Точнее этот вопрос Антонов не мог поставить, чтобы не возникло колебаний и дополнительных вопросов типа «какал Пенка Бедросян» или «не знаю никаких дальних родствен ниц» и так далее… Донев посмотрел на Антонова долгим настороженным взглядом.
— Вы что-то долго обдумываете свой ответ, Донев.
— Мне нечего думать. Чудно все это…
— Видимо, все же есть что обдумывать! Итак, я жду.
— В каких отношениях я могу находиться с одной из маникюрш, этой легкомысленной родственницей моей жены?
— Ну, например, не только вы, но и ваша супруга.
— Да, я и моя жена..
— Значит, вы не имеете никаких «особенных» отношений с нею? Хорошо. Тогда давайте-ка мы все это зафиксируем в протоколе, а вы поставите внизу свою подпись.
На этот раз Донев, явно заколебавшись, все же подписал свои показания. Дорога к отступлению была отрезана… Антонов посмотрел на часы: они сидели вот уже три часа. Но голода он еще не чувствовал. Наверное, и Донев не ощущал, что время обеда давно истекло. Пришел момент «подтянуть струны».
— А сейчас объясните мне, почему вы так старательно избегаете всего, что касается личности Пенки? И то, что вы встречались с нею, пока были здесь в марте, что вместе ходили в «Кореком», делали ей столько подарков. — Антонов сознательно подчеркнул слово «подарки». — Все эти вещи я видел своими глазами…
Донев смотрел на него каким-то отсутствующим взглядом, как человек, не знающий, что ответить. И молчал. Долго.
— Да, я вас хорошо понимаю. Здесь у меня много людей молчали, но это не освободило их от ответственности… Итак, вы долго еще намерены молчать?
— Я ее не видел… мы с ней не встречались… я ей не делал никаких подарков… мы не ходили с ней в «Кореком»… — Донев незаметно повысил голос, он почти кричал.
— Спокойно, Донев, спокойно, я не глухой. Все слышу, но не могу понять, почему вы отрицаете очевидные факты, которые подтверждают свидетели. Объясните мне, пожалуйста, как все это понимать?
— Никаких свидетелей у вас нет.
— Хотите сказать — «уже нет»! Есть Донев, есть. И в этом ваша фатальная ошибка! Вы меня понимаете? Но прежде мы вновь запишем ваши свежие показания.
Антонов начал записывать, изредка поглядывая на Донева. На этот раз тот даже не скрывал своего волнения, поминутно стискивал руки, покрывался красными пятнами…
— Готово, расписывайтесь!
— Ничего больше не стану подписывать… Это какой-то шантаж, какое-то издевательство. Отказываюсь!
— Отказаться вы имеете право. Но пользы от этого никакой. Так и запишу в протокол: «Отказывается подписать свои показания». И пойдем дальше… Предупреждаю вас: я не хочу так поступать, причем исключительно в ваших же собственных интересах… А сейчас, Донев, слушайте внимательно все, что я вам скажу, а потом решим, как быть. Вы, наверное, с тех пор, как мы задержали вас в аэропорту, не перестаете думать — почему, за что? Как это наша милиция «позволяет себе» задерживать уважаемого гражданина, такого способного научного работника?.. Вы сами себя спрашиваете об этом и не можете дать ответа. А ответ прост. Мы никого зря не задерживаем. Мы все знаем о вас! И как вы себе «родили сына», и все, что произошло за последние годы с вашей семьей, и что было в марте этого года, и что — в апреле… Мы знаем все, что знаете вы, но вы не знаете того, что знаем мы. Вы разоблачены, Донев, понимаете ли вы это?
— Вы настаиваете на том, чтобы я подписал свои прежние показания?
— Это зависит от ваших следующих показаний. Я убежден, что скоро вы сами пожелаете собственноручно написать все заново.
Донев обреченно кивнул, либо примиряясь со своей судьбой, либо в знак согласия, и начал подробно рассказывать, как он выразился, «историю усыновления Виктора» и обо всех последующих событиях. Она звучала почти так, как ее излагал доктор Каролев. Сейчас Донев признавал и подарки Пепи, и все встречи с ней, и ее шантаж… Только об антиконе он не обмолвился ни словом.
— Вот из-за этой истории с нашим сыном я и не хотел говорить вам об этой негодяйке, — закончил свой рассказ Донев. — Ведь Виктор, вы знаете, не наш родной сын… Я боялся, что в своей злобной мстительности она не остановится ни перед чем и в конце концов попытается взять его к себе…
— Донев, — перебил его Антонов, — вы меня поняли, но не до конца. Не притворяйтесь несведущим! Мы доставили вас сюда не для того, чтобы выяснять причины и детали усыновления Виктора. Вы не юрист, но и как химик должны знать, что этот вопрос носит чисто гражданский характер и милиция им не станет заниматься… Кстати, когда вы захотели, чтобы я вам представился, я забыл вам сказать. что я следователь отдела, занимающегося только… убийствами. Не вопросами усыновления, Донев, а убийствами! Вы это понимаете?
