- А уж я позабочусь, не миновать вам штрафного батальона. Становитесь в строй!
Грей не спеша поворачивается и возвращается в строй. Старший сержант провожает его взглядом. Он снова повышает голос:
- Сержант Канинхэм!
- Сэр?
- Вы не записали фамилию этого рядового, как вам было приказано. Еще раз повторится - сами попадете под взыскание.
- Слушаюсь, сэр.
- Выполняйте!
- Да чего же это ты не побрился? - спрашивает Грея сержант. Они уже вернулись в барак - каменный сарай с облупленными стенами, куда не проникает свет, - и теперь сидят на корточках вокруг жаровни в спёртом, пропахшем мочой воздухе, на мокрой соломе. - Ты же ведь знал, что у нас нынче проверка!
- Годами я не вышел, чтобы бриться, - отвечает Грей.
- Да ведь ты же знал, что полковник тебя все равно заметит?
- Не вышли мне года, чтобы бриться, - упрямо и невозмутимо повторяет Грей.
III
- Вот уже двести лет, - говорит Мэтью Грей, - каждый день, кроме воскресенья, корабли идут вверх по Клайду или выходят из его устья, и не было еще на Клайде такого корабля, в котором гвозди не забиты руками Греев.
Нагнув голову, он смотрел на юного Алека поверх очков в стальной оправе.
- И даже в их безбожные праздники мы клепаем и пилим. А коли можно было бы склепать корпус корабля в один день, это сделали бы мы, Грей, - добавил он с суровой гордостью. - И вот теперь, когда ты уже подрос и сам можешь пойти на верфь с дедом, со мной и стать рядом с мужчинами и тебе дадут в руки молоток и пилу, ты мог бы работать наравне с нами...
- Будет тебе, Мэтью! - вмешался старый Алек. - Малый и сейчас орудует пилой не хуже нас и гвоздей может забить в день не меньше, чем ты или даже я.
Мэтью не обратил внимания на слова отца. Он продолжал говорить, медленно, рассудительно, поглядывая на старшего сына поверх стальной оправы.
- А ведь Джону Уэсли нужно еще два года расти, а Мэтью - и все десять, а деду уже много лет, гляди, скоро совсем состарится...
- Да будет тебе, Мэтью! - сказал старый Алек, - какие мои годы, всего-то шестьдесят восемь. Выдумал тоже малого стращать, что дед в богадельню попадет, пока он прокатится в Лондон. Чего там! Все это к святкам кончится.
- Кончится оно к святкам или нет, - сказал Мэтью, - только Греям-корабелыцикам нечего делать в этой войне англичан!
- Постой-ка ты! - сказал старый Алек.
Он поднялся, подошел к шкафчику возле камина и вернулся на свое место со шкатулкой в руках. Шкатулка была деревянная, потемневшая и стертая до глянца от времени. Углы у нее были обиты железом, а спереди висел огромный замок, который и ребенок мог бы открыть простой шпилькой. Он порылся в кармане и вытащил ключ, такой же огромный, как и замок. Открыл шкатулку и бережно вынул оттуда маленькую коробочку с бархатной крышкой, как для ювелирных изделий. Внутри на атласной подушечке лежала медаль - бронзовый кружок на красной ленте. Крест Виктории {1}.
- Я спускал корабли на воды Клайда, когда твой дядя Саймон служил королеве и получил от нее в награду вот этот кусочек бронзы. И не помню я, чтобы на меня кто-нибудь жаловался. А коли понадобится, так я и сейчас буду без задержки спускать их на воду, пока наш Алек послужит королеве. Отпусти малого!
Он спрятал медаль в шкатулку и запер на замок.
- Повоевать малость парню не во вред. Будь мне столько лет, сколько ему, - да чего там, даже и в твои годы! - я сам бы пошел. Слышь-ка, Алек, спроси их там, не возьмут ли они здорового молодца шестидесяти восьми лет. Вот мы тогда и пойдем с тобой, а старики, вроде Мэтью, пусть уж тут без нас управляются, как сумеют! Нет, Мэтью, ты малого не держи. Было ли когда-нибудь, чтобы Грей отказывались помочь королеве?
Итак, юный Алек записался в войска. И однажды в будний день, обрядившись по-праздничному и захватив с собой узелок с Библией и караваем домашнего хлеба, он спустился с родного холма на верфь, а дед Алек остался дома. И после этого в ясные дни, а иной раз и в непогоду, пока сноха, спохватившись, не уводила его в комнаты, дед Алек сидел, закутавшись в плед, к кресле на крыльце, поглядывая то на юг, то на восток и то и дело окликая жену сына, которая возилась в доме:
- А ну-ка, послушай, слышишь теперь, - пушки палят.
- Ничего я не слышу, - отвечала сноха, - просто море в Кинкедбайте шумит! Пошли-ка домой! А то мне от Мэтью достанется.
- Ш-ш! Помолчи ты! Ты что же, думаешь, если Грей где-нибудь там выпалит из пушки, так я здесь его выстрел не услышу?
