Александр Агафонов-Глянцев - Записки бойца Армии теней

Весна 1942 года набирала силу. Обычно хмурое и грязное парижское небо поголубело, и после ночных (а то и дневных) операций мы с Мишелем нередко посещали Булонский лес. Деревья уже покрывались нежным зеленым пушком, пробивалась молодая, будто свежевымытая, травка. Природа жила своей ни от кого не зависящей жизнью, и не было ей никакого дела до житейских тревог, подпольных листовок, стрельбы, взрывов, облав, расстрелов...

Мы ходили сюда не только, чтобы отдохнуть, но и потренироваться в приемах рукопашного боя: помня слова Зервоса, надеялись, что нас включат в Бэ-Жи. Тренировались и в гостинице. Возня производила много шума и была замечена Энрико и Ренэ: - Вы - как персонажи старинной французской сказки! - обронил как-то Энрико, прибежавший на шум: - Настоящие Зиг и Пюс! Смысл сказки - о дружбе великана "Зига" и малыша, ставших неразлучными. "Пюс"- блоха. А вот значение слова "Зиг" Мишель так и не сумел растолковать. Что-то вроде "Рубахи-парня". И с легкой руки Энрико,, прозвища эти так к нам и приклеились, превратились в подпольные клички. Мишель стал "Пюсом" - блохой.{29}

Новичка звали Марсель. Он оказался приветливым восемнадцатилетним парнем со смуглым цыганским лицом, смоляными вьющимися кудрями и светло-серыми глазами. Ростом он был с Мишеля, но чуть плотнее. Сила так и сквозила из его гибкого тела. Родители Марселя были заключены в концлагерь. Оказался бы там и он, но спас случай: во время ареста семьи он был в отлучке. А когда подходил к дому, его поджидали друзья и предупредили. Да,- не имей сто рублей, а имей сто друзей! Теперь Морис был без родителей и без постоянного места жительства, ненавидел оккупантов! С нами же был отличным и веселым собеседником.

На "работу" мы ходили обычно ночью, но сейчас, втроем, стало легче и безопасней работать днем. Нацисты усилили охоту за распространителями листовок и подпольных газет, поэтому мы ходили гуськом, "на расстоянии видимости" друг друга. Я- посредине, с портфелем, скорей похожим на сито, из дыр которого торчали углы профашистской газеты "Матэн". В портфеле были или листовки, или пистолеты, гранаты. Всё это предназначалось боевым группам. Оружие, после выполнения задания, таким же путем возвращалось на "базу". Как-то на авеню дю Мэн. Мишель, шедший впереди нас, вдруг подал знак опасности. Точно: впереди разворачивался заслон полицейских. С тылу приближалась цепь автоматчиков. Мы в мешке! Это - обычная облава, мы к ним уже успели привыкнуть. Друзья исчезают кто куда, в различные лазейки. Рядом со мной лишь бистро. Вхожу в него, вешаю портфель и кепку на вешалку у двери. Заказываю чашечку кофе. И тут входят двое ажанов и один фельдфебель. - Во папье (Ваши бумаги)! - звучит требование полицейских. Паспорт, с которым я недавно прибыл из Берлина, стараюсь вручить французу, а не немцу. - Бон, са ва! (В порядке!) - глянув на фотографию в немецком документе равнодушно произносит ажан, и я направляюсь к выходу. Выпускают. Вижу: в поперечной улочке за углом полицейский фургон. В него сажают несколько человек. Среди них нет ни Мишеля, ни Марселя. Отлично! Пройдя бесцельно немного вперед и переждав конца облавы, возвращаюсь в бистро: - Забыл кепку! - говорю хозяину и беру ее с вешалки. Но где портфель? - Его нет! Пот обливает меня, я грустно опускаю глаза и... они уткнулись в валявшийся на полу мой миленький затасканный портфель! Схватил его и на крыльях восторга вылетаю прямо... в объятья моих друзей. Ничто не может так породнить, как минута общей опасности!

Так и проходил день за днем в ожидании чего-то существенного, когда можно было бы почувствовать, что ты действительно чего-то да стоишь. Но... пока это были лишь малые трудности, постоянный риск, напряжение нервов и страшный голод. Марселю было намного хуже: у него не было даже постоянного надежного пристанища, и он, бывало, ночевал у нас. Тут нам очень помогла милая Ренэ: никогда не прогоняла Марселя. Наоборот: часто подбрасывала что-нибудь пожевать, хоть и у них самих было не густо. Мишель курил. В свободное время он брал с собой палку со вделанным в ее торец гвоздем и на перронах метро, чаще между рельсами, накалывал валявшиеся там окурки. Занятие это, надо сказать, довольно-таки унизительное, мы называли "рыбалкой". Мои лекции о вреде курения и подтрунивания на эту тему он пропускал мимо ушей. Как мне теперь жаль, что и я заразился этой никчемной привычкой, правда, десятилетиями позже. Возможно, именно это долгое воздержание и помогло пережить пережитое. Если кому-либо из нас удавалось "подстрелить" кусочек хлеба, каждый нес его другу, утверждая, что, мол, свою долю съел еще по дороге. Каким было наслаждением наблюдать, глотая слюнки, как твой друг уплетает твою добычу! Видимо, человек устроен так, что для него не существует большего блаженства, чем упиваться собственной добродетелью. К сожалению, иногда опошляют и это счастье, превращая его в ханжество... Мы потом долго смеялись, когда разоблачили наше "жульничество".

