Сто футов.
Липкой от яиц рукой он взял очередной снаряд и хорошенько взболтал его. Вроде бы содержимое распределилось в скорлупе равномерно. Замах — и яйцо взмыло в воздух по пологой дуге.
Вилла метнулась на перехват пущенного снаряда — ни дать ни взять стремительная золотая стрела. Желтое платье и светлые волосы сливались в подобие быстрого языка пламени. Буквально через секунду она гордо вскинула сжатый кулак и прокричала:
— Есть!
Эта бомбардировка продолжалась до тех пор, пока не разбилось последнее из купленных в супермаркете яиц. Ход эксперимента можно было отследить по трем дюжинам желтых клякс, растекшихся по земле, в обрамлении осколков скорлупы.
— Ну что, — деловито поинтересовалась Вилла, — как идут наши дела?
— Вынужден вас огорчить, — имитируя официальный тон, мрачно ответил Джей-Джей. — Рекорд не засчитан.
Они, как могли, стерли с себя следы баталии, израсходовав весь рулон бумажных полотенец и бутылку воды, которая, к счастью, нашлась в машине. Чтобы это импровизированное омовение принесло хоть какие-то результаты, пришлось помогать друг другу. Стоя вплотную к Вилле, Джей-Джей с восторгом вдыхал исходивший от нее легкий аромат соли и свежего пота. Он аккуратно стер один из желтков, неизвестно как угодивший ей в спину, под лопатку, и помог вычесать остатки скорлупы из волос. Он чувствовал исходящее от Виллы тепло, ощущал, как напрягаются и расслабляются ее мышцы, и вдруг заметил, как она вздрогнула всем телом, когда он случайно прикоснулся рукой к ее шее, придерживая прядь слипшихся от яичного белка волос.
Потом они, воспользовавшись случаем, пошли погулять по полю, чтобы посмотреть на закат, который действительно выдался в тот день просто роскошным. Под вечер на небе появились перистые облака, которые теперь были подсвечены снизу уходящим за горизонт солнцем. Эти же солнечные лучи играли на гладкой коже Виллы и зажигали озорные огоньки в ее глазах. Даже ногти на пальцах ее босых ног, казалось, не то играют этими лучами, не то сами испускают едва заметное розовое свечение.
Вилла открыла вино, расковыряв пробку маленьким перочинным ножом. Купить стаканы они забыли и теперь передавали бутылку из рук в руки, по очереди делая большие глотки прямо из горлышка.
Джей-Джей прекрасно понимал химическую основу своих приятных ощущений и легкого головокружения. Чтение книг и долгие беседы с врачами и исследователями, изучавшими такой загадочный феномен, как любовь, привели его к тому, что он без труда мог прикинуть в уме химическую формулу своего теперешнего состояния. Дело заключалось в том, что в его mesencephalon, или средний мозг, в эти секунды закачивалось избыточное количество дофамина, артеренола, норадреналина и фенэтиламина. Его организм начал усиленно производить феромоны, невидимые молекулы ароматов, десантирующихся на выбранную жертву. В мозгу Виллы происходило примерно то же самое. По крайней мере, все внешние признаки были налицо: ее кожа покрылась тонкой пленочкой пота, зрачки расширились, на щеках выступил румянец.
Джей-Джей пребывал в смятении. С одной стороны, накопленные научные знания всегда придавали ему чувство уверенности в себе и даже некоторой неуязвимости. В последнее время он стал позволять себе брюзжать по поводу таких глупостей, как влюбленность и любовь, особенно когда эти чувства представали перед ним в изрядно искаженном виде, как, например, тогда, в Париже, во время неудачной попытки побить рекорд продолжительности поцелуя. С другой стороны, то, что происходило с ним сейчас, не укладывалось в привычные рациональные рамки и не просчитывалось знакомыми уравнениями. При всех своих познаниях, при всем своем скептическом отношении к якобы высоким чувствам и романтической влюбленности, он ничего не мог с собой поделать: ему нравилось быть рядом с этой женщиной. Ему хотелось обнять и поцеловать ее, хотелось познать ее и — кто бы мог подумать? — не расставаться с нею никогда…
Но затем случилось неизбежное: в его мозговой лаборатории сработало какое-то реле, разбилась какая-то мензурка, замкнулись какие-то контакты, и он вспомнил об одном препятствии, которое грозило похоронить и едва успевшую родиться влюбленность, и то дело, ради которого он приехал в этот город.
Джей-Джей сам себе удивился, когда услышал, насколько невозмутимо звучит его голос.
— Знаешь, — сказал он, обращаясь к Вилле, — есть у меня к тебе один вопрос. Меня это, наверное, не касается, но не спросить тебя я не могу: расскажи, что у тебя с этим… ну, с Уолли Чаббом.
