— Как?
— Здесь я опять, должно быть, напомню вам вашу подругу Фаншон.
— …
— Я решила похоронить его сама.
— …
— В Голливуде.
Раз он не представлял собой ничего больше того, что он о себе рассказал, Соня и собиралась похоронить его в самом сердце его рассказа. Он должен был стать тем, на что претендовал, — тенью Валентино. Он проведет свою вечность на кладбище Голливуда. Замысел этих похорон позабавил отца Сони, в глазах которого все актеры являлись «пропащими фантомами», так что было вполне оправданно похоронить фантом на кладбище актеров: Hollywood Forever Cemetery[52], 6000, бульвар Санта-Моника, Голливуд, Калифорния.
— Ваш батюшка дал вам свое благословение?
— Да, благословение, как вы говорите, но ничего больше, ни гроша. Что его больше всего интересовало, так это то, как я выпутаюсь в финансовом плане, чтобы перетащить труп из штата Иллинойс в Калифорнию, которые, скажем прямо, вовсе не на соседних улицах. Он готов был уладить законную сторону вопроса перевозки, при условии, что я оплачу гроб, саму перевозку и погребение, все до последнего доллара.
— И что?
На этот раз она протянула мне пустой стакан с многообещающей улыбкой:
— Что, что…
— …
— …
— …
— А вот что, дорогой мой, я превратилась в вашего друга Фаншон или саму Жанну д’Арк, если хотите. На следующий день ровно в восемнадцать часов (запомните хорошенько время, это важно) я вернулась в бар, где двойники моего отца споили до смерти неповторимую личность, и решилась высечь маленькую искорку в их мозгах, превратившихся в известку от изгнания, работы, бахвальства, семьи и бесконечных пьянок. На первый взгляд, это казалось невыполнимым, но у меня был один козырь: представьте себе, им не хватало смерти! Они сами этого еще не знали, но им этого ужасно не хватало! В конце концов, это был их чемпион. Он всех их укладывал под лавку гораздо чаще, чем кому-либо из них удавалось свалить его самого. Что до выносливости, никто не мог с ним соперничать, вы сами об этом написали, и это правда. После его смерти им уже не хотелось провоцировать неизвестно кого. На ринг не вызывают первого попавшегося, когда только что сделали чемпиона мира. Вот я и толкнула им речь в этом роде: «Кто вы теперь, когда его нет больше среди вас?» Сначала они посматривали на меня свысока. Что это еще за little slit[53], которая решила их поучать? Только я ведь пришла не за тем, чтобы читать им нотации, я пришла сказать им, что без него они потеряли смысл жизни. Во всяком случае, смысл именно той жизни, которая была у них здесь. Они же приходили сюда каждый вечер, это было их пристанищем, почти их семейным очагом. Я всех их знала по именам, и я стала обращаться лично к каждому из них. В то время я была росточком не больше, чем сейчас. Только не такая сутулая. Представьте себе спичку, досаждающую менгирам. Только спичку зажженную, да! «Что, Феликс, кого ты сегодня будешь подначивать? А ты, Брайан, как ты собираешься повышать ставки? Хорц, приятель, кто-нибудь может набраться до точки, до которой ты набрался позавчера, когда его уже нет здесь? И на какую высоту? Ты принимаешь ставки, Джерзи? (Джерзи был хозяином лавочки, поляк, длинный, как неделя до получки, с этими своими лапищами, в любой момент готовыми загрести денежки.) Он умер, парни. Его больше нет. Это был ваш чемпион, вот что. Сколько ночей вы провели вместе с ним? И вы допустите, чтобы его сбросили в общую могилу? Такого человека? Как дохлого пса?» Ну и так далее. Когда я говорила вам, что единственный международный союз, способный продержаться дольше остальных, это пьяницы, я не шутила. К тому же это единственный союз, который чего-то стоит. Между пьяницами существует братство нужды, которое сближает сильнее всех прочих. По крайней мере здесь теоретики хоть изредка просыпаются. Тогда как идеолог или верующий никогда не протрезвеют. Короче, до них быстро дошло, что этот доходяга был одним из них. «Девчонка правильно говорит. Такому парню не место в общей яме. Да, ему следовало устроить похороны, оплатить ему похороны! Да! Да, но где? Он был из Чикаго? Нет. Да, кстати, а откуда он вообще, этот парень, может, мексиканец? Итальяшка?» Я сказала им, что он был из Голливуда. «Все, что он рассказывал вам про Валентино, это правда; он был американцем из Голливуда». Естественно, они тут же просекли, что это влетит в копеечку. Черт, Голливуд! «И все же придется похоронить его именно там», — заметила я. «На какие шиши?» — «Да на ставки, конечно же! Джерзи, до скольки он поднимался, ваш приятель, в такие денежные вечера, как этот, по субботам?» — «Высоко, ничего не скажешь, только мы все спустили!» — «Вы же еще не успели спустить сегодняшние?..» — «Сегодня? Но на кого же сегодня ставить, раз его, как ты говоришь, уже нет?»
