-- Безжалостного, -- подтвердил я, -- именно, безжалостного. Беллингер -- черствое бездушное создание. Эти глаза, этот подбородок. По ним видна ее суть. Железный канцлер в юбке -- вот что она такое.
-- Весьма точное определение, сэр. Вот почему мне представляется, что случись мисс Беллингер стать свидетельницей неудачного выступления мистера Глоссопа перед публикой, ее любовь неминуемо угаснет. Если, например, во вторник ему не удастся расположить к себе аудиторию...
Я увидел просвет.
-- Черт возьми, Дживс! Если его освищут, все встанет на свое место, так?
-- Я был бы крайне удивлен иному исходу, сэр.
Я покачал головой.
-- Мы не можем полагаться на случайность, Дживс. Конечно, трудно вообразить более подходящий объект для освистывания, чем молодой Таппи, поющий "Моего сыночка", это я понимаю, но... Нет, Дживс, мы не имеем права рассчитывать только на удачу.
-- В этом нет необходимости, сэр. Вы могли бы предложить вашему другу, мистеру Бингхэму, свои услуги в качестве исполнителя на предстоящем празднике. Нетрудно будет организовать дело так, чтобы вы пели непосредственно перед мистером Глоссопом. Мне кажется, сэр, если мистеру Глоссопу придется петь "Моего сыночка" сразу же после того, как вы исполните ту же самую песню, публика будет реагировать на его выступление вполне соответственно нашим чаяниям. К тому моменту, когда мистер Глоссоп начнет петь, слушатели уже в значительной степени потеряют интерес к этому произведению и будут достаточно откровенны в проявлении чувств.
-- Дживс, вы чудо, -- сказала тетя Далия.
-- Благодарю вас, сударыня.
-- Дживс, вы осел, -- сказал я.
-- Что ты мелешь, Берти? -- вспылила тетушка. -- Это великолепный план.
-- Чтобы я пел "Моего сыночка" в клубе Крепыша Бингхэма? Подумать только!
-- Вы ежедневно исполняете эту песню в ванной, сэр. Мистер Вустер, -сказал Дживс, обращаясь к тете Далии, -- обладает приятным мягким баритоном.
-- Не сомневаюсь.
Я бросил на Дживса ледяной взгляд.
-- Одно дело -- петь "Моего сыночка" в ванной, Дживс, и совсем другое -- перед отборнейшими бакалейщиками со чада и домочадцы!
-- Берти, -- вмешалась тетя Далия, -- ты будешь петь, хочешь ты этого или нет.
-- Не буду!
-- Берти!
-- Ни за что!
-- Берти, -- твердо сказала тетя Далия, -- во вторник, третьего числа следующего месяца, ты споешь "Моего сыночка". Ты будешь петь как жаворонок на заре, в противном случае да падет на твою голову...
-- Не буду!
-- Подумай об Анджеле!
-- К черту Анджелу!
-- Берти!
-- Ни за что, пропади все пропадом!
-- Значит, нет?
-- Ни в коем случае.
-- Твое последнее слово?
-- Последнее. Учтите раз и навсегда, тетя Далия, нет такой силы, которая заставит меня спеть хотя бы одну ноту. В тот же день я послал Крепышу Бингхэму телеграмму с оплаченным ответом, где предлагал свои услуги по упомянутому делу, и к вечеру все было улажено. Согласно программе, я выступал вторым после перерыва. Следующим значился Таппи. А непосредственно за ним -- мисс Кора Беллингер, знаменитое оперное сопрано.
-- Дживс, -- сказал я вечером, причем в голосе моем тщетно было искать теплоту, -- загляните в ближайший нотный магазин. Мне нужен экземпляр "Моего сыночка". Придется заучить все слова -- я уже не говорю о суете и нервном напряжении, сопряженном с этой затеей.
-- Слушаю, сэр.
-- Хочу также подчеркнуть...
-- Мне лучше поторопиться, сэр, магазин скоро закроется.
-- Ха!
Я хотел его уязвить.
Разумеется, я заставил себя превозмочь страх перед грядущим испытанием и отправился в путь исполненный хладнокровия и мужества, отличающих людей, способных совершать отчаянные поступки с беззаботной улыбкой на устах. Но, должен признаться, был момент -- лишь только я вошел в зал и обвел взглядом собравшихся искателей удовольствий -- был момент, когда потребовалась вся бульдожья отвага вустеров, чтобы не плюнуть на все и не удрать в такси прочь, в цивилизованный мир. Целомудренные развлечения были в разгаре. Некто, по виду -- местный гробовщик, декламировал киплинговского "Гангу Дина". При этом публика, хотя и не улюлюкала в точном смысле этого слова, выглядела довольно мрачно, что мне совсем не понравилось. Один ее вид вызывал чувства, родственные тем, что должны были испытывать Седрах, Мисах и Авденаго, готовясь войти в печь, раскаленную огнем.
