- Домашние задания?
Тут Гарри перестал петь. Некоторое время он смотрел на меня, а потом на офицеров. Затем поднялся на ноги и, когда это было совсем уже глупо, отдал честь, не торопясь, всем своим видом показывая, что спешить ему некуда. Ну, это было ужас как неловко: Гарри поднес руку к козырьку так медленно, что автоматическая реакция, какую вызывает у всякого военного ловкое отдание чести, была нарушена. Никто не шевельнулся, чтобы ответить на приветствие, но Гарри не хотел сдаваться. Стоит себе на бревнах и держит руку под козырек. Наконец, после долгого замешательства, полковник откозырнул в ответ весьма раздраженно, остальные офицеры последовали ею примеру. Они все были ужас как смущены и, уж конечно, не рады, что наткнулись на нас.
Прошло так много времени с тех пор, как полковник спросил меня про домашние уроки, что отвечать уже было, пожалуй, не к чему, и я стоял так же молча, как и все. Напряженное молчание прервал журналист.
- Полковник Ремингтон, - сказал он, - вы мне позволите побеседовать с этими людьми?
На этот раз полковник отвечал уже не так бодро.
- Пожалуйста, разговаривайте с кем угодно, - сказал он. - С любым солдатом по вашему выбору.
Журналист поглядел на Гарри, улыбнулся и спросил:
- Как вам нравится в армии, Мак?
Гарри не ответил на улыбку.
- В армии мне не нравится, - сказал он. - И зовут меня не - Мак, а Гарри.
- А по фамилии?
- Кук.
Гарри спустился с бревен. Я думал, он остановится внизу и ответит еще на несколько вопросов, но он, ни слова не говоря, повернулся и ушел. Вероятно, он отправился на почту или в кино. Это развязало мне руки. Я видел, что полковник зол на Гарри, как черт, за его поведение, и я решил попробовать немножко исправить положение - прежде всего для Гарри, а затем и для самого полковника: не могу я видеть, когда человек так расстроен, какой он там ни на есть.
- Гарри получил сегодня письмо от отца, - сказал я. - Его мать тяжело заболела, и отец боится, что она не выживет, Гарри весь день плачет.
С этими словами я спустился с бревен. Я посмотрел на полковника чтобы узнать, как он это воспринял, и, конечно, он понял меня правильно. Прежде всего он почувствовал облегчение и, видно, был признателен мне за то, что я его выручил. Журналисты для военных всегда помеха. Полковнику, который из кожи вон лезет, чтобы попасть в генералы, они могут причинить массу неприятностей. Люди штатские, а журналисты особенно, относятся к полковникам и даже к генералам довольно критически; их герой - это маленький человек. Полковник был парень не промах и сразу сообразил, что лучший способ сохранить свою репутацию и репутацию гарнизона - это огорчиться по поводу огорчения Гарри. Но в то же время он явно обрадовался, что мать Гарри при смерти, ибо это значило, что Гарри на самом деле не питает отвращения к армии, а просто расстроен мыслью об умирающей матери. Это совсем другое дело.
- Да, да, - сказал полковник, взглянув на журналиста. - Я так и думал, что у бедняги какая-то тяжесть на душе. Майор Голдринг, благоволите распорядиться, чтобы рядовому Куку был предоставлен внеочередной отпуск. Нужно отправить его с первым же поездом, пускай съездит домой на несколько дней. Нужно, чтобы каждый солдат нашего гарнизона понял, что мы, командиры, его друзья. Немедленно отправьте рядового Кука домой.
- Есть, сэр, - сказал майор. - Будет исполнено завтра же с утра в первую очередь.
- К черту завтра с утра в первую очередь! - сказал полковник. - Сейчас! Немедленно!
Полковник повернулся ко мне.
- Где живут родители рядового Кука? - спросил он.
Ну, я-то знал, что Гарри жил в западном районе Сан-Франциско недалеко от того места, где жили и мы с отцом. Но мне не хотелось создавать осложнения, а на Сан-Франциско каждый вечер уходили три или четыре поезда. Если я скажу полковнику, где дом Гарри, майор отправит его с первым поездом и очень скоро обнаружится, что мать Гарри и не думала болеть. Тут-то мы с Гарри и попадем в переделку. Поэтому я решил сказать, что дом Гарри очень далеко, так далеко, что полковник откажется от мысли отправить Гарри домой с первым поездом и просто предоставит ему без помех предаваться своему горю.
- Они живут на Аляске, сэр, - сказал я.
Я это сказал потому, что, когда я увидел, что надвигается беда, мне очень захотелось стать кем-нибудь другим, а не тем, кто я есть на самом деле, - и это мне напомнило об эскимосах, а эскимосы живут на Аляске.
- На Аляске? - переспросил полковник.
- Так точно, сэр, - сказал я. - Он с Аляски.
