То замедляя, то ускоряя ход, поезд шел вдоль берега; Блейк заставлял себя придумать план бегства, но ничего не выходило - опасность была слишком близко, и, вместо того чтобы здраво все взвесить, Блейк стал воображать множество способов, какими мог бы избавиться от нее с самого начала. Но лишь только он пожалел, что не сделал этого, как тут же понял всю тщетность своих сожалений. Все равно что жалеть, почему не насторожился, когда она впервые рассказала ему о больнице. Все равно что жалеть, отчего не показались подозрительными ее застенчивость, неуверенность в себе, ее почерк - будто курица лапой. Но этого уже не поправить, и, наверно, впервые в жизни Блейк по-настоящему о чем-то пожалел. Он видел, как за окном в сумерках какие-то мужчины удят рыбу, потом вдалеке мелькнула ветхая лодочная станция - казалось, она наспех сколочена из щепок и бревен, выброшенных на берег.
Мистер Уоткинс задремал. И во сне похрапывал. Миссис Комптон читала газету. Вагон скрипнул, замедлил ход и неуверенно остановился. За окном появилась платформа южного направления, пассажиры на ней дожидались поезда, чтобы отправиться в город. Блейк увидел рабочего с обеденными судками, нарядно одетую женщину, мужчину с чемоданом. Они стояли поодаль друг от друга. За ними на стене пестрели рекламы. Парочка с бокалами вина, гавайская танцовщица, бесшумные резиновые подметки. Казалось, у этих развеселых картинок одно предназначение - отразиться в лужах на платформе и в них же исчезнуть. И платформа, и пассажиры - все выглядело таким унылым. Поезд тронулся и сквозь редкие огни трущоб вторгся в темноту предместья.
- Я хочу, чтобы вы прочли мое письмо до того, как мы приедем в Шейди-Хилл, - сказала она. - Оно на сиденье. Возьмите его. Я бы его отправила, но мне очень нездоровилось. Я две недели не выходила из дому. И уже три месяца не работаю. И ни с кем не разговариваю, кроме квартирной хозяйки. Пожалуйста, прочтите.
Блейк взял письмо с сиденья. Оно было на дешевой бумаге и на ощупь показалось ему грязным, отвратительным. А сколько раз его складывали и разворачивали.
"Дорогой супруг! (Опять этот корявый безумный почерк.) Говорят, будто земная любовь переходит в любовь небесную, но так ли это? Вы снитесь мне каждую ночь. Какие страшные желания мучат меня. У меня дар видеть сны. Во вторник мне приснился вулкан, он извергал кровь. Когда я лежала в больнице, они говорили, что хотят меня вылечить, но хотели лишь одного отнять у меня чувство собственного достоинства. Они хотели, чтоб мне снилось плетение корзинок или шитье, но я сумела сберечь свой дар. Я провидица. Я заранее знаю, когда зазвонит телефон. За всю мою жизнь у меня не было ни одного настоящего друга..."
Поезд снова остановился. И снова платформа, снова реклама: парочка с бокалами вина, резиновые подметки, гавайская танцовщица. А эта женщина опять вдруг приблизила к нему свое лицо и зашептала прямо в ухо:
- Я знаю, о чем вы думаете. У вас на лице написано. Надеетесь избавиться от меня в Шейди-Хилле? Но я все рассчитала, целые недели лишь об этом и думала. Я не трону вас, дайте мне только сказать. Я много думала о бесах. Мне кажется, если в мире есть бесы, если есть люди, воплощающие зло, мы должны их истреблять. Я знаю, вы всегда мучили слабых. Уверена. О, иногда я думаю, что должна убить вас. Иногда я думаю, что вы, и только вы, стоите на пути к моему счастью. Иногда...
Она дотронулась до него пистолетом, Блейк почувствовал на животе прикосновение дула. Если она сейчас выстрелит, пуля пробьет крохотное отверстие, по на вылете вырвет из спины кусок величиной с футбольный мяч. Блейк не забыл убитых, которых видел в войну. Память лихорадочно подсказывала: кишки, глаза, раздробленные кости, экскременты и прочая мерзость.
- Мне хотелось в жизни лишь одного - каплю любви, - сказала она.
И чуть отодвинула пистолет. Мистер Уоткинс все еще дремал. Миссис Комптон сидела тихо, сложив руки на коленях. Вагон покачивался, и вместе с ним покачивались все пальто и светло-серые плащи, что висели меж окнами. Блейк сидел, опершись локтем на оконную раму, левым ботинком упираясь в заслонку радиатора. В вагоне пахло, как в затхлом классе. Пассажиры словно спали, и каждый был сам по себе; Блейку казалось, что к нему навеки пристали запах дыма, влажной одежды и этот тусклый свет. Блейк попытался прибегнуть к самообману - иногда это спасало его, - но сейчас он чувствовал, что у него нет сил ни надеяться, ни обманывать себя.
