Нашелся ученый, заявивший, что необходимо с помощью атомной энергии испарить покрывшую земной шар жидкость. Правительства сразу же выразили согласие и заявили о том, что не пожалеют сил для всестороннего содействия реализации этой идеи.
Однако, когда приступили к ее реальному осуществлению, столкнулись с массой трудностей, более того — поняли, что она неосуществима. В результате превращения людей в жидкость в геометрической прогрессии пополнение рабочих рук не успевало за этим процессом, причем превращение в жидкость распространилось и на ученых. Заводы, выпускающие детали машин, разрушались или оказывались под водой, поэтому возникла необходимость перестраивать их или создавать новые, и даже предположить было невозможно, когда удастся приступить к сооружению установок вожделенной атомной энергетики.
Тревога и горе обрушились на мир. Из-за нехватки настоящей воды все превратились в мумии, каждый вздох давался с огромным трудом и сопровождался сухим шуршанием.
Лишь один человек был спокоен и наслаждался происходящим. Жизнерадостный и лукавый Ной. Имея опыт прошлого Всемирного потопа, Ной не потерял голову, не растерялся, а спокойно приступил к сооружению ковчега. Понимая, что будущее человечества отдано в руки его семьи, он смог погрузиться в религиозный экстаз.
Когда через какое-то время потоп подошел к самому его дому, Ной взял в ковчег свою семью и домашний скот. Превратившиеся в жидкость люди попытались было пробраться в него, но Ной громко прикрикнул на них:
— Эй, вам известно, чье это судно? Я Ной. А это Ноев ковчег. Не забывайтесь! Давайте убирайтесь отсюда!
Однако предположение Ноя, что жидкость, уже не являющаяся людьми, поймет его, явно было поспешным, он просчитался. У жидкости были только проблемы жидкости. В мгновение ока ковчег был заполнен жидкостью, все живое в нем захлебнулось. Безлюдный ковчег плыл, подгоняемый ветром.
Так от второго Всемирного потопа погибло человечество. Но все же если попытаться заглянуть за углы улиц, посмотреть, что прячется в тени деревьев утихших под водой городов и деревень, то удастся увидеть, что начинает кристаллизоваться сверкающая материя. Вокруг невидимых сердец превратившихся в перенасыщенную жидкость людей.
На окраине города, рядом с уборной многоквартирного дома, обшарпанного от дождей и кухонного пара, жил бедный художник Аргон-кун.
Комнатка три метра на три была для него слишком маленькой, но казалась огромной, потому что в ней не было ничего, кроме стоявшего у стены стула. Он продал и проел всё: и стол, и книжную полку, и даже ящик с красками, и мольберт. Остались лишь стул и Аргон-кун. Но удастся ли им остаться здесь навсегда?
Приближалось время ужина. Что-то нос у меня стал очень чувствительным, подумал Аргон-кун. Могу смесь самых разных запахов различать по отдаленности и по цвету. Yellow-ochre[27] свинины, жарящейся в мясной лавке на улице, по которой ходит трамвай. Emerald-green[28] ветерка, дующего у фруктовой лавки. Волнующий chrome-yellow[29], доносящийся из хлебной лавки. Печальный cerulean-blue[30] рыбы, возможно, макрели, которую жарит внизу хозяйка дома.
Как это часто бывало, Аргон-кун с утра еще ничего не ел.
Бледное лицо, морщины на лбу, двигающийся вверх и вниз кадык, сутулая спина, впалый живот, трясущиеся колени. Аргон-кун, засунув руки в карманы, трижды зевнул, отчего изо рта его неприятно запахло.
Он случайно нащупал в кармане обломок какой-то палочки. Ой, что это? Красный мелок. Аргон-кун никак не мог припомнить, откуда он взялся. Крутя его между пальцами, он еще раз зевнул.
— О-о, поесть бы чего.
Невзначай, без всякого умысла Аргон-кун начал рисовать мелком на стене. Сначала яблоко. Огромное, одним этим яблоком вполне можно было наесться. Чтобы сразу же его съесть, рядом он нарисовал фруктовый нож. Проглотив слюну, изобразил хлеб, навеянный ему запахом, доносившимся из коридора и окна. Огромные, как бейсбольные перчатки, сдобная булочка с джемом и слоеный рогалик с маслом, потом — буханка хлеба величиной с голову взрослого человека. Перед его глазами возникали соблазнительные подробности: аппетитный излом, растрескавшаяся корочка, пьянящий аромат дрожжей. Сбоку от хлеба — кусок масла размером с черепицу. Может, нарисовать еще и кофе? Горячий, чтобы пар от него шел. В шутку он нарисовал огромную чашку. А на блюдце — три куска сахара, каждый — величиной со спичечный коробок.
— О-о, черт возьми, — скрипя зубами, он обхватил руками голову. — Съесть бы хоть что-нибудь!