Вскоре после того, как он ушел в солдаты, от него пришло письмо из Англии. Он писал, что быть солдатом в Англии - это совсем не то, что быть корабельщиком в Клайдсайде, и что он скоро напишет еще. И он писал им примерно раз в месяц и опять писал, что в солдатах служить - это не то что корабли строить и что дождь у них все идет. Потом семь месяцев от него не было ни слова. Но мать с отцом писали ему аккуратно в первый понедельник каждого месяца. Писали они вместе, и каждое письмо было точь-в-точь как предыдущее или как все предыдущие.
"Мы здоровы. Корабли выходят из устья Клайда скорее, чем те успевают их топить. Цела ли у тебя Библия?" - это было написано упрямой неторопливой рукой отца, а затем рукой матери: "Здоров ли ты? Не нужно ли тебе чего-нибудь? Джесси и я вяжем тебе чулки и скоро пошлем. Алек, Алек!" Это было единственное письмо, которое он получил за те семь месяцев, что он отбывал в штрафном батальоне; это письмо переправил его бывший командир, потому что Алек не написал домой о перемене в своей жизни. Он писал ответ на это письмо, примостившись на корточках в грязи, среди своих злополучных собратьев, обложенный снизу доверху газетной бумагой, засунутой под солдатскую куртку, - голова и ноги в обмотках из разорванного на лоскуты одеяла.
"Я здоров. Да, Библия у меня цела (он не писал им, что из нее здесь заворачивают цигарки и раскурили уже далеко за "Плач Иеремии"). Дождь все идет. Кланяюсь дедушке, Джесси, Мэтью и Джону Уэсли".
Наконец срок его пребывания в штрафном батальоне кончился. Он вернулся в свое прежнее отделение, в свою роту, увидел там новые лица, и ему вручили письмо из дома.
"Мы здоровы. Спускаем по-прежнему корабли на Клайд. У тебя появилась сестричка. Мать здорова".
Он сложил письмо и спрятал его.
- Новичков много у нас в батальоне, - сказал он сержанту. - И старшего нашего, видно, тоже сменили?
- Не-ет, - ответил сержант, - все тот же.
Он с любопытством приглядывался к Грею, уставившись на него пристальным, внимательным взглядом, и вдруг лицо у него прояснилось.
- А ты побрился нынче! - сказал он.
- Ага, - ответил Грей. - Теперь время вышло, можно бриться.
Это было вечером, а ночью батальон отправлялся в Аррас. Выступить должны были в полночь. Поэтому он сейчас же сел писать ответ.
"Я здоров. Кланяюсь дедушке, Джесси, Мэтью, Джону Уэсли и малышке".
- Приветствую, приветствую! - Генерал в плаще с капюшоном, высунувшись из автомобиля, машет рукой в перчатке и весело здоровается, в то время как они, хлюпая по грязи, обходят его машину на Бапомской дороге, сворачивая в канаву, чтобы пройти.
- Резвый папашка! - говорит кто-то.
- Офицерье! - ворчит другой и разражается ругательствами, поскользнувшись в вязкой глине и стараясь удержаться на скользком откосе канавы, где грязь по колено.
- Ничего, - отзывается третий. - Офицеры тоже воевать идут!
- Воевать? А чего же они тогда не туда идут? - говорит четвертый. Война-то вон где, а они куда? Совсем не в ту сторону катят.
Взвод за взводом, хлюпая и съезжая в канаву, едва вытаскивая из вязкой глины облепленные башмаки, они обходят машину и снова с проклятьями карабкаются по откосу наверх, на дорогу.
- Он-то мне говорит: у бошей, говорит, новая пушка, как выстрелят, снаряд прямо до Парижа летит. А я ему говорю: это, говорю, что! У него и почище есть. Как выстрелит, так весь наш главный штаб разнесет!
- Приветствую, приветствую! - Генерал продолжает помахивать перчаткой и весело покрикивает проходящим колоннам, которые сворачивают в канаву и снова карабкаются наверх, на дорогу.
Они в окопе. Они не слышали ни одного выстрела, пока прямо у них под носом не щелкнула первая винтовка. Грей ползет третьим. Все время, пока они между вспышками ракет переползают от одной воронки к другой, он старается подползти поближе к старшему сержанту и к командиру своего отделения. В ярком огне первого выстрела он видит прорыв в колючей проволоке, куда их ведет командир, - разъятые, искореженные концы, отсвечивающие в тех местах, где пули сорвали с них ржавчину и грязь, - и высокую, неуклюже прыгающую фигуру старшего сержанта. И Грей с винтовкой наперевес прыгает за ним в окоп, туда, в свалку, где хрип, стоны, крики, возня и глухие удары.
Ракеты теперь вспыхивают пачками; в их мертвенном свете Грей видит, как старший сержант методично, одну за другой швыряет гранаты в ближний ход сообщения. Он бежит к нему, минуя командира, который стоит, согнувшись вдвое, прислонившись к стрелковой амбразуре. Старший сержант уже исчез за первым поворотом. Грей бежит за ним, нагоняет его. Откинув одной рукой конец брезента, старший сержант швыряет другой рукой гранату в землянку, точно он швыряет куда-то в подвал кожуру от апельсина.