Полковник явно был озадачен, и я подумал было, что он бросит это дело, поставит на нем крест. Теперь, если бы только лейтенант явился с двумя выбранными им людьми для беседы с журналистом, все сошло бы отлично и я бы побежал искать Гарри. Полковник поглядел на журналиста, но тот сделал такое лицо, что просто трудно себе представить. Ну прямо- таки самое настоящее каменное лицо. Полковник ему улыбнулся, но у того на лице ни один мускул не дрогнул, и полковнику стало ясно, что так легко ему не отделаться.
- В каком городе Аляски? - спросил он.
- В Фербенксе.
- Майор Голдринг, - сказал полковник, - узнайте расписание самолетов на Фербенкс и отправьте рядового Кука с первым самолетом, вне всякой очереди. Если ему понадобятся деньги, доложите мне лично.
- Есть, сэр, - сказал майор и ушел.
- Молодой человек, - сказал мне полковник, - подите отыщите своего друга. Он едет домой.
- Есть, сэр, - сказал я и повернулся, чтобы идти, но журналист меня остановил.
- Простите, - сказал он, - что это у вас за книга?
- "Искусство войны", - отвечал я. - Клаузевиц.
- Позвольте спросить, - продолжал журналист, - как вам попала в руки эта книга?
- Средний уровень развития солдат нашей армии... - начал было полковник, но журналист его прервал.
- Шерман говорил, война - это ад, - сказал он. - Клаузевиц говорит это искусство. А по-вашему, что такое война?
- Я не очень-то много знаю о войне, - отвечал я.
- А как вы находите Клаузевица?
- Читается легко.
- Что вы думаете об его идеях?
- По-моему, они омерзительны.
- Как вас зовут?
- Весли Джексон.
Журналист записал мое имя в блокнот, который достал из кармана пиджака. Полковник сначала был мною доволен, но когда я заговорил более свободно без всякой, впрочем, задней мысли, - я увидел, что это ему не нравится. Он, видно, решил, что глупый журналистишка собирается написать очерк о рядовом, а не о нем, полковнике.
- Вы из каких мест? - спросил меня журналист.
- Из Сан-Франциско.
- Чем вы занимались до призыва в армию?
- Ничем.
- Ничем?
- Ну, искал одно время работу, иногда и работал, но больше слонялся без дела. Мой отец участвовал в прошлой войне. Ему дали пенсию по ранению, так что мы кое-как перебивались.
- А чем занимается ваш отец?
- Да ничем.
- Какая же у него специальность?
- Никакой. Он был студентом, когда его мобилизовали, а когда вернулся с войны, не захотел больше учиться.
- Откуда вы всё это знаете?
- А он мне рассказывал. Мы с ним были добрыми друзьями, пока не началась война.
- А потом что случилось?
- Ну, видите ли, отец всегда любил выпить, а когда опять стали забирать всех подряд, он и совсем запил. Даже есть ничего не ел.
- А какое у него было ранение?
- Газ, шрапнель, шок. Кусок свинца угодил ему в темя, шрапнель едва не сняла с него скальп.
- А вы отца любите?
- Конечно.
- Отчего же вы поссорились?
- А мы не ссорились. Я все уговаривал его бросить пить, а он не мог. Хотел, да не мог. Напьется и пропадает по нескольку дней, а когда я спрошу, где он был, даже не помнит.
- А если не ссорились, почему перестали дружить?
- Да он ушел из дому и не вернулся.
- На какие же средства вы без него жили?
- Нашел себе субботнюю работу за три доллара. На них и жил.
- Где же сейчас ваш отец?
- Не знаю.
- А у вас есть кто-нибудь еще из родных?
- Мать и брат.
- Где они?
- В Эль-Пасо. У маминого брата Нила, моего дяди, там, в Эль-Пасо, магазин сельскохозяйственного оборудования. Мать и брат живут у него уже, наверно, лет десять.
- А вы все время оставались с отцом?
- Да. С девяти лет.
Ну, журналист все задавал да задавал вопросы, а я на них все отвечал, и каждый раз всю правду, и все глупее да глупее себя чувствовал и только ждал, когда наконец явится лейтенант со своими двумя людьми, которые создадут гарнизону хорошую репутацию вместо той дурной, что создали мы с Гарри. Но лейтенант не показывался, и руки у меня потели от волнения, и мне страшно хотелось стать эскимосом, а в ушах у меня все гремела "Валенсия", потому что это была та песня, которую распевал отец, когда мама уехала в Эль-Пасо с моим братом Вирджилом и мы с папкой помирали с тоски. Потом мы привыкли жить без них, отец перестал петь "Валенсию", и я совсем было ее позабыл, но потом опять вспомнил, когда он ушел из дому и больше не вернулся, а с тех пор, как я попал в армию, эта песня слышалась мне непрестанно.
