В школе доктора Роззги на этой роли подвизается юный мистер Верзилоу. Это честнейшее, добрейшее, храбрейшее существо, всегда готовое помочь и удружить. Он многое умеет делать лучше, чем остальные мальчишки. Он превосходно лазит на деревья, прыгает, плавает, играет в крикет. Он может съесть в два раза больше, чем любой другой ученик в школе (мисс Роззги вам это подтвердит), он мастерски вырезывает из дерева фигурки своим большим ножом, делает и раскрашивает экипажики с настоящими колесиками, он может разобрать на винтики и потом снова собрать ваши часы. Он все может не может только выучить урок; и потому он безнадежно засел на последнем месте в школе. Малыши один за другим переходят в школу из приготовительного класса мисс Рэйби (правда, на свете мало найдется учительниц, которые могли бы с ней сравниться) и преспокойно "перепрыгивают" через беднягу Верзилоу. Его давно бы перевели в приготовительный класс, да он уж слишком велик. Было время, когда я подозревал его в том, что вся эта его непроходимая тупость не более как военная хитрость и что он нарочно представляется таким невосприимчивым к пауке, чтобы быть разжалованным назад в ученики приготовительного класса мисс Рэйби, - я, например, ради того, чтобы меня учила она, клянусь богом, с удовольствием надел бы короткие штанишки и передничек; но нет, это не хитрость, а природная неспособность к латинской грамматике.
Видели бы вы его "Латинскую грамматику" - это подлинное диво растерзанности. Листы и обложка закручены, словцо локоны, и изорваны в клочья. Многие страницы протерты до дыр его локтями, которыми он упирается в злосчастную книгу, страдая над каким-нибудь местом, и его кулаками, которыми он ее дубасит, впадая в ярость, а также пропитаны его слезами. Так и вижу его перед собой утирающим слезы ладонью: ведь он старается, старается изо всех сил, да все без толку.
Когда я думаю об этой "Латинской грамматике", о дьявольском "as-in praesenti" и о прочих подобных вещах, заученных мною в детском возрасте, клянусь богом, я просто диву даюсь, как я остался жив. Страшно подумать, сколько мальчишек были биты учительской тростью лишь за то, что оказывались не в силах усвоить эту непереносимую абракадабру! Милостивый боже, какие жалобные пени воссылают хором к небесам юные страдальцы! Будьте же снисходительны к ним, о наставники, и колотите лишь тех, кто нерадив в ученье.
Доктор Роззги (говоря между нами) поначалу подвергал беднягу Верзилоу воздействию розог и трости, но на того порка оказывала столь малое впечатление, словно он находился под хлороформом. Теперь Роззги махнул на него рукой и предоставил ему шагать своей дорогой. А Принс, который но натуре не способен не высмеять глупца, когда Верзилоу отвечает ему урок, обязательно принимает саркастический тон: "Позвольте узнать, мистер Верзилоу, способен ли был ваш блестящий ум усвоить разницу между понятиями, которые латинские грамматики определяют как имена существительные и имена прилагательные? Если же нет, то, может быть, вас просветит на сей счет мистер Фердинанд Тимминс?" И малютка Тимминс перескакивает через беднягу Верзилоу.
По-моему, Принсу не следовало бы издеваться над несчастным. Ведь он еще мальчик, и у него есть мать, вдова, которая любит его всем сердцем. Существует, правда, известное ядовитое изречение о тех, что плодят глупцов, в заботах погрязая; но помните, что оно принадлежит Яго, человеку злому и бессердечному.
Краткое пояснение насчет мисс Роззги
"Учащиеся, в особенности джентльмены наиболее юные и чувствительные душой, будут пользоваться неусыпным вниманием и нежными заботами мисс Зоэ Роззги, сестры принципала, первейшей своей целью ставящей возмещение (насколько таковое возможно) питомцам недостающей материнской ласки" - из "Проспекта Родуэл-Риджисской школы".
На бумаге все это выглядит неплохо, даже мисс Зоэ Роззги - этот цветок пятидесяти пяти лет (из коих сорок она дурманит себя всевозможными пилюлями), с носом, столь же алым, и взглядом, столь же кислым, как спелое китайское яблочко, - выглядит в "Проспекте" прекрасно. Но хотелось бы мне посмотреть на человека, который согласился бы взять мисс Зоэ себе в матери.
Во всей школе ее не боятся только двое: мисс Роза и я - да и то я все же се боюсь, хотя мне и известен один случай с учителем французского языка, происшедший в 1830 году, - остальные же все трепещут перед нею, начиная от самого доктора и кончая кухонным мальчиком Фрэнсисом, которого она запугала так, что он и носа не высунет из своего закутка, где чистит джентльменам сапоги.
