раньше пытались узаконить его, но до сих пор все их старания ограничивались примечанием «диалект, выражение». Ну уж теперь, раз сама компания «Вестерн Юнион» рекомендовала его к использованию, то пройдет совсем немного времени и возникнет новая раса людей, которая будет говорить только на этом языке.
– Что-то вас, Билли, слишком занесло в область филологии, – сказал Гудвин. – Вы можете понять, о чем здесь речь?
– Конечно, – ответил философ удачи. – Человек может легко освоить любой язык, если он ему действительно нужен. Однажды я даже смог совершенно правильно понять приказ убираться вон, который был произнесен на классическом китайском языке и подтвержден недвусмысленным кивком ружья. В этом небольшом литературном эссе, которое я держу в своих руках, речь идет об игре под названием «лиса на охоте». Вот вы, Фрэнк, играли в детстве в эту игру?
– Кажется, да, – сказал Гудвин, улыбаясь. – Все становятся в круг, берутся за руки и…
– Ничего подобного! – перебил Кио. – В вашей умной голове эта отличная спортивная игра перепуталась с игрою «вокруг розового куста». Сущность игры «лиса на охоте» совершенно противоположна понятию «браться за руки». Я сейчас расскажу вам, как в нее играют. Этот президент и его партнерша по игре, они вскакивают в Сан-Матео, готовые бежать, и кричат: «Лиса на охоте!» Мы с вами здесь тоже вскакиваем и кричим: «Гусак и гусыня!» Они спрашивают: «Сколько миль до городка Лондон?» Мы отвечаем: «Совсем немного, если ноги у вас достаточно длинные. Сколько вас?» Они отвечают: «Больше, чем вы сможете поймать». И после этого игра начинается.
– Идея понятна, – говорит Гудвин. – Только вот что я вам скажу, Билли, нам никак нельзя позволить этим гусям ускользнуть: у них слишком ценные перья. Наша ватага готова хоть сейчас отобрать калоши у старого правительства, но с пустой казной мы продержимся у власти не дольше, чем ковбой-новичок на необъезженном мустанге. Мы должны играть «в лису» на каждом квадратном футе побережья, чтобы не дать им выбраться из страны.
– Согласно расписанию движения мулов, – сказал Кио, – от Сан-Матео до нас пять дней пути. У нас еще целая куча времени, чтобы расставить сторожевые посты. На побережье есть всего три места, где можно сесть на корабль, уходящий из страны, – здесь, в Солитасе и в Аласане. Только эти три пункта нам и нужно будет охранять. Это не сложнее шахматной задачи – рыжие начинают и ставят мат в три хода. Гуси, гуси! – Га-га-га. – Мы вас словим, да-да-да! С благословения литературного телеграфа казну этой малопросвещенной отчизны необходимо спасти для честной политической партии, которая хочет все здесь перевернуть.
Кио обрисовал ситуацию очень точно. Путешествие из столицы к побережью было очень долгим и утомительным делом. Путнику, решившемуся на это, нужно было преодолеть и жар и холод, и дождь и жару, все это время трясясь и подпрыгивая верхом на непослушном муле. Тропа то взбиралась на горные кручи, то вилась между скалами и обрывами, как выброшенная за ненадобностью полуистлевшая веревка, то по хлипким мосткам перепрыгивала через ледяную воду горных ручьев, то проползала змеей сквозь дремучие джунгли, кишмя кишащие разными опасными насекомыми и всяким прочим животным миром. Спустившись наконец в предгорье, тропа превращалась в трезубую вилку, центральный зубец которой оканчивался в городке Аласан, другой ответвлялся к Коралио, третий – в Солитас. Между морем и предгорьем лежала полоса наносного берега в пять миль шириной. Здесь тропическую флору можно было видеть во всем ее великолепии, разнообразии и расточительности. Кое-где на отвоеванных у джунглей клочках земли ютились плантации бананов, сахарного тростника и апельсиновые рощицы. Вся же остальная территория представляла собой сплошное буйство дикой растительности, которая к тому же являлась домом для многочисленных обезьян, тапиров, ягуаров, аллигаторов, огромных змей и насекомых. Там, где через джунгли не было прорублено дороги, даже змея едва могла проползти сквозь все это хитросплетение ветвей и побегов. А через предательские мангровые болота могли перебраться очень немногие живые твари (не считая, конечно, птиц). Таким образом, беглецы могли надеяться достигнуть побережья только по одной из трех дорог, перечисленных выше.
– Вы, Билли, помалкивайте пока об этом деле, – сказал Гудвин. – Мы не хотим, чтобы местные власти узнали о том, что президент сбежал. Думаю, что эта информация пока еще и в столице известна лишь очень ограниченному кругу лиц. Иначе Боб не стал бы присылать нам свою телеграмму в зашифрованном виде, и, кроме того, все бы здесь уже знали эту новость. Сейчас я должен встретиться с доктором Савальей и нужно отправить кого-нибудь перерезать телеграфный кабель.
Как только Гудвин встал, Кио швырнул свою шляпу на траву и издал тяжкий вздох.
– Что случилось, Билли? – спросил Гудвин, останавливаясь. – В первый раз слышу, чтобы вы так тоскливо вздыхали.
– Ну, надеюсь, и в последний, – сказал Кио. – Этим печальным дуновением воздуха я обрекаю себя на жизнь, исполненную похвальной, но изнурительной честности. Ну сами подумайте – что такое моя ферротипия по сравнению с теми возможностями, которые выпадают представителям многочисленного веселого племени гусаков и гусынь? Не то чтобы я особенно хотел быть президентом, Фрэнк, да и тот кусок, что он ухватил, слишком велик для меня, но я смутно чувствую, как моя совесть упрекает меня за то, что я посвящаю свою жизнь фотографированию этих людей, вместо того, чтобы ограбить их и удрать с деньгами. А вы, Фрэнк, видели когда-нибудь эту «шелковую штучку», которую его превосходительство упаковал и увез с собой?
– Изабеллу Гилберт? – спросил Гудвин, улыбаясь. – Нет, сам никогда не видел. Однако из того, что я о ней слышал, могу заключить, что эта женщина не остановится ни перед чем для достижения своей цели. Смотрите не влюбитесь, Билли! Иногда я начинаю бояться, не течет ли в ваших жилах горячая ирландская кровь.
– Я тоже никогда не видел ее, – продолжал Кио, – но говорят, что по сравнению с ней все великие женщины из мифологии, скульптуры и литературы – не более чем лубочные картинки. Говорят, ей достаточно бросить на мужчину один лишь только взгляд, как он тут же превращается во влюбленную обезьяну и лезет на пальму, чтобы сорвать для нее кокосовый орех. Ну вот хотя бы этот президент – скачет себе сейчас на славном муле посреди цветов и пения птиц, и в одной руке у него бог знает сколько сотен тысяч долларов, а в другой – эта шелковая сирена. А Билли Кио – здесь, потому как он, чтобы честно зарабатывать на жизнь, добровольно обрек себя на такое малоприбыльное ремесло, как печатание на металлических пластинах фотографий этих туземных приматов. Как несправедливо устроен мир!