В дверь заглянул проводник:
- Шейди-Хилл, следующая Шейди-Хилл.
- Сейчас, - приказала она, - вы пойдете впереди меня.
Мистер Уоткинс вдруг проснулся, надел пальто и шляпу и улыбнулся миссис Комптон, которая с материнской заботливостью собирала свои пожитки. Они направились к двери. Блейк пошел за ними, но никто на них не заговорил с ним и не заметил женщины у него за спиной. Проводник оставил дверь открытой, и Блейк увидел на чуть освещенной площадке следующего вагона своих соседей, тоже опоздавших на экспресс, - устало я терпеливо ожидали они конца путешествия. Блейк задрал голову, чтобы увидеть стоящий на отшибе заброшенный дом и прибитую к дереву табличку "ВХОД ВОСПРЕЩЕН" и дальше за ними цистерны с нефтью. Бетонные опоры моста промелькнули так близко от двери, что Блейк мог до них дотронуться. Он увидел первый фонарный столб на платформе и черную с золотом надпись "Шейди-Хилл", маленькую лужайку и клумбу, посаженную Ассоциацией развития, стоянку такси и старенькое здание станции. Снова шел дождь, проливной. Блейк слышал плеск воды, видел свет, отраженный в лужах и блестящем асфальте, и вдруг в праздном шуме падающих капель ему почудилась иллюзия убежища, столь странная и зыбкая, что он едва ли мог объяснить, как она возникла.
Блейк спустился по ступеням, женщина шла следом. Десяток машин с включенными моторами ждали возле станции. Из вагонов выходили люди - Блейк знал почти всех, - но никто не предложил подвезти его. Поодиночке или парами они спешили укрыться от дождя под навесом платформы, откуда к ним взывали гудки автомобилей. Настало время возвращаться домой, время ужинать, время выпивать, время любить. Блейк видел огни на холме, при свете которых купали детей, мыли посуду, жарили мясо, - огни светили сквозь пелену дождя. Главы семейств один за другим исчезали в машинах, пока их не осталось четверо. Потом двое сели в единственное на весь поселок такси. Минуту спустя уехал и третий - его жена немного опоздала.
- Прости, милый, - нежно сказала она. - У нас все часы в доме отстают.
Последний оставшийся пассажир взглянул на часы, взглянул на дождь и ступил в его полосу, а Блейк смотрел ему вслед и будто прощался с ним, но не так, как прощаются с друзьями после вечеринки, а так, как прощаются перед непрошеным, но неминуемым расставанием с самым дорогим в жизни. Пассажир пересек стоянку такси, свернул на пешеходную дорожку, и шаги его стихли. На станции зазвонил телефон. Он звонил гулко, протяжно, но при этом печально и безнадежно. Кто-то хотел узнать о следующем поезде га Олбани, но мистер Флэнаген, начальник станции, ушел домой еще час назад. Перед уходом он зажег на станции все огни. И теперь они светили в пустом зале ожидания. Горели под жестяными колпаками вдоль платформы - тусклым, бесцельным, печальным светом. Освещали гавайскую танцовщицу, парочку с бокалами вина, резиновые подметки.
- Никогда здесь не была. - Она огляделась. - Я думала, тут все по-другому. Вот уж не представляла, что здесь так убого. Отойдем от света. Идите сюда.
У Блейка подкашивались ноги. Он совсем обессилел.
- Пошли, - велела она.
В стороне от станции виднелись угольный склад, сарай и маленький залив, где мясник, булочник и владелец станции обслуживания держали свои лодки, с которых по воскресеньям удили рыбу; под тяжестью дождя лодки осели и накренились. Подойдя к складу, Блейк заметил на земле какое-то шевеление, кто-то тихонько скребся, и тут он увидел крысу: высунув голову из бумажного пакета, она смотрела на него. Крыса схватила пакет зубами и потащила в трубу.
- Стойте, - опять позвала эта женщина. - Повернитесь. Мне бы надо пожалеть вас. У вас такое несчастное лицо. Но вы не знаете, что вынесла я. Я боюсь дневного света. Боюсь, что на меня свалится небо. Жалкая трусишка. Я обретаю душевный покой, только когда становится темно. И все равно я лучше вас. И все равно мне снятся порой чудные сны. Мне снятся пикники и царствие небесное, братство всех людей на земле и замки в лунном свете, речные берега, поросшие ивой, чужестранные города. К тому же о любви я знаю больше вас.
С темной реки донесся гул подвесного мотора; этот звук, медленно плывущий над темной водой, пробудил в Блейке такие ясные, милые воспоминания об ушедших летних днях, о былых развлечениях, что он почувствовал, как у него по спине побежали мурашки, и вспомнились вдруг почему-то ночь в горах, поющие дети.
- Они и не думали меня лечить, - снова заговорила она. - Они...
