Что же касается уважаемого Боза, то вы, вероятно, заметили, что его доля в создании этой драмы крайне незначительна и что он имеет не больше отношения к благородным умам, сочинившим ее, чем гвоздь в стене - к шляпе с золотыми галунами, которую может на него повесить какой-нибудь франт, или стартовый столб на ипподроме к искрометному скакуну, ценою в тысячу гиней, который пожелает двинуться от него на скаковую дорожку.
До чего жалкими кажутся писания Диккенса рядом с творениями его французских коллег! Как они бледны, низменны и лишены фантазии! Ему бы и в голову не пришло свести в трактире под вывеской "Королевский Герб" полдюжины лордов, бывшего похитителя детей, знаменитого банкира, дегенерата, владельца частной школы, младшего учителя и гуртовщика, съехавшихся из разных мест, за сотню миль одно от другого, чтобы поведать всему миру свои тайны. Ему бы в жизни не выдумать грандиозных мрачных катакомб, cimetiere et salle de bal {Кладбище и танцзал (франц.).}, как их назвал Жюль Жанен. Все эти находки заслуга французских драмоделов, перелицевавших роман мсье Диккенса, о чем необходимо поставить в известность почтенную публику.
Но если французские драматурги неизмеримо выше Диккенса, неизмеримо изобретательней и поэтичней, то вышеупомянутый французский критик Жюль Жанен в миллион раз выше французских драматургов. А Диккенс рядом с Жаненом просто пигмей. Жюль его затмил, принизил, уничтожил, стер в порошок. Этот злосчастный писатель живет себе по ту сторону Ла-Манша и в ус не дует и даже, чего доброго, воображает, что достиг известности, тогда как на континенте его песенка спета раз и навсегда.
Что из того, что его читают миллионы в Англии и десятки миллионов в Америке? Что всякий, владеющий английским языком, отвел ему местечко в своем сердце? Важно только то, что думает о нем Жюль Жанен, и, хотя я преклоняюсь перед мистером Диккенсом, все же это не причина, чтобы отказать себе в маленьком удовольствии познакомить его с мнением злокозненных людей (есть и такие на свете), склонных поносить его. Без этой невинной привилегии чего бы стоила дружба!
Кто же такой этот Жанен? Это величайший критик во Франции. Это Ж. Ж., который каждую педелю помещает в "Журналь де Деба" свой фельетон, брызжущий неоспоримым остроумием и содержащий такую ошеломляющую смесь дерзости и прямоты, наглости и лжи, добродушия и нахальства, что читатель невольно поддается очарованию этой мешанины и с нетерпением ждет появления газеты в понедельник. Это тот самый Жюль Жанен, который, не зная, как он сам признает в предисловии, ни одного слова по-английски, помогал переводить на французский язык "Сентиментальное путешествие". Это тот самый человек, который вскоре после женитьбы описал в очередном фельетоне свою брачную ночь (очевидно, в ту неделю ничего более примечательного не случилось) и выставил на всеобщее обозрение свои простыни со следами отнюдь не типографской краски, подражая, если память мне не изменяет, древнему обычаю некоторых королей. Поистине более честного, скромного, стыдливого, правдивого, непритязательного и благородного джентльмена, чем г-н Ж. Ж. трудно себе представить!
Так вот, этот откормленный французский моралист ополчился на Диккенса. Диккенс, видите ли, страдает недостатком скромности, а Жюль не терпит нескромность. И этот довод является решающим в извечном споре между двумя нациями о том, которая из них нравственнее. Ход рассуждений таков:
1. Мы, в Англии, привыкли считать Диккенса скромным писателем и позволяем нашим детям читать его произведения.
2. Во Франции человек, написавший историю "Мертвого осла и гильотинированной женщины" {Мы предполагаем (в ближайшем будущем) посвятить творчеству Ж. Ж. пространный и блестящий критический обзор.} и впоследствии эпиталаму на собственное бракосочетание, возмущен Диккенсом.
3. Отсюда следует, что Диккенс не только нескромен, но просто неприличен, ибо если бы это было не так, то такое общепризнанное воплощение добродетели, как Ж. Ж., не стал бы его обвинять в этом преступлении.
4. Стало быть, ясно как день, что французская мораль неизмеримо выше английской, что одинаково приложимо к людям, книгам, а также всем отношениям в частной и общественной жизни.
Посмотрим теперь, как наш жирный Жюль расправляется с Диккенсом. Его критика начинается в довольно шутливом тоне.
Theatre de l'Ambigu-Comique
"Николас Никльби", мелодрама в 6 действиях.
