Адам Ведеманн - Где собака зарыта

— Но когда я вошла, там в гардеробе никого не было, — пыталась оправдаться пани Эльжбета. Она оделась легко, и ей казалось, что без плаща будет холодно.

— Как это — никого? Одежда не висела? Гардеробщица, видимо, отлучилась в туалет, — затараторила официантка, расплываясь во все более доброжелательной улыбке, а тем временем, не замеченная пани Эльжбетой, появилась пани Дарья, чтобы захватить подругу врасплох нежным поцелуем в щечку.

— Привет, Эля, — сказала пани Дарья, — что сидишь в мокром плаще? Давай, помогу снять его (и вот снятый пани Дарьей с пани Эльжбеты плащ висит, переброшенный через спинку третьего стула из стоявших у их столика).

— Понимаешь, я только что пришла, — снова стала оправдываться пани Эльжбета и сразу же обозлилась на себя за то, что оправдывается. Пани Дарья выглядела потрясающе. На голове свеженький перманент, на самой — весенний, прямо с иголочки костюм. Как же так получается, подумала пани Эльжбета, что люди всегда знают, что надеть и что с собой захватить. Как у нее так получилось, что совсем не промокла?

— Слава богу, дождь перестал, а то я напрочь забыла о зонтике, — сказала пани Дарья, когда обе уже сделали заказы. — Ты, я смотрю, тоже (она бросила небрежный взгляд на плащ пани Эльжбеты).

— Стоит мне взять зонт, дождь ни за что не пойдет, — грустно улыбаясь, сказала пани Эльжбета.

— Значит, ты должна постоянно иметь его при себе, — сказала пани Дарья, улыбнувшись своим словам будто чему-то забавному.

Пани Эльжбета не послала ей ответной улыбки. Ах, если б только зонт, подумала она. Вот надеваю я солнечные очки, и день сразу же становится пасмурным, а у меня, как назло, нет кармана, чтобы спрятать их. Или, например, случится вынуть из сумки чтиво, так потом в автобусе все читают какую-нибудь макулатуру, а я вынуждена им завидовать. Не говоря уже о том, во что выливается мой поход на почту. И так каждый раз. Всегда чего-нибудь да не хватает.

— Что новенького? — удивила пани Эльжбету своим вопросом пани Дарья. — Так влетаешь сюда и вылетаешь, что просто улет. — Пани Дарья непроизвольно улыбнулась спонтанно родившемуся каламбуру.

— Так ты говоришь, дождь перестал? — спросила пани Эльжбета с какой-то игривой усмешкой.

Мгновение пани Дарья сохраняла на лице растерянную улыбку, чтобы сменившая ее печаль показалась еще горше.

— Нет, Эля, теперь я говорю серьезно. Не могла бы ты как-нибудь приехать сюда на несколько дней? Что тебя так держит в этой твоей дыре?

— Что держит? Скорее я держусь за нее. Меня притягивает ее дырявость, — ответила пани Эльжбета (не сумев на этот раз сдержать легкой иронической улыбки). А если не приезжаю, значит, не могу. Не следует подозревать людей в наличии злого умысла.

— Тогда зачем ты вообще звонишь мне, договариваешься? (в глазах пани Дарьи появилось какое-то отчаяние).

— Может быть, хочу встретиться с тобой, — заметила пани Эльжбета, уже не веря в свои слова.

— И что дает нам такая встреча?

— А что она должна дать?

— Что мы вообще в состоянии рассказать друг другу за эти двадцать минут?

— Наверняка больше, чем кто другой за двадцать часов.

— Мы — не кто другой.

— Вот именно.

Пани Эльжбета уже давно успела жутко устать от разговора. К тому же неприятно застывшего в мертвой точке. Пани Дарья закурила. Пани Эльжбета не стала ни о чем спрашивать пани Дарью, опасаясь нарваться на новые расспросы. Ей очень хотелось взглянуть на часы, но она боялась обидеть пани Дарью. В результате в голову ей пришло нечто нейтральное.

— Вот смотрю я в окно, — сказала она, — а там все время идут какие-то люди с узелками, святить… И все взрослые. Никогда бы не подумала, что в таком большом городе… Помню, маленькой еще была, так должна была ходить с таким узелком к магазину… у нас это устраивали перед магазином… ксендз приезжал на черной «Волге»… иногда приходилось ждать его часа два… а то и дольше… потому что он обслуживал сразу несколько деревень… а я должна была надевать темно-синее платье и белые рейтузы… до сих пор ненавижу эти цвета… дети показывал и друг другу, что у кого в узелках… у всех были колбасы, яйца… зельц… даже бульон в баночке… что выглядело точь-в-точь как… ну, знаешь… (пани Эльжбета улыбнулась в свою чашку кофе) а у меня… кусочек ветчины… барашек, но не из масла, а из сахара… и расписное яйцо, пустое внутри… никому не хотела показывать… стыдно было… до сих пор… как-то не по себе. А ты носишь святить? Одна ведь живешь… — Пани Эльжбета подняла взгляд на пани Дарью. Пани Дарья явно не услышала ни одного из ее вопросов. Казалось, она целиком погружена в созерцание того, что происходит за окном (и чего пани Эльжбета не могла видеть, потому что была слишком хорошо воспитана, чтобы озираться по сторонам).