Малёк, сидя за рулем патрульной машины, пристроился в хвост ехавшему по улицам Супериора «фольксвагену-транспортеру». Этот микроавтобус шестьдесят восьмого года выпуска явно успел много повидать на своем веку. Впрочем, Малька сейчас интересовал не сам антиквариат на колесах, а человек, сидевший за рулем. Мужчина с длинными рыжими волосами и такого же цвета бородой, как у пророка Моисея, приехал в город ранним утром в компании двух волооких девиц, которые, как стало известно из надежных источников, не носили бюстгальтеров. Компания притормозила у продуктового магазина, хорошенько закупилась и провела весь день в своем фургончике с плотно занавешенными окнами. В общем-то, ничего противозаконного в этом не было, но бдительные граждане продолжали присматривать за подозрительной машиной.
Опасения оказались ненапрасными: в этот замечательный воскресный вечер, когда все добропорядочные граждане Супериора приступали к ужину в кругу родных и близких, заезжий бородач включил в своем фургончике громкоговорители и медленно поехал по улицам города, выкрикивая в микрофон какую-то чушь про мессию, «боинги» и наступление эры новых технологий.
Этот хиппи явно нарушал общественный порядок, и Малёк был обязан что-то предпринять, чтобы пресечь незаконные действия чужака.
Начальник полиции включил мигалку, и волосатый водитель послушно припарковался у тротуара. Малёк вышел из патрульной машины, набрал в грудь побольше воздуха и решительным шагом направился к «фольксвагену».
— Ваши права, пожалуйста, — строго потребовал он.
От мужчины, сидевшего за рулем, страшно воняло. Девушек, приютившихся на заднем сиденье, лишь с большой натяжкой можно было назвать одетыми.
— В чем дело, брат? — осведомился у полицейского хиппи. — Что-то случилось?
— Порядок нарушаете, — задумчиво произнес Малёк. — Вот, собственно говоря, это и случилось.
— Я имею право на свободу слова, — гордо заявил хиппи.
Разглядев, что за длинными патлами и окладистой бородой скрывается совсем молодое лицо, Малёк позволил себе в отношении нарушителя несколько покровительственный тон.
— Сынок, право ты, конечно, имеешь, но у нас в Супериоре нельзя просто так разъезжать по улицам с включенными громкоговорителями. Нельзя, и все тут. Это противозаконно.
— Противозаконно? — переспросил рыжий. — Какой же, интересно знать, закон я нарушил?
— А этого тебе знать не полагается. Закон здесь — я, сынок. Так что давай вылезай из машины.
Посмотреть на происходящее собралась уже небольшая толпа зевак. Хиппи послушно вылез из своего фургончика. Зрители с удивлением заохали и зашушукались, когда стало очевидно, что на мужчине нет ни брюк, ни даже чего-нибудь, что можно было бы назвать шортами. Наряд приезжего состоял из старой джинсовой рубахи и тяжелых туристских ботинок. Полуодетые девушки выбрались из машины вслед за своим спутником.
— Люди, проснитесь! Очнитесь, пока не поздно! — заголосил рыжий. — Новые технологии разрушают наше общество. Они убивают нас, поэтому наш долг — уничтожать их порождения.
Набравшись терпения, Малёк повел странную троицу к патрульной машине.
— Уолли — наш спаситель, — продолжал завывать рыжий, пока Малёк деликатно запихивал его на заднее сиденье своего автомобиля. — Он — наш мессия! Ешьте самолеты! Ешьте машины! Ешьте создания сатаны! Не позволим дьяволу сожрать нас!
Уличные фонари отбрасывали круги света на проезжую часть и тротуары. Вилла на минуту остановила пикап, чтобы высадить Джей-Джея. На него тотчас же налетела толпа журналистов. Вилла едва успела отъехать на безопасное расстояние. «Еще не хватало, — подумала она, — чтобы они и меня узнали».
Она проехала вдоль по Третьей Восточной улице, свернула направо на Центральную и неспешно подъехала к фасаду Центра имени леди Вести. Всю дорогу она придирчиво восстанавливала в памяти свой ответ на вопрос Джона: «Что у тебя с Уолли?»
— Я знаю его практически всю жизнь, — ответила она ему. — Уолли, конечно, нельзя назвать нормальным или, по крайней мере, обычным человеком. К нему нелегко привыкнуть. Он всегда был этаким переростком, к тому же — с проблемами в общении. Друзей у него, можно сказать, никогда не было. А мне он почему-то понравился. Я как-то сразу почувствовала, что у этого человека-горы доброе сердце. По-моему, относительно меня крыша у него съехала в тот день, когда ему исполнилось десять лет. Сначала я ничего не понимала, а потом решила, что рано или поздно это пройдет. Так нет же, не прошло и не проходит, — с грустной улыбкой вздохнула Вилла. — Все эти годы он восхищается мной, почти боготворит меня. Видимся мы с ним редко: иногда случайно сталкиваемся в городе. Чем дальше, тем больше я убеждаюсь в том, что его болезненная одержимость мною — хотя нет, даже не мною, а любовью ко мне — приобретает все более гротескные, я бы даже сказала, патологические формы. Но это только мое личное мнение.