"На колени перед человеком, которого зовут Чарльз Диккенс! На колени! Он один совершил то, что было не под силу лорду Байрону и Вальтеру Скотту вместе взятым! Добавьте сюда, если вам угодно, Попа и Мильтона и все самое величественное и самое прелестное, что создала английская литература. Чарльз Диккенс! Только о нем и говорят сейчас в Англии. Он ее гордость, ее радость и слава! А знаете ли вы, сколько покупателей у Диккенса? Я говорю покупателей, то есть людей, выкладывающих свои денежки из кошелька, чтобы отдать их в руки книгопродавцев. Десять тысяч покупателей. Десять тысяч? Что вы говорите, какие десять тысяч! Двадцать тысяч! Двадцать тысяч? Да не может быть! Вот как! А не хотите ли сорок тысяч! Тьфу, большое дело - сорок тысяч! Нет, у него не двадцать, а сорок тысяч покупателей. Что, вы смеетесь над нами? Сорок тысяч покупателей! О да, вы правы, милейший, я пошутил, у Диккенса не двадцать, не сорок и не шестьдесят тысяч покупателей, а целых сто тысяч! Сто тысяч и ни одним меньше! Сто тысяч рабов, сто тысяч данников, сто тысяч! А наши великие писатели почитают для себя счастьем и гордостью, если их самые прославленные сочинения, после полугодового триумфального шествия, разойдутся в количестве восьмисот экземпляров каждое!"
Какой разящий юмор! Какое глубокое знание английской литературы! Поп и Мильтон! Как величественно и как прелестно! Особенно Мильтон с его маленькой comedie "Samson l'Agoniste" {Комедией "Самсон-борец" (франц.).} - одним из самых веселых пустячков, которые когда-либо ставились на сцене. И только подумать, что Диккенс распродал больше экземпляров своих сочинений, чем эти два прославленных hommes-de-lettres {Писателя (франц.).} плюс Скотт и Байрон в придачу! Что это факт, свидетельство Ж. Ж. тому порукой. Конечно, Ж. Ж. знает английскую литературу не лучше, чем ваш покорный слуга китайские иероглифы. Ведь он не понимает ни слова по-английски. N'importe! {Не важно! (франц.).} Зато он умудрился заглянуть в бухгалтерские книги издателей г-на Диккенса и установить, что продано cent mille, pas un de moins {Сто тысяч, ни одним меньше (франц.).} экземпляров его сочинений. Жанен не допустит, чтобы было продано хотя бы на один экземпляр меньше ста тысяч. Можно ли спорить с цифрами? А вот наши grands ecrivains modernes {Великие современные писатели (франц.).} счастливы, если им удается продать восемьсот экземпляров за шесть месяцев. Это, конечно, Байрон и Скотт, не говоря уже о solennel Попе и charmant {Величественном Попе и прелестном Мильтоне (франц.).} Мильтоне, равно как и других гениях, за пределами трех королевств. Когда в одном человеке сочетается критик и математик, одинаково умело оперирующий метафорами и цифрами, то одному богу известно, чего только он не сможет доказать.
Послушаем же дальше г-на Ж. Ж.
"В числе шедевров, охотно поглощаемых английской публикой, есть длинная мелодрама в двух толстых томах "Николас Никльби", принадлежащая перу Чарльза Диккенса. Книга переведена у нас высоко одаренным человеком, не созданным для этого печального ремесла. Если вы познакомитесь с этим шедевром, то вы, несомненно, преисполнитесь глубокой жалостью к вышеупомянутым ста тысячам подписчиков на сочинения Чарльза Диккенса. Трудно себе представить более невероятное нагромождение наивнейших нелепостей, где страшное переплетается со смешным в дьявольском хороводе; тут перед вами проходят смешные добряки, до такой степени добрые, что их доброта граничит с глупостью; тут лихо отплясывают, изрыгая кощунственные проклятия, разбойники, мошенники и воры всех мастей и столь чудовищные уроды, что просто диву даешься, как общество, состоящее из такого сброда, может просуществовать хотя бы одни сутки. Это самая тошнотворная смесь, которую только можно себе вообразить, смесь подогретого молока и прокисшего пива, сырых яиц и солонины, расшитых золотом мундиров и лохмотьев, луидоров и грязных медяков, роз и чертополоха. Тут дерутся и целуются, бранятся, пьют горькую и умирают с голоду. Тут прогуливаются под ручку, среди невообразимой сутолоки, уличные девки с пэрами Англии, поэты и грузчики, школьники и воры. Если вы любите запах табачного перегара и чеснока, вкус сырой свинины, гармонию звуков от удара жестяной тарелкой по нелуженой медной кастрюле, то прочитайте до конца эту книгу Чарльза Диккенса. Какие язвы! Какие струпья! И сколько святой невинности! Этот Диккенс собрал воедино всю экзотику Гюсмана д'Альфараша и всю мечтательность Грандисона. О, где вы, читательницы, tant soit peu prudes {Немного чопорные (франц.).}, романов Вальтера Скотта? Что сделали с вами animees {Игривые (франц.).} девицы, зачитывавшиеся "Дон-Жуаном" и "Ларой"? О вы, целомудренные поклонницы "Клариссы Гарло"! Закройте ваши лица от стыда. Дорогу Чарльзу Диккенсу в ста тысячах экземпляров!"