Сознание Аргона-кун все больше погружалось во мрак; выбившись из сил от беготни по раскинувшимся за окном хлебным и пирожным джунглям, консервным горам, молочным морям, сахарным берегам, мясным и сырным садам... он уснул.
Когда он проснулся от звука падения на пол чего-то тяжелого и последовавшего за ним звона разбитой посуды, солнце зашло и была уже полная тьма. Что случилось? Посмотрев в ту сторону, откуда послышались звуки, он, обомлев, затаил дыхание. Там валялась разбитая огромная чашка. Рядом с ней — пролитый кофе, от которого еще шел пар. А вблизи — яблоко, хлеб, масло, куски сахара, ложка, нож и, к счастью, не разбившаяся тарелка. Нарисованная мелком на стене картинка исчезла.
— Вот это да!.. — воскликнул Аргон-кун, окончательно проснувшись от забурлившей в жилах крови, и стал крадучись подбираться к увиденному. Неправда, неправда, такого быть не может. Но нет, вроде бы правда. Разве мог обмануть его завораживающий запах кофе? Или осязание, когда он пробежал пальцами по корочке хлеба? Решившись, он лизнул его. Аргон-кун, ты и после этого не веришь? Нет, вижу, что правда. Верю. Хотя страшно, страшно верить.
Но как бы ни было страшно — правда. Буду есть.
У яблока — вкус яблока (сорт называется снежным). У хлеба — хлеба (американская мука). Масло — чистое масло (содержимое соответствует написанному на обертке, не маргарин). Сахар похож на сахар (сладкий). В общем, все имеет вкус настоящих продуктов. Нож блестит, в нем отражается лицо.
Не успев оглянуться, Аргон-кун съел все подчистую и облегченно вздохнул. Но почему облегченно? Вспомнив о причине случившегося, он вдруг забеспокоился. Взяв тот самый мелок, он стал внимательно его рассматривать. Но сколько ни смотрел, понять ничего не мог. Может быть, чтобы удостовериться, стоит попробовать еще раз? Если опять получится, можно будет утверждать, что происшедшее — неопровержимый факт. Он решил изобразить что-нибудь другое, но, нервничая, снова нарисовал яблоко. Не успел он закончить, как оно отделилось от стены и упало на пол. Действительно, все было правдой. Эта реальность может быть воссоздана.
Неожиданно по телу разлилась радость. Кончики нервов, прорвав кожу, устремились в просторы Вселенной и зашелестели, как опадающие листья. Напряжение сразу же прошло, он сел на пол и засмеялся, задыхаясь, как вынутая из воды золотая рыбка.
Законы Вселенной изменились. Судьба изменилась, несчастья кончились. Век сытости, мир превращения мечты в реальность...
— Боги, как я хочу спать! Нарисую-ка я кровать.
Теперь мелок стал драгоценным, как сама жизнь, но кровать, когда ты наешься, совершенно необходима, да и мелка на нее уйдет немного, так что скупиться особенно нечего. Впервые в жизни можно с наслаждением поспать. Один глаз заснул сразу же, а второй никак не мог отдаться сну из-за опасения не испытать завтра удовольствия, которое выпало на его долю сегодня. Но через какое-то время заснул и этот глаз. Оба глаза всю ночь видели какие-то пестрые сны.
На следующее утро пробуждение было таким.
Снилось, будто он летит с моста, преследуемый диким зверем. Упал с кровати... нет. Когда он проснулся, кровати просто не было. В комнате по-прежнему стоял лишь тот самый один-единственный стул. Но как же тогда быть с тем, что произошло вчера вечером? Аргон-кун боязливо бросил взгляд на стену и удивленно склонил голову набок.
На ней — нарисованные красным мелком чашка (разбитая), ложка и нож, яблочная кожура и, наконец, бумажная обертка от масла. Внизу — кровать, с которой ему пришлось падать.
Таким образом, на стену в виде картины вернулось лишь то из нарисованного вчера, что не было съедено. Он в самом деле испытывал боль оттого, что упал с кровати. Проведя рукой по смятой во сне простыне, лежавшей на изображенной на стене кровати, он почувствовал странное тепло, контрастировавшее с остальными ее холодными частями.
Потерев пальцами лезвие ножа, Аргон-кун убедился, что он нарисован мелком, — нож без труда стерся, лишь запачкав пальцы. Попробовал нарисовать новое яблоко. Но оно не только не упало на пол, как настоящее, но вообще не отрывалось, будто это был кусок приклеенной к стене бумаги, а когда Аргон-кун стал соскребать его, размазалось по стене.
Радость была недолгой. Все закончилось и возвратилось к тому, что было раньше. Неужели это так? Печаль вернулась увеличенной пятикратно. И голод охватил пятикратный. Скорее всего, в животе съеденное снова превратилось в кусочки стены и крошки мела.
