вручил мне ключ и уехал.
К тому времени, как я прибыла на место, шел сильный дождь, и я радовалась, что мне не придется сидеть на мусорном ящике. Хотя был июль, день выдался холодный. У дяди Мэттью в гостиной имелся небольшой камин, и я подошла к нему, потирая руки. Комната была маленькая, темная и уродливая – старый кабинет в усадьбе Алконли в миниатюре. Она имела тот же самый запах дровяного камина и сигарет «Вирджиния» и была наполнена, как и кабинет, многочисленными безделушками, большинство из которых мой дядя смастерил много лет назад и которые, как предполагалось, сделают его неимоверно богатым. Здесь были пепельница из Алконли, зажигалки из Алконли, стеллаж для грампластинок из Алконли и ловушка для мух, выпиленная лобзиком в форме швейцарского шале. Эти безделушки вызывали в памяти мое детство и долгие вечера в Алконли с дядей Мэттью, слушающим свои любимые пластинки. Я со вздохом подумала, насколько легче приходилось в те дни родителям и опекунам – ни тебе Тедди-боев, ни бородатых битников, ни модных тусовщиков из Челси, ни светских львиц из богатых наследниц или, во всяком случае, не столь публичных. Хорошими маленькими детками были мы, похоже, если оглянуться назад.
Чайный стол был уже накрыт – серебряные блюда с лепешками и фруктовыми кексами, а также вазочка с джемом. В «Конюшне» вы могли рассчитывать на хороший чай. Я взяла «Дейли пост» и наткнулась на парижскую страницу Эймиаса Мокбара. Провинциалы вроде меня поддерживают связь с модной и интеллектуальной Европой в лице ее последнего оплота цивилизованного досуга благодаря стараниям этого самого мистера Мокбара, который четыре раза в неделю подробно излагает подноготную парижских жизней, романов и скандалов. Это идеальное чтиво для домохозяйки, имеющей возможность наслаждаться данным бытописанием без необходимости самой сталкиваться с человеческими ужасами, там описываемыми. Она откладывает газету, более удовлетворенная, чем когда-либо. Сегодня, однако, эта страница была довольно скучной, состоявшей из домыслов на тему назначения нового английского посла в Париже. Нынешний посол, сэр Льюис Леон, похоже, должен был выйти в отставку после необычайно долгого представительства. Мокбар всегда изображал его как дипломатическое бедствие – слишком блестящего, светского и слишком-слишком профранцузского. Полагали, что его красивая жена завела чересчур много друзей в Париже. Читая между строк, человек понимал, что Мокбара среди них не было. Теперь, когда чета Леон покидала Париж, репортера обуяла необъяснимая нежность к ним. Вероятно, он берег свои боеприпасы для нового сэра Некто, которого доверительно именовал преемником сэра Льюиса.
Я услышала, как такси приближается к «Конюшне». Оно остановилось, дверца хлопнула, звякнул счетчик. Мой дядя, погремев монетами, вытащил из кармана несколько полукрон. Пэйн поблагодарил его и отъехал. Я пошла встретить дядю Мэттью, который медленно поднимался по ступеням.
– Как поживаешь, мое дорогое дитя?
Было приятно услышать «мое дорогое дитя». Я так привыкла ощущать себя матерью – бедной, покинутой, как было сегодня, оставленной есть свой ланч в полном одиночестве. Дядя Мэттью отправился в маленькую кухню, чтобы поставить чайник, приговаривая: «Пэйн все приготовил, осталось лишь заварить чай», а я посмотрела на себя в зеркало. Несомненно, даже в возрасте сорока пяти лет было нечто в моем внешнем виде, что делало слова «мое дорогое дитя» не такими уж нелепыми. Я сняла шляпу и причесала волосы, которые пружинились, как всегда, торчали дыбом и не были ни поблекшими, ни седыми. На лице моем просматривалось не так много морщин, глаза блестели молодо. Весила я столько же, сколько в восемнадцать лет. Было во мне нечто старомодное, вероятно, оттого, что большую часть жизни я провела в Оксфорде – такой же глухомани, как какой-нибудь Тибет, но, несомненно, определенное количество сильнодействующего средства вроде любовного приключения (боже упаси!) или смены обстановки еще могло преобразить мою внешность. Материал для этого был под рукой.
– Очень любезно с твоей стороны было прийти, Фанни.
В последнее время я редко видела дядю Мэттью и так и не привыкла находить его старым, то есть уже не в пору приятной и как будто бы бесконечной осени его жизни, а погруженным в самую середину зимы. Я знавала дядю Мэттью таким активным и неистовым, буйным и энергичным, что меня печалило видеть его теперь медлительным, в очках и глуховатым. Пока мы сами не достигнем среднего возраста, старость находится вне нашего опыта. Когда ты очень молод, то всякий взрослый кажется старым, тогда как по-настоящему старые люди, с кем мы соприкасаемся и кто не меняется в течение нескольких лет нашего знакомства (кратких для них, бесконечно долгих для нас), кажутся нам скорее иным биологическим видом, чем представителями нашей собственной расы. Но наступает день, когда те, кого мы знали в расцвете сил, приближаются к своему концу. Вот тогда мы понимаем, что такое действительно старость. Дяде Мэттью было всего лишь за семьдесят, но он не очень хорошо сохранился. Прошел по жизни с одним легким, другое было прострелено во время англо-бурской войны. В 1914 году в составе офицерского резерва, с первой сотней тысяч, дядя Мэттью прибыл во Францию и провел два года в окопах, пока не был освобожден от военной службы по инвалидности и отправлен домой. После этого он охотился, стрелял и играл в теннис, словно был полностью здоров. Помню, как ребенком я часто видела, что дядя Мэттью мучительно старается восстановить дыхание – вероятно, то была нагрузка на сердце. Он знал и печаль, что всегда старит людей. Пережил смерть троих своих детей, и эти трое были его любимцами. Сама потеряв ребенка, я понимаю, что ничего более ужасного не может выпасть на долю человека. Но мой ребенок, умерший в младенчестве, нанес не такую серьезную рану, какую оставил уход из жизни Линды и двух мальчиков, которыми дядя Мэттью так гордился.
Когда дядя вернулся с чаем, он выглядел будто какой-нибудь старый пастух с гор, пригласивший гостя к своему огоньку.
– Кого ты навещал в больнице Святого Георгия? – спросила я.
– Дэви, конечно! Я так и подумал, что ты не знаешь, что он там, а то бы тоже пришла. – Дэви Уорбек был моим дядей, вдовцом моей тети Эмили, которая забрала меня у моей собственной горе-матери и вырастила.
– Естественно, я бы пришла. Что с ним на сей раз? – В моем голосе не было испуга, когда я это спросила, – здоровье Дэви являлось его хобби, и он провел большую часть своей жизни в больницах и санаториях.
– Ничего серьезного. Похоже, у них имеется несколько замороженных человеческих запчастей, из Америки, разве ты не знаешь? Дэви приехал из деревни, чтобы осмотреть