Изо всего этого, из таких, казалось бы, мелочей и складывалась огромная боевая дружба, ставшая крепче любых других чувств. И она была надежна, как гранит. Ренэ же стала для нас родной сестрой. Правда, горячий и довольно экспансивный Мишель попытался, было, в самом начале добиться большей ее благосклонности, но тут же получил решительный отпор: - Сасси! - возмутилась Ренэ: - Вы оба для меня что родные братья. Я люблю обоих одинаково. А быть с одним - родить ревность в другом, поссорить вас. Этому не бывать! Мишель долго виновато заглаживал нелепый инцидент.

Уставшие, но удовлетворенные, возвращались мы домой после наших вылазок. Ренэ неустанно, не смыкая глаз и с тревогой, ждала нас в нашей комнате. Эта ее внимательность, забота, тревога за нас окрыляли, подбадривали и были нам дороги и необходимы. Из листовок и газет мы черпали сведения о победах и героических делах различных групп на невидимом фронте борьбы с фашизмом, о трагизме потерь и поражений: арестах, судебных процессах, казнях. В Нормандии в марте произведено пять диверсий, три из которых привели к крушению поездов с военной техникой. В Па-де-Кале за одну ночь произведена серия взрывов, на длительное время парализовавших железнодорожное сообщение между городами Аррас-Ланс-Дуэ. В Туре брошена граната и убит один из руководителей "ЛВФ" (Легиона добровольцев против большевизма) - бывший кагуляр (член французской профашистской организации)...

Оккупанты, потрясенные начавшимися поражениями на Восточном фронте и крайне обеспокоенные набиравшим силу Движением Внутреннего Сопротивления во Франции, решили усилить идеологическую обработку французов. В самом оживленном районе Парижа, близ Пляс де л'Этуаль, по левой стороне широкого авеню, в зале Ваграм, они открыли 1 марта этого года выставку "Большевизм против Европы". 8 марта, семнадцатилетний студент, немец по происхождению, Карл Шёнхаар и двадцатилетний сафьянщик Жорж Тонделье, оба из Бэ-Жи, оставили в зале выставки чемодан со взрывчаткой и с зажженным фитилем. Но на выходе, один полицейский, запомнивший, что они входили с чемоданом, а выходят без него, поднял тревогу. Оба были схвачены. Мину обезвредили за минуту до взрыва. Безусловно, о таких фактах героизма, пусть и безрассудного, необходимо широко оповещать население, призывая и его включиться в борьбу. Нацисты же всячески стремились их замалчивать. А мы, и такие как мы, должны были сообщать об этом, показать, что борьба идет не на жизнь, а на смерть. И не впустую. Это и было одним из наших заданий.

Узнав о случае в зале Ваграм, мы с Ренэ не преминули полюбопытствовать и побывать там. Смотрели на броско и помпезно оформленные витрины у входа, на антисемитские лозунги и плакаты. Видели шнырявших у входа и в залах переодетых агентов, - для этого не нужно было иметь "особого глаза". Конечно, они боятся! С отвращением осмотрели гитлеровскую стряпню: тускло освещенные электрическими "лучинами" землянки - "жильё большевиков". В них - грязь, запустение, первобытная утварь. Лица у манекенов-"русских" - дегенеративные, отвратительные. Занимаются тем, что ищут в белье вшей. Этим гитлеровцы стремились сказать: вот, мол, смотрите, какую жизнь сулит Европе большевизм, а мы вас от него спасаем! Но этим не ограничились: без суда и следствия совершались казни патриотов. Оправдывали себя тем, что, мол, террор - "необходимая административная мера". Над Парижем, несмотря на весну, сгущались мрачные свинцовые тучи...

Мои новые документы изготовлены. Теперь я - Александр Попович, серб-черногорец, французский гражданин. Место жительства - департамент Ду во Франш-Конте. И мы с Мишелем, которому менять его немецкий "Фремден-Пасс" не было необходимости, были направлены туда, во Франш-Конте, к швейцарской границе. Частое изменение фамилий, места жительства, частые перемещения, как я убедился, - самые действенные средства для долговечности жизни подпольщиков. Особенно, если они, возможно, взяты на заметку, -"под колпак". Была и еще одна необходимость изменения нашего места пребывания... Дорогая ты наша Ренэ, увидимся ли опять? Когда?..