— Прости, Эля, — сказала пани Дарья каким-то изменившимся голосом, — мне надо выйти. Подождешь? Очень тебя прошу, подожди.

— Конечно, подожду, — ответила пани Эльжбета, потому что все поведение пани Дарьи показалось ей в высшей степени подозрительным (пани Дарья сорвалась с места и выбежала из кафе, оставив на столике сигареты). «А может, и не подожду», — подумала она и взглянула на часы. До поезда оставалось полчаса. К счастью, билет уже был.

Моментальное облегчение, последовавшее за уходом пани Дарьи, быстро уступило место чувству отчуждения. Пани Эльжбета успела допить кофе, даже выкурила одну сигарету из пачки пани Дарьи. Курение длилось двенадцать минут. Время шло медленно, но при всем при том слишком быстро. «Еще немного, и мне пора уходить», — подумала пани Эльжбета. У нее возникло предположение, что неожиданный уход пани Дарьи был на самом деле коварной попыткой задержать ее еще на несколько часов, а потому в глубине души она радовалась, что на этот раз не сдержит слова. К тому же ей вдруг вспомнилось, что денег у нее осталось в обрез, только на автобус. Ни грошем больше. Да и в поезде всякое может случиться. А тут, видишь ли, за два кофе надо платить. Душу пани Эльжбеты охватили страх и ярость. Ее внезапно прошил озноб. Посмотрела на плащ. «Я просто вне себя от бешенства», — вдруг подумала она и подозвала проходившую мимо официантку.

— Счет? — обрадовалась официантка.

— Нет, нет, я хотела бы еще один кофе заказать.

— Только я очень попрошу плащик в гардероб занести, — старалась быть любезной официантка.

— Да, конечно, совершенно о нем забыла, уже несу, — сказала пани Эльжбета с удвоенной любезностью и, перекинув плащ через руку, пошла в указанном официанткой направлении. Но, оказавшись напротив гардероба, лишь прибавила шагу, поскольку всего пара метров отделяла ее от выхода, метра два, как вдруг…

— Вы хотели сдать пальто? — послышался за ее спиной чей-то заспанный голос.

— Я… я… в туалет, — пробормотала пани Эльжбета и спустя несколько секунд уже сидела, недосягаемая, запершись в кабинке, а маленький никелированный замочек защищал ее от остального мира, которому лучше всего было бы сгинуть в эту самую секунду во вспышке какого-нибудь космического катаклизма.

«О боже, какой стыд, — сказала себе пани Эльжбета; одновременно до нее доходило осознание кошмарной несовместимости этих слов с размерами самоунижения, в которое она скатилась. — Как я могла совершить нечто столь низкое», — задумалась она и постепенно пришла к выводу, что вовсе не погода была тому виной и не усталость от долгой дороги, не общая раздраженность и даже не пани Дарья, а что причины этого поступка следует искать среди ее собственных, долго и тщательно шлифовавшихся принципов общения с людьми, которые на поверку оказались несовершенными, т. е. негодными; мысли проносились в ее голове, точно тяжелые артснаряды, и вскоре мировоззрение пани Эльжбеты зияло тысячью дыр, как старое проржавевшее решето, выброшенное из дома на свалку. «Человеку кажется, — думала она, — что у жизни есть некая цель, что некая нереальная, но все-таки дающая свет лампа одни дороги человеку освещает, другие прячет в тень, что все обстоит именно так, как и должно быть, и что потом наступает момент, когда человек приходит туда, куда ему и предстояло дойти, и тогда он собственными глазами видит ту самую цель, и…» (пани Эльжбета непроизвольно начала разглядывать нутро кабинки. Кабинка была чистая, блестящая, розово-серебристая, а журчанье воды в бачке лишь подчеркивало царившую в ней мертвую тишину. Лихорадочные мысли пани Эльжбеты рассеялись, и вскоре до нее дошло, что взор ее — созерцателен. Ею овладело неведомое доселе спокойствие, и она радостно растворилась в нем, познав, что такое вечность, во всяком случае — что никакая другая вечность ей больше не нужна и что весь мир, в сущности, исчез, вернее так: сосредоточился в скупом отблеске холодного света на металлической ручке).

Господь Бог чуток помялся перед входом в дамский туалет, ведь все-таки кто-то оттуда взывал к Нему, причем голосом, полным отчаяния. «А может, мне войти туда», — предложил Сатана, после чего Господь Бог смерил его строгим взглядом и вошел Сам. Вид пани Эльжбеты, чудесным образом свободный от суеты мира сего, вид просто счастливой женщины, привел Его в восхищение. Давно уже не было у Господа Бога случая видеть такой одухотворенной особы. Сейчас или никогда, подумал Он и решил предстать лично.