«На меня».
И я поставила им символическое условие нашего пари: они пьют бурбон, я — чистую воду. Битва до shot glass[54], до тех пор пока они не рухнут или не лопнет мой мочевой пузырь. Кто начинает? Джерзи первым выстроил в ряд стаканы и вытащил первую купюру на стойку, не произнося ни слова. И если он это сделал — ставил на соплячку, которая пьет воду, — поверьте, он делал это в память об умершем! Остальные не только последовали его примеру, но они выложили еще больше, чем раньше, и той ночью состоялся финал финалов. Мой мочевой пузырь вздувался, как монгольфьер, они же падали, как созревшие плоды, трупы устилали бар, целые недельные заработки уплывали в тот вечер, жены, должно быть, безбожно проклинали меня, а в конце недели инкассаторам пришлось бить гораздо сильнее, чтобы вытрясти свое; зато, когда я подвела итог, оказалось, что денег было достаточно, чтобы похоронить в Голливуде целое семейство.
— …
— …
— Ну и?
— Ну и остаток ночи я провела над унитазом, а на следующий день вместе с шестью из них, которые должны были нести гроб, мы поднялись на борт «Юнион пасифик чэлленджер», направлявшегося в Риверсайд, штат Калифорния. Я забронировала bedroom[55], где мы с моими спутниками три дня и три ночи напролет наматывали круги вокруг гроба. Это было мое самое длинное похоронное бдение! У меня было достаточно времени нарисовать портреты всех моих товарищей. Я вам покажу их при случае, вот увидите, они хорошенькие, дальше некуда, за время всего переезда они так и не протрезвели. На каждой остановке, в Омахе в штате Небраска, в Огдоне в Юте, и даже в Окленде меня ожидала телеграмма с отцовскими поздравлениями и достаточное количество льда, чтобы сохранить труп. Поскольку покойник был сухой, как мочало, он бы продержался до самого конца, но вот лед оказался хорошим поводом, чтобы истратить запасы моих плакальщиков. Оплетенные бутылки виски представляли собой единственное материальное участие моего отца в этом деле. Он тоже провел эти три дня, не давая просохнуть своей глотке, он гордился своей девочкой. Совершенно простые люди, я же вам говорила.
— А сами похороны?
— Не настолько захватывающие, как вы могли бы подумать. Ночью, естественно, и втихаря. Пришлось, конечно, подмазать кое-кого. Но у меня были на руках все карты: имена, деньги, это оказалось не так уж сложно. С той самой ночи четвертого декабря тысяча девятьсот сорокового года ваш сертанехо покоится на Hollywood Forever Cemetery, в тени Родольфо Гульельми ди Валентина, его святого покровителя.
— …
Уже давно стемнело. Мы сидели, освещаемые огнями города.
— Что же до меня, — заключила Соня, — то я так больше и не вернулась в Чикаго.
— Да?
— …
— …
— Нет. Но я расскажу вам об этом, только если вы пригласите меня посмотреть «Диктатора» в хорошем зале. Например, в «МК 2» на набережной Сены и с заказанным столиком после сеанса, идет?
По окончании сеанса Соня сказала мне, что «и здесь опять» я был неправ.
— Если вы считаете, что в части с четырнадцатой по восемнадцатую Чаплин не говорит, вы ошибаетесь. Он говорит! Он даже произносит несколько законченных фраз.
— Но это не оттого, что мы несколько раз смотрели и пересматривали DVD, — заметила Минна.
— Даже если бы вы просмотрели этот фильм тысячу раз, вы все равно не услышали бы Чарли, — ответила Соня. — Вы здесь ни при чем; у Чаплина пантомима лишает слуха, вот и все. Даже когда он говорит, он говорит своим телом. Ни на одного актера не смотрели столько, сколько на него. Отсюда и сила его знаменитой финальной речи, которая совершенно рушит все правила его игры; вдруг тело пропадает, остается одна голова, этот взгляд, эти волосы на фоне облаков, и неожиданно — его голос, его, Чарли Чаплина, собственные слова, в самый первый раз! И тогда, точно, вы его слышите…
Мы шли, поддерживая Соню под локоток, направляясь к ресторану. Мы двигались мелкими шажками. В конечном счете, ее лодыжка еще давала о себе знать.