Доктор - человек с виду надутый и суровый, но в душе слабый и уступчивый, любитель шуток и портвейна. Мне с ним ладить гораздо легче, чем мистеру Принсу, который, не таясь, обходится с ним как с совершеннейшим ослом, так что под его презрительным взглядом почтенный доктор съеживается, словно разоблаченный самозванец. Мне же нередко на склоне дня доктор Роззги, я знаю, всей душой рад был бы сказать: "Мистер Т., а не выпить ли нам, сэр, еще по стаканчику того вина с желтой наклейкой, которое вам как будто по душе?" (и которое ему по душе еще гораздо больше, чем мне), - да вот только старая ведьма Зоэ успевает обычно вмешаться и выжить меня с помощью своего возмутительного жидкого кофе. Это она-то мать родная? Как бы не так! Хилое от нее пошло бы потомство. С утра до вечера брюзжание, ругань, крики - то орет на прислугу, то рычит на мисс Рэйби, то лает на учеников, то тявкает на малышей. Она знает с точностью до унции, сколько съедает каждый мальчик, и для нее нет большего удовольствия, чем пичкать салом тех, кто не выносит жирного, и кровяными бифштексами тех, кто не терпит непрожаренного. Благодаря ей доктор Роззги трижды оказывался на волосок от разорения, и один раз из-за нее чуть не произошел бунт, когда по ее настоянию был выпорот Голиаф Исполин.
Счастлива эта женщина бывает только в те минуты, когда является утром в дортуар к малышам с чашкой горячего раствора английской соли и хлебной коркой на закуску. Брр! - меня при одной мысли оторопь берет. А она стоит и дожидается, пока не будет выпито все до капли. Только на днях я видел, как она учиняла такую расправу над маленьким Байлзом. При этом ее присутствие еще усугубляет горечь любого пакостного пойла.
Что же до ухода за теми, кто в самом деле заболеет, то уж не думаете ли вы, что она станет просиживать ночи у постели больного? Ну уж нет. Когда маленький Чарли Дэвисон (тот самый мальчик, чей шелковистый локон хранит в своей шкатулке мисс Рэйби) болел скарлатиной во время каникул, - потому что полковник Дэвисон, отец этих мальчиков, находился в Индии, - ходила за больным ребенком Энни Рэйби, она была с ним все время болезни, до последней минуты, пока своей рукой не закрыла глаза, которым не суждено уж было больше ни заискриться улыбкой, ни затуманиться слезой. Энни ухаживала за ним, Энни его оплакивала, но письмо с известием о его кончине писала мисс Роззги и получила в знак признательности от полковника медальон на золотой цепочке. Потом Фрэнк Дэвисон сбежал после одного скандала с мисс Роззги. И тут уж, как вы легко можете себе представить, когда Фрэик наконец добрался до Ахмеднуггурского нерегулярного полка, которым командовал его отец, прекратились ежегодные подарки и всякие там индийские шали для доктора и мисс Роззги; и если она воображала, что полковник вернется на родину и женится на ней (в благодарность за ее любовь и заботу об его осиротевших детях, которую он выражал в каждом письме), эти мысли ей очень скоро пришлось выкинуть из головы. Но то все дела минувшие, события семилетней давности, я знаю о них лишь кое-что со слов мисс Рэйби, которая девочкой тогда только поселилась у своего дяди. О мальчиках Дэвисонах она говорит с неизменным волнением, но довольно редко. Я так понимаю, что смерть младшего все еще терзает ее нежное сердце.
Мисс Роззги за одиннадцать лет выжила из школы семнадцать младших учителей и, я думаю, не меньше восьми французов, если считать с того дня, когда ее фаворит мосье Гринш исчез вместе с ее золотыми часами и прочим имуществом. Впрочем, это - лишь мои предположения, сделанные на основе некоторых высказываний любезной мисс Розы, которая нередко говорит колкости своей любимой тетушке. А у меня есть на нее другая управа.
Если она особенно разбушуется и примется нападать на мисс Рэйнби, стоит мне только упомянуть вскользь о малиновом варенье, и она сразу же прикусит язык. Она знает, о чем идет речь. Мне нет нужды ничего объяснять.
Приписка 12 декабря. - Теперь я могу сказать все. Я оставил свое место, и мне нечего больше опасаться. Так вот, заявляю (и как к этому отнесутся, мне дела нет), что своими глазами видел в кладовой, где хранятся сундучки мальчиков, как эта женщина, эта родная мать наших учеников, ела ложкой малиновое варенье из сундучка мистера Уиггина; и об этом я готов в любое время дать показание под присягой.
Трагедия,