— Не понимаю.
— Разве вы еще не поняли?! Тогда скажите мне, почему вы продолжаете лгать, что были в вашем институте в обеденное время, а затем ушли с коллегами? Двадцать первого марта вы провели в институтской лаборатории целых два часа, и притом после окончания рабочего дня. Что вы там делали, один в лаборатории?
Склонив голову, Донев молчал.
— Ответьте же мне, объясните толком! Только не изворачивайтесь и не говорите, что вас там не было. У нас есть свидетели… Молчите! Хорошо, подумайте, посмотрим, что вы там придумаете. А сейчас скажите: вы регулярно, каждый раз привозили подарки Пенке? А на этот раз вы ей привезли?
— Нет.
— Почему так? Правда, вы ей обещали. — Антонов решил, что может теперь спокойно рисковать. Едва ли в марте Пепи «помиловала» супругов и вряд ли не шантажировала. — Почему же на этот раз вы ей не привезли подарка?
— Не успел. Меня срочно на три дня вызвали в Софию…
— А почему вы ей не позвонили?
— Зачем мне ей звонить? Чтобы она мучила меня? Если бы все зависело только от меня, то я вообще никогда бы с ней не встречался… Для чего мне нужно было ей звонить!
— У вас что, не было времени? Хотя бы антикон ей передать. Ведь он в каждой аптеке Вены продается… Почему на этот раз вы не привезли ей антикона, Донев? Отвечайте!
— Какой антикон? — На этот раз в глазах Донева мелькнул настоящий страх.
— Давайте, давайте, но не делайте из себя незнающего… Или, быть может, ваша жена передавала ей антикон в марте, когда вы были в Софии?
Донев расслабился, опустил взгляд. Он уже перестал и слышать и видеть.
— Вам не пришло в голову, Донев, что антикон может попасть и в чужие руки, не по адресу. А той, которой он был предназначен, не достался. И она может остаться всего лишь… свидетельницей! — Допев подавленно молчал. — Разве вы не подумали о том, что антикон может быть использован и другой женщиной, например, подругой Пепи. Но с тем же результатом! Вы догадываетесь, что я имею в виду не противозачаточный эффект? Речь идет о двадцать первой пилюле, которая была изготовлена в… лаборатории! Итак, вы или ваша жена дали антикон Пенке Бедросян?
— Я.
— Хм-м. Разве вы еще не заметили — сколько часов разговариваем! — что я задаю вам только такие вопросы, на которые знаю истинный ответ? — Антонов решил еще раз рискнуть таким двусмысленным способом. Ему необходим был еще один психологический толчок к цели. — Вы или жена?
— Антикон дала мне жена. Та его попросила. Интимные женские дела… Но она ничего не знала, не подозревала. Жена ни в чем не виновата!
— Допустим. Говорю вам это вполне искренне — меня это радует.
Донев смотрел на. Антонова с нескрываемым удивлением.
— Что, не верите мне? Думаете, если я следователь, то не пойму ваших чувств и мотивов?.. Не могу вам не сочувствовать. Если ваша жена и в самом деле не участвовала…
— Я говорю чистую правду. Она даже не подозревает. Она ничего не знает об этом!
— Хорошо. В таком случае она одна может воспитать вашего сына, которого вы так оба любите…
— Что с ним теперь будет?
— Об этом поговорим потом. А сейчас расскажите мне все подробно. Где достали фосотион, каким образом изготовили пилюлю, как вложили ее в упаковку антикона… Все. Подробно. И точно!
— Хорошо… Подробно… Точно… Все, — как эхо отозвался Донев. — Дайте мне стакан воды… Очень хочу пить.
— Воды — пожалуйста. А не хотите ли крепкого кофе?
— Можно ли?
— Конечно, можно, почему нельзя.
* * *
Допрос закончился чуть ли не в семь часов вечера. Сразу, как только отвели Донева, вошли Консулов и Хубавеньский. Они находились рядом и слушали весь допрос по внутренней трансляции в соседнем кабинете.
— Ты все же ему не сказал, что Пепи умерла, — были первые слова Консулова. — Даже тогда, когда он жалел, что из-за него «пострадал невинный человек».
— Придет черед — узнает. Более важно то, что я ему не сказал, что она — «жива».
— Да, но ты ему намекнул.
— Едва ли это можно назвать намеком. Просто я только подсказал ему возможный вариант развития событий.
