в любом случае не ошибешься. Ну да ладно. Подхожу я значит строевым шагом к Гомеру и приветствую его:
-О ты! Сладкозвучный отец поэтов, рад увидеть тебя на Олимпе! В месте для достойных, самых избранных поэтов.
-Это вы то избранный поэт? – недовольно отвечает мне Гомер, и с едким сарказмом спрашивает:
- Вы что это возомнили о себе товарищ ефрейтор?
О бессмертные боги Олимпа! Неужто и Вы знаете, что я ефрейтор? Нет мне спасения. Вижу, что и тут придется мне вместо кубка с амброзией, испить горькую чашу позора.
-О ты богам подобный! – жалобно ответствую я Гомеру, стараясь чтобы в моей речи прозвучали и «стопы» и «ямбы», - За что моё терзаешь сердце? Иль мало я страдал? Иль мало мук я испытал? Божественный орел терзает печень Прометея, так и мне с насмешкой страшной, напоминают о моем позоре! О сладкозвучный! Многоямбный! О сжалься надо мной!
-За твой бред, что осмелился ты называть стихами, - крайне язвительно и в прозе бросает Гомер, - тебе еще мало досталось. Как жаль, что нельзя тебя сварить в кипящем масле.
Но сравнение с богами Гомеру понравилось. Даже великому поэту все равно приятна беспардонная лесть.Подумал Отец Поэтов, пожевал губами, поморщил в раздумьях высокое чело и молвит:
Гомер: Коль ты клянешься,не позорить
поэзию своим бесстыдным рифмоплетством,
то дам тебе совет от мудрых
Ефрейтор: Клянусь, великой «Илиадой»
Гомер: Так помни же свою ты клятву
А теперь внимай:
Прекрасную Елену Парис похитил
Конь эллинов зашел за стены Трои
И царь Итаки Многомудрый Одиссей
Циклопа ослепил
Для умного достаточно
Сего услышать
Коль не поймешь
То оставайся
Богов насмешкой
Ефрейтором …
Ефрейтор: Постой, постой
А как же …
Гомер: Прощай!
и помни клятву
Ефрейтор: Слова твои
на сердце камни
так холодно мне стало
наверно это лед Аида
Просыпаюсь, шинель сползла, одеяло не греет, холод собачий. Достаю упавшую на дощатый пол шинель, укутываюсь и согревшись размышляю: А чего бы это значило? Если это вещий сон, то где прямые указания? Если нет, то какого черта мне Гомер приснился?Ругаю великого старца: «Такой сякой не мог ясно что ли сказать? Я же не под стенами Трои нахожусь, а в Советской армии служу». Вообще-то я знаю, что любого поэта, вином не пои, а дай только себе любимого процитировать. Вот и Гомер не удержался, намолол как обкурившийся дельфийский оракул, а я теперь голову ломай. И вот тут меня и осенило, всё враз стало понятно. Парис с прекрасной Еленой, Троянский конь, Одиссей и Циклоп, это же прямое указание к действию, это же подробный план, пусть он и зашифрован, но я не зря добровольно, еще раз подчеркиваю, добровольно читал «Илиаду» и «Одиссею». Да я не царь Итаки многомудрый Одиссей, но зато десантник пусть даже и ефрейтор.
Был у меня трофей: ручка «Паркер» с золотым пером, я ее даже на водку менять отказывался, так она мне дорога была. Где взял? Шел … шел … да и нашел, на боевой операции. И мечтал я этим золотым пером написать свои самые лучшие творения. Но раз уж поклялся не сочинять больше стихи, то надо держать свое слово. Зато я точно знаю, кто спит и видит такую ручку заиметь.
И вот утречком, с тяжелейшим вздохом жгу в печке буржуйке свой дневник, в котором писал кроме документальной прозы и поэтические творения.Жечь то жгу, а сам весьма самонадеянно сравниваю свой поступок с решением Гоголя предать огню вторую часть «Мертвых душ». Утешился таким сравнением и прямиком направился в штаб бригады. Одет строго по уставу. Даже кирзовые сапоги черной ваксой начистил. Захожу в палатку, где строевая часть размещается и:
-Товарищ капитан! Разрешите обратиться?
-Слушаю вас, - удивленно смотрит на меня начальник строевой части полный лысоватый и вечно всем и всеми недовольный капитан Худин и с недоумением спрашивает:
-Вас разве вызывали?
По доброй воле, солдаты в штаб не ходили, а уж строевую часть вообще избегали.
-Товарищ капитан! – лихо докладываю я, - в честь грядущего праздника, дня Советской армии и Военно-Морского флота, разрешите сделать вам скромный подарок!
Достаю из кармана и передаю сидящему за самодельным столом капитану «Паркер».
Худин рассматривает ручку и ликуя определяет:
-Да у нее перо золотое!
-Так точно! -мужественно-строевым голосом подтверждаю я, - Золотое.
Капитан вертя в руках «Паркер» с сомнением на меня смотрит. По-своему, по штабному он был честный офицер и потому сразу предупредил:
-Раньше времени на дембеля отправить не могу, комиссовать тоже и с отпуском вряд ли получится.
-Да я не за этим, - мягко успокаиваю я его.
-А зачем? – выйдя из-за стола, сурово и подозрительно спрашивает меня начальник строевой части.
Вид у него такой, будто я «враг рода человеческого Вельзевул» и собираюсь предложить ему, продать Родину. А он заранее набирается сил для гордого и решительного отказа.
-Мне товарищ капитан, вот какая помощь нужна … - мягко и вежливо прошу я и разъясняю: что; зачем и почему. Прошу сохранить моё инкогнито.
-Ах это … - с облегчением вздыхает капитан.
Вернувшись на свое место, он убирает в стол мой подарок, уверенно обещает:
-Это я запросто сделаю, на праздник приказ будет готов,
-Спасибо товарищ капитан! – радостно я его благодарю и опять-таки по уставу спрашиваю:
-Разрешите идти?
-Идите ефрейтор, - улыбается Худин и уже по-свойски предлагает, - заходи если что …
Двадцать третье февраля. На передней линейке делает вид, что застыл в строю пока еще трезвый батальон. Суровый комбат торжественно зачитывает праздничный приказ по бригаде: поздравления, поощрения и тут как запнулся комбат и прежде чем огласить следующую строку приказа внимательно не в слух еще раз ее прочитал, потом как засмеется и … цитирую дословно:
«За успехи в боевой и политической подготовке присвоить рядовому Валитову воинское звание: ефрейтор»
Как загогочет да заржет вся вторая рота. Нарушая праздничную торжественность построения, прямо в шеренгах все ново представленного ефрейтора Фарида Валитова поздравляют, не просто так, а на четырех языках. Мой мучитель соплеменник и полиглот херов стоит весь красный, вот-вот слюнями как ядом от злости забрызгает. Вот так-то. И от себя лично поздравляю вас товарищ ефрейтор! Бог он все видит, а справедливость обязательно восторжествует. Только для этого надо внимательно читать «Илиаду», видеть вещие сны и бросить писать стихи.
Два ефрейтора в одной роте это перебор и меня быстро прекратили подкалывать воинским званием. Зато Челубею … в общем это уже неважно. В качестве заключительного аккорда, всем заинтересованным лицам сообщаю: на дембель Челубей ушел живой и здоровый, но в звании: ефрейтор; я же держа слово данное Гомеру навсегда бросил пописывать стишки. Каждому своё.
А вообще-то декабрь, январь, февраль самые скучные месяцы были, операций почти нет, хозяйственных работ мало, ерундистикой типа строевой подготовки и зубрежкой уставов мы не