Рассматривая сограждан, собравшихся в зале, я пришел к заключению, что они временно отложили вынесение приговора. Приходилось ли вам, постучавшись в дверь нью-йоркского подпольного бара, увидеть, как, щелкнув, открывается зарешеченное окошко, и в нем оказывается лицо? Глаза устремлены на вас, и в этот длинный молчаливый миг вся ваша жизнь проходит перед вами. Потом вы сообщаете, что ваш друг мистер Цинцинхаймер, заверил вас, что стоит на него сослаться, как вас примут подобающим образом. Тут же напряжение спадает. Так вот, заполняющие зал торговцы рыбой выглядели точь-в-точь как это лицо. "Ну, начинай, -- казалось, говорили они, -- а уж мы знаем, как с тобой поступить". И я проникался уверенностью, что это их "ну, начинай" адресуется мне.
-- Аншлаг, сэр, -- сказал кто-то рядом. Это был Дживс, снисходительно наблюдавший за происходящим.
-- Вы здесь, Дживс? -- холодно спросил я.
-- Да, сэр. Я нахожусь здесь с самого начала представления.
-- Ах так? Есть жертвы?
-- Простите, сэр?
-- Вы все понимаете, Дживс, -- сказал я строго. -- Не делайте вид, что это не так. Кого-нибудь уже освистали?
-- О нет, сэр.
-- Думаете, первым буду я?
-- Нет, сэр. Я не вижу оснований для неудачи. У меня предчувствие, что вас примут хорошо.
Внезапная мысль посетила меня.
-- Думаете, все пойдет как задумано?
-- Да, сэр.
-- А я так не думаю, -- сказал я. -- И вот почему: я обнаружил просчет в вашем гнусном плане.
-- Просчет, сэр?
-- Да. Неужели вы хоть на мгновение могли предположить, что, услышав, как я пою эту чертову песню, мистер Глоссоп тут же выйдет на сцену, чтобы исполнить ее еще раз? Где ваша сообразительность, Дживс? Он почует опасность и вовремя остановится. Ничто не заставит его петь.
-- Мистер Глоссоп не услышит вашего пения, сэр. Согласно моему совету он проследовал в "Кувшин и бутылку" -- это как раз напротив -- и намерен оставаться там до самого выхода на сцену.
-- Вот как? -- сказал я.
-- Осмелюсь предложить вам, сэр. Чуть дальше по улице есть другое заведение такого рода -- "Коза и виноград". Мне кажется, с вашей стороны было бы благоразумным шагом...
-- Внести лепту в процветание владельца?
-- Это поможет вам снять нервное напряжение, вызванное ожиданием, сэр.
Я отнюдь не испытывал признательности к Дживсу за то, что он вовлек меня в эту отвратительную историю, но последние его слова, признаюсь, несколько смягчили мою суровость. Дживс, безусловно, был прав. Он изучил психологию индивидуума и попал в самую точку. Десять спокойных минут в "Козе и винограде" -- вот то, что было столь необходимо моему организму. Бертрам Вустер не замедлил отправиться туда и опрокинуть пару стаканов виски с содовой.
Средство подействовало чудесным образом. Не знаю, что они там добавляют в виски помимо купороса, но мои взгляды на жизнь коренным образом изменились. Исчез комок в горле. Прошло ощущение слабости в коленях. Прекратилась легкая дрожь рук и ног, язык более не прилипал к гортани, и позвоночник вновь стал надежной опорой для тела. Проглотив еще порцию, я ласково попрощался с буфетчицей, приветливо кивнул паре посетителей, чьи лица показались мне симпатичными, и, готовый ко всему, горделиво направился в зал.
Вскоре я был уже на сцене, и миллион вытаращенных глаз уставился в меня. В ушах раздался звон, и сквозь него донеслись вступительные аккорды. Вручив душу Господу, я набрал побольше воздуха и бросился в атаку.
Дальнейшее не очень четко отразилось в моем мозгу, но, помню, начиная припев, я услышал нечто вроде шепота. Мне показалось, что аудитория пытается подпевать, и это подействовало на меня ободряюще. Я напряг глотку до предела, взял высокую ноту и грациозной походкой удалился за кулисы. На поклон я не вышел, а тихо прокрался в зал, где среди стоявших за последними рядами меня ожидал Дживс.
-- Ну, как, -- сказал я, бросив якорь рядом с ним и вытирая честно заработанный пот, -- они не взяли сцену штурмом?
-- Нет, сэр.
-- Тем не менее можете довести до сведения широкой публики, что это было моим последним выступлением без мочалки в руке. Моя лебединая песня, Дживс. Впредь все желающие услышать мое пение должны явиться к дверям ванной и прижать ухо к замочной скважине. Похоже, к концу моего выступления публика была несколько возбуждена. Губы уже складывались для свиста.
-- Я также заметил некоторое беспокойство среди зрителей, сэр. Мне показалось, что они в известной степени утратили интерес к этой мелодии.
-- Что вы сказали?
-- Мне следовало предупредить вас ранее, сэр, что эта песня уже дважды прозвучала до вашего появления на сцене.
